В тени золотого мира

      Через год ничего не поменялось. Тайвин скопил за лето скромную сумму на непредвиденный случай, но свой долг Джоанне отдавать не торопился. Правда, она сказала ему как-то: «Мне ничего от тебя не надо. Лучше бы тебе найти другое жилье». В последнее время она ходила на взводе и придиралась к каждой мелочи. Тайвин на свой счет ее скверное настроение не брал, ибо догадывался, что дело крылось в молодом офицере.       Была снова осень. Оборванные листья прели на земле, деревья стояли голыми и черными от дождей. Птицы куда-то улетели, а горожане, словно по команде, раскрыли над головами зонты и подняли воротники плащей. Вновь загудели водостоки, и проезжающие автомобили обрызгивали прохожих лужами.       Тайвин забежал на почту и, подперев лбом в стеклянную дверь, ждал, когда закончится ливень. Он очень устал, проведя в порту десять часов, и теперь думал только о супе в жестяной банке, которую сжимал всеми пальцами на дне кармана. Ему удалось купить последнюю в продуктовой лавке по пути домой. Домой. Давно ли он стал называть так свой угол в комнатушке с чугунной печью? К девяти Тайвин все-таки добрался до кирпичного дома и поднялся на самый верх. Дернул ручку, но дверь не открылась. Тогда он попытался всунуть ключ в замочную скважину — ключ не входил. Изнутри послышался плеск воды, игривый смех и голос Джоанны:       — Зайди позже, я моюсь.       В ее просьбе не было ничего странного. Во всем доме было только два туалета — по одному на два этажа. Мыться же приходилось у себя, в жестяной ванной. Кипятить воду в ведерках, а потом замешивать ее с холодной. Весь год они уважительно покидали комнату, чтобы каждый из них мог уединиться и спокойно отмокнуть в ванной. Но в тот вечер что-то было не так. Тайвин прислонился ухом к двери. Вместе с Жан был мужчина.       — Who's there?       — This is my uncle. Don’t pay attention, — ответила Джоанна.       — Is this his bed and belongings?       Она никогда не приглашала гостей. Ей не нравилось показывать посторонним свое жилище, пить простой чай вместо вермута и стукаться коленками под столом. Ей не хотелось, чтобы люди знали о том, что она живет со стариком, приходящимся ей не то кузеном, не то дядей, не то черт знает кем. Но в тот тоскливый, хмурый день Жан притащила в их дом чужака, и Тайвин сразу понял для чего именно.       — Ведешь себя, как уличная девка, — сказал он так, чтобы она услышала через дверь.       — Пошел вон, — разозлилась Жан.       — У тебя полчаса.       — У меня столько времени, сколько захочу. Жди снаружи.       — Полчаса, — повторил Тайвин угрожающе. — Откроешь дверь или я разобью окно.       Аргумент был весомый, и Джоанна спорить не стала.       Тайвин, сжимая банку супа, тяжело вздохнул и побрел на улицу. Он примостился на мокрых ступенях и, закутавшись в шинель, сонно смотрел на редких прохожих. Мимо прошагали два солдата, оживленно спорящих о каком-то приятеле. У них были добротные кожаные сапоги и гетры, а на плечах виднелись опознавательные нашивки дивизий. Странная война, думал Тайвин, разглядывая их. Никаких боев, подожжённых и разорённых городов, голодных беженцев, земли, чавкающей от напитавшей ее крови. Только чистенькие сосновые гробы, приходящие каждые три недели в порт. Он никогда не разгружал их, но прекрасно знал, что внутри. Он видел рыдающих женщин в черных платьях, которые с утра поджидали такие пароходы.       Солдаты прошли, и стало совсем безлюдно. На прошлой неделе снова разбили фонарь, и свет струился на улочку лишь желтых прямоугольников окон соседних домов. В остальном же все передвигались хорошенько прищурившись. Тайвин чувствовал, что с каждой минутой засыпает и, наверное, и вправду бы задремал, но его отвлек чей-то веселый голос.       — Как дела, масса!       Тайвин открыл глаза. Заморгал, ища незваного собеседника. Рядом, на заборе сидел негр в куртке. Он весело болтал ногами и дико улыбался светящимися, как фосфор, зубами. Тут же в руках у него оказался непонятный предмет. Он поиграл им, подкидывая то одной рукой, то другой, и внезапно сказал:       — Купи, масса! Спасает от болезни. Болеть не будешь, нет. Тайвин посмотрел в его розовые ладони. Негр держал деревянную фигурку в виде извивающейся женщины, обвязанную засохшими цветами и умасленную благовониями. Тайвин дал ему знак, чтобы отстал.       — Не боишься смерти, масса? — не унимался негр. — Болезнь идет. Не слышал? Молодые люди долго не живут. Болеют и умирают. Старики тем более. Купи, масса, и не заболеешь.       Тайвин медленно потер лицо руками, сгоняя сон. Он отлично понимал примитивную речь попрошайки и даже различал его забавный южный акцент.       — Откуда ты?       — Гавана, — негр весело улыбнулся. — Был масса в Гавана?       В одной из книг на форзаце Тайвин видел карту мира. Он долго разглядывал странны, дивясь, насколько огромен и разнообразен мир. Ему тогда захотелось, хотя бы на минуту, вживую посмотреть на каждый закоулок нарисованных земель. Никогда странствия его не интересовали: это были пустые авантюры, присущие более беззаботным и ветреным членам его семьи. Сам же он, наследник и продолжатель рода, не мог себе позволить подобных вольностей. Но теперь дела обстояли иначе, и Тайвин ненадолго увлекся мечтами о далеких морях и океанах. Впрочем, это все равно было невозможно — у него не было ни денег, ни документов. А еще его предназначение заключалось в другом, и разве сможет он основать новый род, таскаясь по всему свету?       — Масса хочет выпить? — спросил негр. Он спустился на землю, спрятал статуэтку и вместо нее вынул тыквенную флягу. Глотнул из нее раз, затем второй. И протянул флягу старику. Тайвин поднес ее к носу и отпрянул — в нос ударил едрёный запах спирта. Негр весело цокнул языком и закивал. — Без рома сердце грустит и не поется, поэтому надо пить. Отмечаю. Я скоро еду домой. Надо убегать от болезни.       — Зачем убегать, если у тебя есть кукла, — заметил, приподняв бровь, Тайвин.       Негр улыбнулся и странно качнул головой.       — Масса не дурак. Если масса не умрёт, приезжай на Гавану. Там много американских людей. Таких как ты, масса. Они богатые, не такие как ты. Они приезжают и строят у нас дома. Делают других американских людей богатыми, но таких как нас грабят. Помолчав, негр добавил, глядя в землю.       — Но тут плохо и холодно. И болезнь. Лучше дома быть бедным, масса, — вдруг он понизил голос и вжал голову в шею. Он, продолжая улыбаться светящимися зубами, сказал басом, без всякого акцента. — У меня он хотя бы есть.       Тайвин резко повернулся, но негр, лихорадочно рассмеявшись, вскочил и одним ловким движением перепрыгнул через забор. Из его куртки выпала круглая баночка и упала в грязь. Помявшись с минуту, Тайвин встал и поднял ее с земли. Это была банка гуталина.       Джоанна уже вымылась и, растрепанная, сидела в шелковом халате, закинув гладкие ножки на его стопки библиотечных книг. Квадратное окно запотело. В комнате было тепло, влажно и душно. Все вокруг наполнилось густым запахом ее распаренного тела, и Тайвин, оказавшись на пороге, вобрал его полностью в свою чахлую грудь. Рядом, попивая чай из жестяной кружки, сидел молодой мужчина в военной форме, и Тайвин узнал в нем офицера. Теодор Шомберг кивнул и костяшкой пальца прошелся по усам. Он внезапно поднялся на ноги, выпрямился, будто отдавая честь, и протянул руку для приветствия.       — Glad to see you, sir, — он улыбался и ждал, чтобы руку пожали в ответ. — Daphna was talking about you. I am Theodor Schomberg and you are Daphna’s uncle, if I'm right. I'm sorry, but I don't know your name.       Тайвин стоял на пороге и переводил в уме каждое слово. На выручку ему пришла Джоанна, незаметно наблюдавшая за его лицом:       — Как тебя зовут, дядя.       Он растерялся. Как ни странно, за целый год никто не спрашивал его имени. В порту обходились словом «эй» или «мистер», в библиотеке его запомнили и лишних вопросов не задавали. Тайвин, не обращая внимания на Тедди, соображал, не в силах сходу выдумать для себя имя. Хоть он и утопал в книгах, но упускал из виду повседневность и порой не мог отличить, какие имена остались в древности, какие женские и мужские, где имена, а где фамилии. Он быстро глянул на стопки книг, на которые Джоанна протянула ноги. Первая была про биографию Гарибальди.       — Джузеппе, — ответил Тайвин, и сказал это скорее Жан, нежели офицеру.       — Ты с ума сошел, — поморщилась она, — какой Джузеппе. Придумай другое.       Тайвин нахмурился. Ничего в голову под вечер ему не шло. Он нервно дернул плечами и, не пожав руку офицеру, приблизился к раскалённой печке и поставил на нее жестяную банку супа.       — Свое вранье додумывай сама, — сказал он, стягивая с себя шинель.       Жан отмахнулась. Прикусив губу, она мечтательно повернулась к окну. Порой в ее голове плавали обрывки реплик из каких-нибудь оперетт или недоученные фразы собственных выступлений. Она никак не могла вспомнить, где звучало это имя, но оно ей нравилось. Недолго думая, она ответила за кузена:       — Он Йорик. Йорк Джонс.       — Вы ведь не только что его придумали, — улыбнулся офицер и уступил Тайвину место за столом. — Очень приятно, мистер Джонс.       Тайвин опустился на соломенный стул и уныло обнаружил, что его засохшие вафли съели. Он, приподнявшись, дотянулся до ложки и забрал с печки нагретую банку с супом. Джоанна молча расчесывала свои густые волосы, и некоторые из них ссыпались с расчески на пол. Офицер загадочно с ней переглядывался и, как дурак, улыбался. Тайвин ел и наблюдал за ним. Что она нашла в нем — даже годы спустя, он не смог бы ответить на этот вопрос. Лицом Шомберг вышел симпатичным. Как военный носил усы, говорил громко, движения его были точными и ровными, как у заводного механизма. Шутил невпопад, смущался, здороваясь с женщинами, кутил ночами напролет то с низшими солдатами, то с офицерами-богачами, которых родители пристроили на укромные места. Самой важной целью, к которой сходилась вся его жизнь, была служба во Франции. Сам Шомбрег оставался офицером в запасе, но знал, что в любой момент может отправиться на фронт. Он воодушевленно рассказывал, как их солдаты тысячами громят фрицев и скоро восстановят мир в Европе. Тайвин слушал, посмеиваясь в сердце над его простодушием.       — Ответьте, офицер, за что вы сражаетесь, — сказал он и внимательно взглянул на румяное лицо Тедди. Тот, продолжая улыбаться, ответил без колебаний.       — Как за что! За справедливость!       — Какая глупость, — буркнул Тайвин. — Войны ведутся за деньги. Иначе говоря, за власть. Я повторю вопрос: за что умирают ваши люди.       — Послушайте, — лицо Тедди стало серьезным. Он расхорохорился, выпятил грудь. — Это Великая война. Она станет последней и положит конец всем войнам в будущем. Вот, за что мы сражаемся, мистер Джонс. Или вы не верите, что наша страна поступает справедливо, помогая французам? Мы — главный оплот свободы. Мы уничтожим подлецов, которые насаживают свои идеи и строй более слабым и незащищённым народам. Фрицы заплатят кровью за то, что решили разрушить мир, сложенный до них порядочными людьми!       — Боги, Жан, — Тайвин повернулся к ней и сказал на родном языке, — он же мальчишка. Зачем ты путаешься с ним.       — Не твое дело, — фыркнула Жан, продолжая расчесывать волосы. Она повернулась и ласково спросила офицера. — Тедди, милый, ты хотел что-то сказать про выходные?       — Выходные… А, точно! — он кивнул и прислонился к стене, где обои еще не отходили. — Октав приглашает нас ехать с ним к Фишерам. Хочешь? Он говорит, там подают отличное жаркое. И мороженое двадцати двух вкусов.       — Ах, звучит заманчиво, но боюсь, мне нечего надеть, — пожала плечами Жан и посмотрела на ширму, с которой свисала брошенная одежда. — Тебе хорошо, ты в мундире. Все подумают, что ты сын какого-нибудь банкира из Бостона. А вот я другое дело.       — Дафни, ты всегда хорошо выглядишь, — смутился офицер и, помолчав, добавил. — Я поговорю с Октавом. Может, Зои одолжит тебе какое-нибудь платье? Или тебе надо ожерелье?       — Зои? Это его новая подруга? Он опять поругался с женой?..       Тайвин перестал их слушать и увлеченно вылавливал ложкой редкие куски мяса. Тедди Шомберг еще долго оставался в их комнате, болтая о пустяках с Джоанной. Тайвин хотел поскорее лечь и забыться сном, а офицер никак не уходил. Да еще и ванная мешала. Стояла посередине комнаты и мешала ходить. Тайвин тупо глядел, как лопаются последние пузыри в мыльной воде.       Ему вспомнилось то время, когда они с Джоанной делили первые месяцы супружества. Он сдул пыль с того вечера в памяти, когда, таким же усталым после целого дня государственных дум и трудов, поднимался в ее опочивальню. Сжимая в руке подсвечник, он торопился к ней, перешагивая через каждые две ступени. Он нашел ее купающейся в ванной. Она отослала служек и, задумавшись, глядела в огонь камина. Он закрыл за собой тяжёлую дверь и повернул ключ в двери так, чтобы она услышала. Жан вытянула шею и обернулась. Одарив молодого мужа нежным взглядом, она вытянула перед ним стройную ножку. Он смотрел на нее, не моргая. В нем не оставалось сил тянуть и сопротивляться страсти — он поцеловал ее душистое от масел колено. Тайвин мрачно посмеялся над собой. Она была слишком хороша, следовало ее отправить подальше от Красного замка, от клубка змей и крыс. Как был он наивен и слеп. Он обожал ее и надеялся, что она любила его так же пронзительно и безотказно.       Впрочем, все это дела прошлого. Давно ее чары спали, и он увидел трезво ее истинную натуру. Тайвин поднял на кузину полные презрения глаза. Ее шелковый халат чуть распахнулся и из-под него виднелось очертание голой и еще влажной груди. Офицер косился в ту сторону, запинаясь в мыслях, а Жан забавлялась, постоянно переспрашивая его.       Шлюха, заключил Тайвин и отвернулся.

***

      Болезнь, о которой говорил негр, и вправду пришла. Она вспыхнула весной следующего года. Говорили, что болезнь привезли с собой солдаты. Они хранили ее в легких, как консервы, пока перебирались на пароходах через океан, а потом выхаркивали с кровью у себя на родине. Болезнь выдергивала для себя любого: бедного, богатого, старого и молодого, и затем по-тихому сжирала за несколько дней, в каком-нибудь углу госпиталя. От нее невозможно было спрятаться, убежать, ее невидимые миазмы парили всюду, куда высовывался человек. Люди боялись друг друга, не пожимали рук, опасались подходить к трупам и кладбищам. Доктора, бегавшие на дом или к койкам больницы, в отчаянии кормили пациентов аспирином, но это не помогало.       Тайвин замечал, как исчезают некоторые лица в порту. В закусочной, где он каждый день обедал, стало тихо и мрачно. Никто не пел, не смеялся — все быстро ели и уходили на воздух. Перевозок и груза становилось меньше, некоторые корабли сидели на карантине, другие же тайком высаживали нелегальных приезжих, которых уже несколько дней бил озноб. Тайвин видел, как люди прятали лица в марлевых повязках. На его глазах из трамвая вытолкали женщину, которая не удержалась и дико раскашлялась при всех. Порой он натыкался на грузовики скорой помощи, которые спускали с лестницы на носилках тело, закрытое до головы простыней.       Одним вечером Жан, дымя сигареткой, сидела под театральными плакатами и глядела в окно. За столом сидел Тайвин и чистил картошку на ужин. Ему было все равно, что вокруг разразилась чума. Он не закрывался марлей, ходил, как ни в чем не бывало по метро и рынкам, равнодушно стоял рядом с кашляющими людьми и с безумным бесстрашием вбирал в себя ядовитые пары. Он дразнил судьбу и не собирался делать ей уступки. Дышал отравленным воздухом и смеялся в душе над теми, кто так сделать не мог. Он словно заключил сделку со смертью и знал, что она не заберет его раньше, чем он ей то разрешит.       Жан ничего не понимала. Ее кузен выглядел настолько слабым и угасающим, что его, как сухую травинку, чуть ли не первым должно было переломить. Но он спокойно восседал на троне жизни и следил, как падают другие.       — Тедди уже четверых друзей похоронил, — сказала она протянуто. — Так странно. Выжить там, чтобы умереть здесь в постели. Разве это справедливо? Молодые умирают, а другие живут себе дальше.       Она многозначительно поглядела на кузена и прислонила сигаретку к накрашенным губам.       — Почему он еще не во Франции, — Тайвин, не поднимая головы, резал картошку.       — М-м… что? — она помолчала с мгновенье, задумавшись, глядела в одну точку на стене, туда, где предыдущий жилец коморки сделал дыру чем-то острым. Потом только ответила: — Откуда же мне знать? Его начальство решило, что он должен находится здесь.       — Хороший боец должен быть в тылу, — едко заметил Тайвин. — У мистера Шомберга бывали проблемы с документами? Есть ли у него паспорт? Удостоверение экспедиционного корпуса?       — Какого корпуса?.. — не поняла Джоанна. — Не знаю, наверное, есть… Зачем ты спрашиваешь?       Он не ответил, а только вытер руки полотенцем и резко вышел на улицу. Порой она его боялась. Не могла понять, в какой горизонт будущего смотрят его глаза. Она пугалась, когда грядущее сбывалось по его словам, скупо слетевших с сухих губ. Раньше, когда они были молоды, он сам посвящал ее в свои планы, когда она захаживала к нему в башню — ей было позволено отвлекать десницу в любое время. Или оставшись наедине за интимным завтраком. Или на прогулке. В иной раз бессонными вечерами. Но чем дальше они шли вместе по супружеской жизни, тем молчаливее он становился и ей все чаще приходилось угадывать его мысли в непроницаемых глазах. Джоанна, не выпуская сигаретки изо рта, прибрала за ним стол, выбросила очистки и смахнула крошки на пол.       Она стала много курить. Ее что-то тревожило, она не рассказывала, что именно. Как-то раз она принесла новые туфельки в коробке, слишком дорогие для ее оклада. Жан поставила их перед кроватью и долго разглядывала их. Потом убрала под кровать и больше не доставала. Позже она нашла под дверью записку. Порвала ее на части и медленно вдумчиво скармливала огню в печке. Потом обвела взглядом убогую комнатушку, свою кровать, шаткий стол, гвозди в стенах и взбухшие обои в цветочек. Нахмурилась.       Вечером, перед тем как отправится на ночную смену в контору, она встретилась в парке с офицером Шомбергом. Его сероватая фигура в алее показалась Джоанне печальной и хмурой. Тедди мало говорил, а если открывал рот, то все время кашлял и сплевывал чёрной жижей — его разлагающимися лёгкими. Он сказал, что все в порядке, сжимая ее руки в своих, холодных и влажных. Лицо же, наоборот, горело.       Через два дня он слег. Жан упорно и молча обхаживала его. Приходила рано утром, сразу с работы, и сидела у его кровати по несколько часов к ряду. Она меняла белье, клала холодные тряпки ему на лоб, приносила таблетки и ловила каждое изменение на его лице. Доктор сказал, что мистер Шомберг крепкий молодой человек, не стоит так беспокоиться. «Он скоро поправится, а вам бы отдохнуть, мисс, — сказал он, закрывая чемоданчик. — Чаще проветривайте. Не заболейте сами». Сколько она с ним провозилась, Джоанна вспомнить не могла. Та неделя показалась ей слишком долгой. Измотанная, голодная, Джоанна плелась домой в расстёгнутом плаще, с опущенной измазанной помадой марлей. Она потеряла счет времени, не понимала ночь сейчас или день. На работе она давно не появлялась и безропотно считала, что ее уволили. Джоанна медленно карабкалась по лестнице своего дома, останавливалась в пролетах и тяжело вздыхала. Ей мерещилось, что с Тедди могло что-то произойти, пока ее не было рядом, и сердце ее неприятно покалывало.       Тайвин разлегся на матрасе с книгой и не взглянул в сторону Джоанны, когда она зашла. Ей хватило сил раздеться, закрыться ширмой и рухнуть в кровать.       Сквозь пелену сна над ней раздался голос кузена:       — Адрес мистера Шомберга. Скажи, где он живет.       — Зачем тебе, — пробормотала она.       Тайвин, выглядывая из-за ширмы, молчал. Не дождавшись ответа, Жан задремала обратно. Тогда Тайвин тронул ее плечо, и кузина машинально назвала адрес и, повернувшись на другой бок, окончательно заснула.       Квартира Тедди была незакрыта. Еще с порога в нос ударил тяжелая вонь пота, мочи в не вынесенном горшке и резкий запах лекарств. Окна никто не мыл — они заросли паутиной и пылью, а чтобы и без того тусклый солнечный свет не мешал больному, Жан задергала их старыми простынями. Всюду царил полумрак. Где-то у стены слышалось неровное дыхание со свистом — на узкой кровати лежал офицер Шомберг. Тайвин подошел ближе и, присев на корточки, посмотрел ему в глаза.       Офицер не спал. Его остекленевшие, одурманенные зрачки пытались вырисовать из темноты фигуру старика.       — Кто здесь?.. — прошептал он и тут же содрогнулся от раздирающего кашля.       Тайвин не ответил. Он зажег лампу и быстро, словно хозяин, осмотрел комнату. Шкаф, две тумбы, торчащий из-под кровати чемодан, загаженный стол. Тайвин начал со шкафа. Он бесцеремонно вытаскивал вещи, ворошил их, бросал в сторону. Тедди, уткнувшись в окровавленную подушку, наблюдал за ним, не в силах вмешаться.       Вскоре шкаф был распотрошён, настала очередь тумб. Тайвин вытащил каждый ящик и вытряс содержимое на пол. Повалился всякий сор: бумажки и обертки, старая бритва, компас, ножницы и нитки, сложенные в коробочку вырезки газет, два штатских галстука, дешевый одеколон, стопка старых писем, носовые платки. Тайвин кончиком ноги ворошил вещи, выискивая что-то конкретное. Он так же дико осмотрел подоконники, все карманы брюк, но остался недоволен. Последнее место, куда он не заглянул, был чемодан. Тайвин, не обращая внимания на недовольно бормочущего офицера, вытащил чемодан с пыльного пола и, дернув металлические застежки, открыл. Внутри лежали разного рода бумаги, и вскоре Тайвин нашел то, что так яростно искал.       Теодор Эрл Шомберг, тысяча восемьсот девяносто третьего года рождения. Двадцать пять лет. Тайвин, помусолив пальцы, пролистал паспорт, довольно кивнул и положил в свое пальто. Больше его ничего не держало, и можно было просто уйти, но Тайвин полюбопытствовал и взглянул на остальное содержимое чемодана. На дне покоились красивая жестяная банка из-под чая. Тайвин открыл ее. В банке прятался тугой сверток мелких купюр, а также несколько фотокарточек. На них весело улыбались другие офицеры — друзья или товарищи Шомберга, а так же фотокарточка самого Тедди лет пятнадцати в чистенькой рубашке и не расчёсанными волосами.       Тайвин разглядывал их, отбрасывал в сторону, пока не добрался до последней. Она пряталась в грубой бумаге, перевязанной бичевой. Раскрыв ее, Тайвин столкнулся с Жан. Жан с совершенно голой грудью. Она сидела, закинув ногу на ногу, на крышке роскошно расписного рояля. Обвешанная бусами, браслетами и неприкрытыми твердыми сосцами. Тайвин, не отрывая взгляда, чувствовал, как кровь подходит к его лицу, и, если бы он мог, тотчас покраснел. Одним движением он скомкал фотографию и резко отбросил, словно обжегся горящим углем.       Комната наполнилась болезненным стоном.       Офицер Шомберг, закрутился, зашевелился, со свистом втягивая воздух потрескавшимися губами. Вдруг спина его выгнулась, глаза широко открылись, и Тедди стал бешено хлюпать, как рыба под водой. Тайвин, не двигаясь, наблюдал за ним. Он понял, что началась агония, и, выпрямившись, склонился над умирающим мрачной тенью. Офицер задыхался от вязкой, как смола, крови и дергался в страшных судорогах. В приступе, он вцепился синюшными пальцами в рукав Тайвина и горько посмотрел на него, ища помощи. Но встретил лишь безучастный, таинственный взгляд. Все стихло так же резко, как началось. Тело Тедди расслабилось и, мокрое от пота, обмякло, взгляд застыл и потускнел. Старик с хладнокровным интересом следил, как жизнь, словно желток, вытекает из треснувшего яйца.       Тайвин еще подождал несколько минут, а когда понял, что все кончено, взял пустой чемодан, подхватил банку с деньгами и поспешил домой, к Джоанне. Он перескакивал лужи, лихорадочно соображая, что будет делать с краденным паспортом. Лавка, которая ему была нужна, открывалась в девять, а сейчас было, должно быть, пять или шесть утра.       Джоанна мирно спала, подоткнув руки под голову.       — Жан! — крикнул Тайвин с порога.       Она вскочила и растерянно взглянула на кузена заспанными глазами.       — Мистер Шомберг умер, — спокойно сказал он и поставил чайник.       Жан спросонья ничего не поняла.Легла и обратно заснула, а когда мысль просочилась сквозь сон в сознание, настало утро. Она вскочила и одернула ширму. Комната стояла пустая. Протерев глаза, Джоанна поняла, что все вещи кузена, за исключением библиотечных книг и запыленных, позабытых доспехов, исчезли. А на столике лежала жестяная банка с запиской, властный подчерк которой Жан узнала без промедления: «На похороны».