***
— Козёл, сразу побежал к своему Попову в койку, а про меня забыл? Позов сгрёб Матвиенко в охапку, как только тот подошёл к нему на расстояние физической досягаемости. Серёжа улыбался во все тридцать два, крепко стискивал чужие плечи в ответ и жмурился, как кот на солнышке. — Не переживай, и к тебе в койку забегу, — пошутил Сережа и тут же получил от Димы лёгкий подзатыльник. — Так, прекращаем делиться своими голубиными флюидами, — Павел Алексеевич спустился с подножия Главного зала к ним на газон и потрепал Матвиенко по голове. — Сережкинс, ты теперь без кички? Отпустил, наконец, свой подростковый максимализм? — Не без этого, — Серёжа улыбнулся шире прежнего, хотя казалось, что уже невозможно — радость от встречи после долгой разлуки казалась запредельной. И уж точно ничего не могло её испортить. Совершенно ничего. — Оп, Шастун, стоять, — крикнул Павел Алексеевич куда-то за спину Матвиенко. У Серёжи по коже побежали мурашки. Он здесь?.. Серёжа уже потянулся к внутреннему карману куртки, как вдруг Позов кинул на него взгляд, отчётливо говорящий: «Даже не думай». А когда так красноречиво говорит-думает взгляд друга, стоит этот «приказ» принять. — Ну что опять, Пал 'Лексеич? — высокий кудрявый парень в огромном даже для него черном худи с непонятной надписью хмуро подошёл к преподавателю. Серёжа на пару мгновений остолбенел. Юнец выглядел копией своего отца — исполинский рост, густая шевелюра и яркие зелёные глаза. Только губы были более пухлые на вид, а на длинном носу красовалась родинка. Матвиенко отвернулся к Позову. «Это и есть тот самый сын?..» «Да. Заткнись и повернись обратно». — Почему опаздываем к Игорю Юрьевичу на занятия? Он мне уже несколько дней подряд на вас жалуется. — Просто в обед, прямо перед его парами, я стараюсь доедать всё до конца, и это стоит мне огромных усилий, — с деланой печалью в голосе сказал Шастун. — Понимаете, я иду на такую жертву ради самого Игоря Юрьевича. Иначе он лопнет от лишней порции обеда, доеденной за кем-то в Главном зале… Матвиенко видел, как Павел Алексеевич поджал губы, чтобы сдержать себя и не расхохотаться. И это ему почти удалось. — Сгинь, басалай, слушать больше тебя не хочу, — дрогнувшим голосом ответил Добровольский, и Шастун с довольной улыбкой тряхнул головой в знак прощания и ускакал в сторону Восточной Башни, напоследок подмигнув Арсению. Серёжа непроизвольно открыл рот, не способный выдать из себя ни звука. Только спустя пару минут, когда они уже сидели в Главном зале и ели овсяную кашу с маслом, он смог прошептать себе под нос: — Охереть тут перемены.***
Антон, довольный шуткой над их преподавателем зельеварения, профессором Харламовым, в приподнятом настроении поднимался в мастерскую Белого. Возможно, подмигивать Арсению Сергеевичу было перебором, но он уже сдержать себя не мог — от переизбытка чувств всякое случается. В последнее время Антон понимает, что его чувства постепенно начинают обостряться. Белый говорит, что это естественный процесс для любого огненного мага. «Наша реакция должна быть развита на все сто процентов, и даже больше», — у Шастуна загорелись икры — фантомная боль он ударов до сих пор осталась в сознании. — «А тело должно выдерживать любую физическую атаку, не шелохнувшись». Профессор Белый стал вести себя с ним… Нейтрально. Ни больше, ни меньше. Антон не знал, повлиял ли на это его удар в челюсть, от которого синяк у Руслана Викторовича не сходил ещё пару недель, а может, кто-то сторонний сказал ему «пару ласковых» (Шастуна не отпускала мысль, что, возможно, Арсений Сергеевич за него вступился). Но, несмотря на это, жизнь шла своим чередом. Свежий май уже давно сменился душным и пыльным июнем. Солнце в зените жгло нещадно всех, кто не успел спрятаться в тени. Антон видел, как университет начинает застывать — кипение и волнения первых дней учебы сменились рутиной. Но Шастун по-своему рад — это тебе не пялить в экран и из последних сил пытаться заполнить отчёт за квартал, когда до дедлайна остаётся меньше пары часов. Тут другое… И этому «другому» Антон рад, как глотку свежего воздуха после долгого пребывания под водой. Тут его любят. И от осознания данного факта Шастун сначала теряется. Но потом, когда в очередной раз получает от профессора Лазарева слова поддержки и дружественный хлопок по спине, или когда Игорь Юрьевич посреди занятия угощает его пирожками собственного приготовления (жутко жирными, но с до одури вкусной начинкой), или когда Дима в свободное от работы время заглядывает к Шастуну в комнату и рассказывает, как прошел день у Кати и детей, Антон понимает — любят. Даже понимая, что он — сын убийцы. Зная даже больше него, какая судьба Антону уготовлена, готовы были принять, что он станет таким же, как и Андрей. И всё равно… — Неволшебники часто говорят, что маги слишком сердечные. Это был очередной вечер, в который Позов сидел на кровати Шастуна и наблюдал за тем, как тот свисал из окна и улыбался первым звёздам. Редкое явление в столице. А здесь, вдали от цивилизации и искусственного освещения, Антон наконец смог разглядеть всю красоту Млечного пути прямо из своей спальни, и отлипать от подоконника, похоже, не планировал. — Почему так? — Антон тонул в красоте ночного неба и слушал Диму вполуха. Где-то в комнате шуршал плохим динамиком плеер. Шастун пытался поймать какую-либо радиоволну, но приложение стабильно показывало, что в этом месте никакие станции не доступны. — Мы скромно считаем, что это из-за нашей глубокой связи с природой и, следовательно, магией, — Позов склонил голову и с усмешкой наблюдал за заворожённым Антоном. — Неволшебники такой не имеют. — А как же бабулечки и деды, которые днями и ночами копаются на огородах? — Пушкин размышлял над этим. Писал, что это либо отголоски генетической памяти, либо частица магии, так и не проявленная, — Дима прикрыл глаза. — Но это точно глубоко отличается от того, чем занимаешься здесь ты. — Я пока пытаюсь научиться хотя бы искру из себя выбивать, — Шастун, наконец, отвернулся от окна и, прищурившись, бросил взгляд на расслабленного Позова. — Причём Руслан Викторович только ещё больше дизморалит. Как вообще под его руководством заниматься? — Диз-что?.. — Дима резко распахнул глаза и с недоумением посмотрел на Антона. Затем снова закрыл их и махнул головой. — Не объясняй. Я никогда не пойму. Шастун засмеялся звонко, чуть не свалившись с высокого подоконника. Позов только приподнял уголки губ в ответ и прижался затылком к тёплой стене. — Я всё это к тому… — Дима тяжело вздохнул, а Антон от этого резкого перемена интонаций приосанился, словно готовился отражать атаки фаерболов. — Пожалуйста, не дай тьме вокруг превратить твоё огромное огненное сердце в тлеющий уголь. Ты выше этого. И создан не для этого. Антон тогда вообще мало что понял из речи Позова — его уж слишком сильно потянуло в сон после наблюдений за яркими созвездиями небосвода. Он отрубился, как только лёг на кровать, прямо поверх одеяла и пледа. Последнее, что понял до того, как отключился — как шершавая тёплая ладонь погладила его по щеке и накрыла Шастуна чем-то тяжёлым и мягким. Антон стоял в мастерской, крутил это воспоминание в голове, и по рукам разливалось приятное ощущение покалывающих ладони тысяч раскалённых иголочек. — Очень хорошо, Шастун, — Белый пытался вывести его из равновесия, он это чётко понимал. Но теперь поддаваться на провокации не собирался. Пальцы заискрили ярко-алым Пламенем.***
Матвиенко бездумно перебирал походные припасы, спрятанные в корме его лодки. От переизбытка информации начинало клинить разум. Мысли крутились колесом в голове, совершенно не приводя Сережу ни к чему новому. — То есть… Это сын человека, за которым я следил весь прошлый год? И от которого чуть не получил фаерболом в лицо? — Матвиенко натурально закипал. Пальцы на морских узлах подрагивали. Арсений с несчастным выражением лица накрыл его руки своими ледяными ладонями. — Я тоже в шоке, Серёж, — Попов закусил губу, не зная, как продолжить мысль. Матвиенко отстранённо глядел на подрагивающие бледные тонкие пальцы на его загорелой ладони. Арсений чуть сжал его руку и отпустил, прижав пальцы к вискам. — Но он… Он не плохой. — Этот пацан должен будет решать будущее нашего с тобой мира, а он, блять, только вчера, по-видимому, отлип от маминой груди… Арсений шикнул на Сережу, с болью в глазах посмотрев на него. Матвиенко громко вздохнул и безвольно опустил голову на колени Попову. Тот рефлекторно запустил пальцы ему в волосы, нащупывая на голове длинный бугристый шрам. Матвиенко насильно затащили тогда в лазарет. Арсений бежал рядом с носилками, Дима, бледнее больничной простыни, осматривал ранение. Захарьин, связист и боевой товарищ Сережи, бегло тогда что-то тараторил про неожиданную ночную атаку, про Борцов, Шастуна, каких-то его подвижников, сравнявших их лагерь с землёй. Арсений вслушивался в пол уха. Где-то на периферии бегали медсёстры, суетились над другими контужеными. Позов стоял над бредившим Серёжей, стиснув зубы так, что казалось, его лицо безвозвратно свело. — Магией заживить не получится, след Андрея оказался слишком сильным. Арсений почувствовал, как тогда все органы ухнули вниз, словно при падении с высоты. — Предлагаешь шить? Наживую? Дима коротко кивнул и макнул иглу в прозрачную, едко пахнущую жидкость. — Захарьин, держи за руки. Он наверняка попытается меня ударить. Арс, — он перевёл взгляд, полный страха, на Попова. — За ноги. Ты сильнее, по идее должен будешь удержать. Арсений молча кивнул и с силой придавил Матвиенко к койке за лодыжки. Захарьин с некоторой опаской завёл руки Серёжи за спину. Тот уже не брыкался, только мелко трясся. Дима глубоко вдохнул и на грани слышимости и выдоха произнёс: — Храни нас Дажьбог. Попов до сих пор не понял, как тогда не оглох от пронзительного крика Матвиенко на весь лазарет. Арсений видел, как вздувалась его яремная вена на шее, слышал казавшимся бесконечным вопль Серёжи, краем глаза наблюдал за испуганным Захарьиным, молча смотрел на то, как Дима, часто моргая, уверенными движениями сшивает кровавое месиво из волос и мышц. Арсений помнил, как некоторые медсёстры чуть не упали в обморок от непрекращающегося крика. И помнил, как, когда всё закончилось, не мог расцепить рук на ногах Серёжи. А когда смог, увидел под пальцами лиловые отметины. Помнил Захарьина, забившегося в углу и обнимавшего колени. Рыдавшего над спящим Матвиенко Диму. Свои попытки расплакаться хотя бы для того, чтобы расслабиться, снять сковавшее горло чувство страха. Но не выдавил из себя и слезинки. — Я его уже ненавижу, — неожиданно всхлипнул Матвиенко. — Самое глупое, что может сделать человек — осудить другого за то, о чём не имеет реальных представлений, — Арсений наклонился и легко коснулся губами шрама на голове. — Пожалуйста, поговори с ним. Я уверен, ты изменишь мнение. — Я уверен, что он точная копия отца. Слова ударили куда-то в солнечное сплетение Попова. Давили на слабое место его собственных слов, заставляли вспоминать разговор после Церемонии. — Он умеет признавать свои ошибки, — слетело с языка Арсения так легко, словно не в его голове сейчас крутились картинки зелёных яростных глаз напротив. Матвиенко в ответ промолчал, только шмыгнул носом и крепче прижался к Попову. Лодка мерно покачивалась на волнах. На крепость опускался тёплый летний вечер.***
В какой-то момент Антон обнаружил, что считает их с Тамби и Макаровым комнату своим домом. И ему было приятно это осознавать. У них появилась традиция — вечером они звали Лизу из соседнего, женского крыла, вчетвером усаживались на большом ворсистом ковре, который раскопали в одном из шкафов, и долго-долго разговаривали. Иногда Гончарова приносила из что-нибудь интересное из комнаты девочек. Сегодня этим стали таврели — как она объяснила, это были древнерусские шахматы, но с некоторыми особенностями. Здесь были дополнительные фигуры, а ещё фигуры не «бились», а «забирались в плен», и по ходу игры на доске могли быть построенные целые башни, а ещё ратник (это таврельская «пешка»), пройдя на другую сторону доски, мог становиться только фигурой, перед которой стоял в самом начале игры… Шастун перестал вслушиваться, осознавая бессмысленность этой затеи — вечерняя усталость после насыщенного занятиями дня начинала медленно плавить мозг. — Ты поймёшь всё в процессе, — Гончарова расставляла по клетчатой доске деревянные кружки, похожие чем-то на приплюснутые бочонки для лото. На каждом их них было нарисовано подобие рунического символа. — А Илья с Тамби посмотрят со стороны. — Да, и потом разыграем партейку, — потёр руки в нетерпении Макаров. Ему игра очень понравилась — оказывается, он ещё в школе ходил в шахматный кружок, и ему хотелось опробовать таврели. — Может, с тобой лучше Илюха поиграет? — несмело предложил Антон. — У него вон какой запал, а я сдамся после первых трёх ходов. Лиза недовольно цокнула и развернула доску фигурами к Илье. У того глаза от азарта загорелись ещё ярче. — Итак, кто ходит первым? — Макаров поднял взгляд на Гончарову. — Белые ходят первыми, — ухмыльнулась Лиза и двинула ратника по доске на одну клетку. Антон ещё никогда не видел, чтобы такое напряжение в помещении стояло во время обычной настольной игры. Гончарова с каменным выражением лица передвигала фигуры, хмыкала на особенно удачные ходы Макарова, но излишних эмоций не проявляла. Илья кусал губы, дёргал волосы на голове и вскакивал на ноги всякий раз, когда Лиза возводила очередную башню из фигур. — Не хватает пива и чипсов, — пошутил Тамби, когда Гончарова водрузила белого ратоборца на Макаровского лучника. Илья зажал рот рукой и округлил глаза. Антон согласно кивнул. После нескольких разгромных (по отношению к Макарову) партий наступило небольшое затишье. Лиза с довольной улыбкой выставляла таврели на исходные. Тамби отошёл в туалет, а Илья вышел из комнаты покурить. Шастун проклинал его за то, что Макаров раньше не рассказал про наличие у него сигарет, но раскурив одну позавчера, сразу же пожалел о своих словах — курить «Чапман» со вкусом шоколада он не хотел. В плане сигарет он оставался тем ещё консерватором, и ароматизаторы не любил. Антон наблюдал за белой прядью за ухом Лизы, переливавшейся серебром в свете настольной керосиновой лампы. Гончарова тряхнула волосами, и прядь рассыпалась. Шастун заметил, что белых волос стало больше. — Лиз… — Антон подсел поближе к доске и скрестил ноги по-турецки. — Можно задам вопрос? — Ты уже задал, — Гончарова хихикнула и, поставив последнюю фигуру на положенное ей место, махнула рукой. — Твой ход. — Ага, — Шастун без особого энтузиазма бросил взгляд на доску и шагнул ратником на две клетки вперёд. У него была тактика — увлечь Лизу игрой, чтобы та честно ответила на волновавшие его вопросы, — и он её придерживался. — Так вот… Кто твои родители? — Мама — балий, отец работает в Магическом Правительстве, — пожала плечами Гончарова. — Мы династические, но я этим не кичусь. Мне кажется, в наше время это вообще пережиток прошлого. Важно не то, к какой фамилии ты принадлежишь, а что ты из себя представляешь. Да, у нас намного больше возможностей, чем у обычных магов или неволшебников, но это лишь инструменты на жизненном пути, и уже от человека зависит, сможет ли он воспользоваться ими правильно. — Понятно, — Антон не ожидал такого длинного ответа от закрытой раньше Лизы и даже не заметил, как наступил его ход. Он взял в руки лучника и передвинул его на несколько клеток вправо. — И всё-таки, почему ты здесь? Лиза подняла взгляд на Шастуна, и улыбка с её лица пропала. Антону на мгновение показалось, что прядь запульсировала светом. — Шастун, я же говорила… — Я помню эти непрекращающиеся песни про «не наше дело», — Антон расплёл ноги и подогнул их под себя. — Я же не прошу тебя излить мне душу полностью. Это простой вопрос, и на него должен быть простой ответ. — Как же все в твоей жизни легко и двумерно, Шастун, — Лиза с раздражением поставила свою фигуру поверх фигуры Антона. — Лёгкие вопросы, лёгкие ответы… Может, ты ещё и в сказки веришь? В которых все живут долго и счастливо? — Ты уже сильно перегибаешь, Лиз, — холодно ответил Антон. — Тебе правда так сложно открываться? — А, тебе хочется открытий и откровений? — Гончарова вскочила на ноги и злобно уставилась на Антона. — Хорошо, давай. Хочешь знать, почему у меня седая прядь в волосах, хотя мне ещё и двадцати вёсен нет? Почему я не живу в уютной усадьбе и не получаю образование на дому, как все «нормальные» маги? Пожалуйста, Шастун! Вот твой лёгкий ответ! Я — ходячий мертвец! В комнате повисла тишина. Антон видел, как в глазах Лизы застыли слёзы. — Я должна была умереть ещё несколько лет назад, в Старой Рязани. Когда произошло нападение шайки Борцов за Чистую Кровь. Меня пытали с помощью лоз винограда, пускали побеги мне прямо в мышцы, в органы. Наживую из меня рос виноград, ты, блять, представляешь вообще, какого это?! — Лизин голос сорвался, слёзы непроизвольно брызнули из глаз. — Последнее, что помню — как лоза пронзает сердце. А затем тьма. Бесконечная, абсолютная. И потом я… Просыпаюсь в лазарете, надо мной кружат бесчисленные балии и не могут поверить… Родители использовали на мне древнее воскрешающее заклинание и оно сработало. Шастун молчал. Он вообще теперь не понимал, что можно сказать в ответ человеку, который пережил смерть и вернулся с того света. Лиза опустилась обратно на пол и прикрыла лицо руками. — Оказывается, я была мертва по факту несколько лет, — прошептала Гончарова на грани слышимости. У Антона по спине пробежал холодок. — И как они только сохранили тело… Шастун видел трясущиеся плечи и слышал тихие всхлипы. Он поднялся с места, подсел к Лизе и обнял её, положив ладонь на затылок. Гончарова тут же встрепенулась и начала бить маленькими кулаками Антона прямо в грудь. — Отойди, Шастун, мне не нужны твои объятия из жалости… Шастун… Шаст! Не смешно! Антон чуть улыбнулся, только крепче прижимая Лизу к себе. — Нет, — он даже сам удивился, как низко произнёс это. — Тебе плохо. Я тебя поддерживаю. Гончарова тяжело вздохнула и бессильно уткнулась Шастуну в воротник толстовки. Он чувствовал, как ткань намокла от чужих слёз, но ему было плевать совершенно — Лиза перестала быть напряжённой. Это было намного важнее тёплой тряпки. Её дыхание выравнилось, стало глубже. Крепко стиснутые на груди пальцы расслабились. Гончарова прикрыла глаза. Ресницы едва подрагивали. — Лиза, — Антон тихо позвал её, но ему никто не ответил. В комнате стояла привычная тишина. Макаров открыл дверь и уже готов был крикнуть что-то смешное, но Шастун развернулся к нему и злобно шикнул, приложив палец к губам. Тамби округлившимися глазами наблюдал за тем, как Антон обнимает Лизу. — Уснула? — прошептал Илья. Шастун утвердительно кивнул. — Что будешь с ней делать? — спросил смущённый Тамби. Он смотрел на заплаканное лицо Гончаровой и крутил в руке шнурок от кофты. — Положу у себя, — стараясь не разбудить Лизу, ответил Антон. — Не понесу же её в женский корпус. Нам туда нельзя ходить. — А сам где спать будешь? — Илья с некоторым недоумением оглядел их спальню. — Не знаю. Потом подумаю, — отмахнулся Шастун. Он просунул руку под её колени и легко поднял на руки. Спящая Лиза казалась Антону совсем малышкой. Шастун кивнул Макарову, и тот быстро расстелил его постель. Положив Гончарову, он укрыл её одеялом и пледом, чуть ли не с материнской заботой подтыкая края. Антон вытащил из-под подушки лису и сунул Лизе подмышку. Она во сне с каким-то забавным бульком перевернулась со спины на бок и крепко обняла плюшевого зверя. — Шастун прям вылитая мать, — хихикнул Тамби, пихнув Илью локтем вбок. Тот согласно кивнул и сел на край своей кровати. Антон грозно обернулся на них, и Масаев с Макаровым капитулирующе подняли руки вверх. Даже когда Тамби и Илья уснули, похрапывая от усталости, Шастун не смог заставить себя лечь, хоть и знал, что завтра ему нужно будет отвечать его первый зачёт по истории магии. Он сидел у кровати и вслушивался в ровное дыхание Лизы. Где-то во дворе на июньском ветру шуршали деревья, ярко сияли звёзды, а Антон на ворсистом ковре сверлил глазами деревянную клетчатую доску и таврели.