Темные души

      Усашики стоял на балконе, глядя вдаль на ночное небо, полностью погрузившись в свои мысли. Слишком много проблем, на прокладку пути в новый мир уйдет очень много сил, одному крайне трудно будет управиться. Возможно, если подключить к прокладке пространственного тоннеля Урашики, будет проще, но процесс не самый безопасный, и слишком энергозатратный, а братишка возможно выдохнется на половине пути. Рисковать им старшему брату не хотелось, мало ли куда занесет этого блаженного, потом искать его по мирам и пространствам, а он слишком легкомысленный и беззащитный. На этих мыслях разведчик криво усмехнулся сам себе. У Урашики был большой запас чакры, просто невероятный, но увы, из-за положения его почти не обучали. Одно дело, когда он помогал во время экспедиции, при полном отряде и с отцом. Сейчас же задача приняла совершенно другой оборот. -Поздравляю, брат, – вдруг услышал он за спиной мягкий голос. -А, это ты – Усашики прищурил по привычке глаз и улыбнулся ему, – с чем поздравляешь? Это наша общая заслуга. Без твоей помощи нам было бы тяжко. Он ободряюще толкнул младшего плечом. -Я про твою помолвку, – нежно улыбаясь ему, ответил Урашики, – меня обвиняешь, что я постоянно в своих мыслях, а сам погружаешься в себя настолько, что забываешь обо всем. Такое событие, как создание семьи, не уступает по значимости открытому миру. -А, ты про это, – отмахнулся Усашики, – Ура-чан, ну ты как дите. Ты лицо ее видел? -А что с ним не так? – удивился младший, – Макия весьма красива, а ее происхождение из императорской семьи. Куда уж благороднее? -Она-то красивая, ты меня видел? -Я тебя постоянно вижу, – удивился Урашики, – что с тобой не так? -Рожей я особо не вышел для этой красотки, – без тени сарказма ответил Усашики, – думаю, она скорее уж тебя рядом с собой предпочла бы видеть. У тебя лицо куда посмазливее, да и по сути ты понежнее меня будешь. -Ты говоришь бессмыслицу, – бесцветно ответил младший, – ты красивый, мужественный, благородный, сильный. Лучшей пассии ей не найти. Она тебе не нравится? Усашики помолчал с минуту, задумчиво глядя в даль. -Чувств я к ней не испытываю, если ты об этом.       В воздухе повисло напряжение. Лицо Усашики почти не выражало никаких эмоций, кроме едва уловимой неврозности, Урашики же не знал, как поддержать брата и неловко заламывал руки. -Не обращай внимания, меня волнуют куда более важные дела, чем этот фарс со свадьбой, – наконец нарушил тишину старший, – все эти чувства – полная ерунда, они не обязательны. А вот за освоение того мира нам держать перед императором ответ. -Чем я могу тебе помочь? – обеспокоенно спросил Урашики. Усашики снова осмотрел брата. Худенькая фигура, облаченная в белое платье священника слегка сжалась в комок, из выреза горловины торчали острые ключицы, руками он обхватывал сам себя, и длинные тонкие пальцы врезались в плечи. Красивые бледные запястья с четко очерченными косточками выбились из-под широких рукавов. Выразительные большие белесые глаза смотрели на него с беспокойством, а приоткрытые губы будто хотели что-то сказать, но нужные слова застревали глубоко в горле. Распущенные длинные светло-голубые волосы развевались на ветру, струясь по плечам и длинной тонкой шее. Почти его копия. Только сильно улучшенная. -Тебе следовало родиться девочкой, – криво улыбнулся Усашики, и шрам на его губе почти дотянулся до уха. -Что прости? – не понял его Урашики, – С чего вдруг? -Выдали бы тебя замуж за Момошики, – со смехом ответил старший, – и не пришлось бы тебе носить это чертово монашеское платье. А так ты в этих церковных стенах просто плесневеешь. Урашики густо покраснел сквозь бледность и возмутился: -Ну знаешь, мой сан меня не тяготит! Я пришел поддержать тебя, а не чтобы ты насмехался надо мной. Улыбка медленно сползла с лица Усашики, и тот снова стал задумчивым и угрюмым. -Прости, я не хотел тебя оскорбить. Я ценю тебя. Младший осекся, и тихо ответил: -В этом ты весь. Я тоже тебя ценю и очень хочу помочь. -Не парься. Широкая ладонь брата легла голову младшего и взъерошила непослушные мягкие волосы. -Кстати, тебя подрядили спеть в церковном хоре? Давненько я не слышал, как поет мой братец. Голосок у тебя, конечно, что надо. -Ничего особенного, – смущенно пролепетал Урашики, наслаждаясь лаской от старшего брата, когда тот перебирал между пальцами непослушные взлохмаченные пряди, хоть это и было немного грубовато, – ты придешь послушать? -Непременно. Как я могу пропустить? Урашики так хотелось по-братски прижаться к нему, ощутить тепло и защиту, как в детстве, когда старший возился с ним, маленьким, защищал от других, включая строгих родителей. Но проявление чувств было у Ооцуцуки сродни проявлению слабохарактерности, особенно между мужчинами. Вдруг он будто что-то вспомнил, и на мгновение в белых глазах промелькнула тень страха, но он тут же взял себя в руки, глубоко вздохнув. -Усашики, – на вдохе прошептал он. -Эээ? Что случилось? -...нет, ничего, – сквозь зубы процедил Урашики, – все хорошо. Просто приходи. На этих словах он резко развернулся и поплеся прочь, оставив старшего брата один на один с недоумением. *** Собор Вознесения был переполнен знатью Ооцуцуки перед проведением главной службы, в честь прибытия разведчиков и открытия нового мира. Полагалось принести жертву Великому Божественному древу. Но сначала — воспевание Бога. Все стояли на коленях перед огромным серебряным алтарем, слушая, как священнослужители читают молитвы. Момошики с отцом в первом ряду, опустив головы, молча молились Шибаю, вознесшемуся над ними и наставляющему свой народ из другого измерения, отринув грешную плоть и став совершенным и абсолютным. Алтарь отливал серебром в свете тысяч свечей, готовый принять кровавую жертву.       Вдруг молитвы смолкли и наступила полная тишина, которая через несколько мгновений прервалась тяжелой гнетущей музыкой. Звуки ее отражались от каменных сил, проникали глубоко в головы и души, заставляя их холодеть в религиозном экстазе. Момошики слегка приоткрыл глаза, глядя на происходящее. Он ненавидел эти службы, считая их бесполезной тратой времени и слепым фанатизмом, но как сын императора, не имел права пропустить ни одной. От церковной музыки у него часто болела голова, и он находил ее весьма подходящей для этого пафосного, напыщенного, лицемерного действа. Она густым вязким веществом проникала внутрь, облепляла душу, сжимала в удушающих объятиях, выбивала воздух из легких, заставляла зубы скрежетать. И вот в центр, прямо перед алтарем, вышел Урашики в сопровождении отца-настоятеля Даншики и еще двух священников. Он стоял впереди, в то время как его сопровождение расположилось у него за спиной. Все подняли головы в ожидании. Принц заметил, как его друг юности нервно сжимал в руке символ восьмиконечной звезды на серебряной цепочке, хотя внешне выглядел абсолютно расслабленным. Вдруг гнетущие звуки музыки будто прорезал высокий, чистый, хрустальный голос, как тонкий прозрачный ручей прорезает снег. Момошики удивленно открыл глаза, неприлично уставившись на Урашики, чей голос проникал острыми иглами прямо в сердце, сладкой болью покалывая его. Ооцуцуки затаили дыхание, слушая божественный контратенор молодого священника, прохладными серебристыми потоками вливавшийся в их уши, заставляя трепетать струны темных душ. Урашики пел так легко, так кристально чисто, так проникновенно, будто был единственным светлым и безгрешным существом в этом народе пожирателей миров. Даже троица, аккомпанирующая ему тяжелым гулким басом, исподволь поглядывала на него. Взгляд Даншики же был тяжелый, словно буравящий насквозь, и Урашики, чувствуя его спиной, захотел сжаться в комок, но его голос не дрогнул ни на секунду. Момошики вдруг понял, что забыл как дышать, и чтобы хоть немного взять себя в руки, украдкой окинул взглядом присутствующих. Император с одобряющей полуулыбкой слушал пение, но по его взгляду было видно, что мыслями он не здесь. Мать и сестер он видеть не мог, так как они стояли за его спиной, но был уверен, что склонные к сентиментальности девушки пялятся на священника во все глаза. Отец Урашики смотрел исподлобья на младшего сына с плохо скрываемым пренебрежением и, казалось, чудесный голос ему абсолютно безразличен. Усашики, стоящий рядом с родителем, одобрительно ухмылялся, и смотрел на брата с таким странным выражением лица, что Момошики никак не мог понять его отношения к младшему. Принц вдруг сам задумался, что за странное чувство, похожее на ураган, поднимается в его груди, спускаясь к животу в область желудка, заставляя его приподняться аж до диафрагмы. Он был бы и рад списать на неврозность, перенапряжение, но каждый раз, когда он останавливал взгляд на Урашики, он чувствовал укол в сердце, и оно ускоряло ритм, как при дикой гонке. Он поймал себя на том, что следит за движением припухлых бледных губ, которые то приоткрывались, то смыкались, и ощутил постыдное желание зачем-то прикоснуться к ним пальцами. Это наваждение порядком раздражало его, но в глубине души ему было жаль, что оно вот-вот закончится, как только этот нежный контратенор замолкнет. Чувство было одновременно и приятное и противное, липкое и притягательное, и казалось чем-то постыдным. Момошики вдруг подумал, неужели это и есть...сексуальность? То, как худощавые, полуоткрытые плечи Урашики двигались в ритм пению, как острый кадык поднимался по горлу, как изящные пальцы невинно сжимали символ их религии, как вздымалась грудная клетка, как подрагивали прикрытые веки. Все это было и так чисто и невинно, и в то же время так дерзко и вызывающе. Момошики с силой зажмурился, ругая себя за неподобающие мысли, понимая, что внезапно возникшая нечестивость никак не относилась к Урашики. Зная младшего сына разведчиков, в его мыслях точно не могли роиться постыдные похотливые мыслишки. Принцу захотелось ударить себя по щеке за слабость и малодушие. Но хвала Господу, все прекратилось. Урашики закончил пение и слегка приоткрыл глаза, осматривая слушателей. На секунду его взгляд встретился с Момошики, но он тотчас отвел его, что вызвало странное разочарование у второго. Раздались аплодисменты, и священник кротко склонив голову, поспешил удалиться. Проходя мимо Даншики, он почему-то рефлекторно вздрогнул и ускорился, а гигант настоятель сурово смотрел ему вслед.       Наступало время жертвоприношения. Присутствовать при нем дозволялось лишь старшей знати, так что прихожане поспешили удалиться, в то время, как из помещения, находящегося глубоко за алтарем, вывели связанную фигуру с капюшоном на голове. Император Цубашики схватил за руку уходящего Усашики. -Останься, ты готов. Обычно расслабленное и легкомысленное выражение лица старшего сына разведчика стало напряженным и серьезным. -Как вам будет угодно, мой господин. Взгляд Дариошики же теперь был полон гордости, и уходящему Момошики вдруг стало немного обидно за своего товарища. -Момошики, Урашики, я попрошу вас тоже остаться, – неожиданно попросил Император. Момошики удивленно посмотрел на отца, а во взгляде Урашики промелькнул ужас, но он остановился, не решаясь перечить. -При всем моем уважении, господин, мне кажется, Урашики тут не место, – попытался поспорить не менее шокированный Дариошики, – его ранг даже среди священнослужителей не настолько высок, чтобы присутствовать при сием действии. Младший с надеждой посмотрел на Императора, но тот был непреклонен. -Его ранг возмутительно занижен, – спокойно ответил он, – я хотел бы, чтобы твой младший сын получал больше почестей, чем имеет сейчас. Ты незаслуженно строг с ним, Дариошики. -Спешу заверить вас, Император, мой сын не обделен и не обижен. Я говорю лишь как его отец и потому что знаю его...чрезмерно деликатный нрав. Но оспаривать ваше мудрое решение я не осмелюсь. Урашики, пожалуйста, займи свое место.       По внешнему виду священника было заметно, что он готов провалиться сквозь землю. На плохо слушающихся ногах он медленно поплелся к алтарю и встал рядом со своей семьей, напротив Императора и Момошики. Усашики с сожалением косился на брата, но слова поперек вставить не решался, и помочь ему ничем не мог. Он лишь надеялся, что несчастный избежит главного действия и с облегчением вздохнул, когда жертвенный кинжал с резной ручкой из кости вручили в руки ему самому. Пусть он и не ожидал, что сегодня именно ему будет оказана честь самому совершить сакральное таинство, он был рад, что тщедушного братца не травмируют настолько сильно. Двое слуг подвели жертву к самому алтарю и сорвали капюшон. То был смуглый мужчина, приведенный из найденного им мира, с жесткими черными вьющимися волосами и карими глазами. Он был высокого крепкого телосложения, но не мог оказать ни малейшего сопротивлениям двум Ооцуцуки, которые были ниже его на полголовы. -Что вы делаете, черти? – ругался он низким голосом, а из разбитой губы на пол капала алая кровь. С легкостью, будто он весил не больше перышка, его одним движением уложили на алтарное ложе и связали красными прочными нитями чакры. -Нет, нет, нет! Не трогайте меня! -Этот точно у них сильнейший? – с недоверием и брезгливостью спросил Цубашики. -Будьте уверены, мой господин, – ответил Дариошики, – пусть он и выглядит нелепо, его кровь и энергия напитают Неприкасаемый плод, чтобы десятихвостые могли вкусить жизнь представителей этой планеты. -В таком случае, Усашики, не окажете ли нам услугу? Жертва билась в оковах, как птица в силках, его крик звонко отражался от стен собора, рваные движения в приступе животного страха за жизнь, все это не трогало представителей клана Ооцуцуки. Вдруг его молящий взгляд упал прямо на Урашики. Он будто чувствовал слабину и хватался за любую призрачную надежду на помощь. Но какой бы ужас не творился в душе священника, как бы ему ни было жаль эту, пусть и примитивную, жизнь, он лишь еле заметно качнул головой и одними губами прошептал: «прости». Усашики медленно и угрожающе приблизился к нему. -Урашики, прочитай, пожалуйста, молитву. Полагаю, ты с ней знаком, – холодно обратился Дариошики к сыну. -Д-да, отец… Момошики удивился, откуда Урашики мог знать «жертвенную песнь», как называлась молитва при кровавом обряде. Младший собрал в кулак все хладнокровие, которое только у него было, и подчинился, прижав сложенные руки к груди, а между ладоней свисала восьмиконечная звезда. Под монотонный напев, Усашики медленно приблизился к человеку, насмешливо глядя тому в полные ужаса глаза. Взмах руки, лезвие кинжала сверкнуло в отблеске свечей и неумолимо устремилось к сердцу несчастного. Послышался последний крик, рот широко открылся, тело выгнулось в агонии, несколько раз дернулось и, обмякнув, опустилось на холодную поверхность. Кровь потекла из раны алыми ручьями к специально оборудованным желобам, и ее густые потоки устремились к корням Великого Божественного Древа, напитывая их. -Отлично, – на губах Императора растянулась зловещая улыбка, – теперь десятихвостые познают вкус жизни той планеты. Я уже чувствую их жажду, их нетерпение поглотить ее до последней капли. Как будто в подтверждении его слов, Неприкасаемый плод на верхушке Древа запульсировал, издавая утробный вой, вены на нем налились, а мясистые стенки чуть приоткрылись. -Совсем скоро, дети мои, совсем скоро… – от напряжения у Императора Цубашики активировался бъякуган, и он рассматривал, как отвратительные зародыши с десятью хвостами извиваются внутри плода, – мы соберем богатый урожай. Что еще сильнее приблизит нас к Богу. -Нам предстоит выбрать среди благородных более низкого происхождения жертв, а также приготовить тела для их реинкарнации, – напомнил Дариошики. -Ты прав, – очнулся Император, – медлить нельзя. Пойдемте, мои дорогие, нас ждут непростые решения. Момошики смотрел, как их процессия медленно двинулась к выходу. Обратив внимание на своего товарища, он заметил, что тот плывет, словно призрак. И без того бледная кожа стала почти прозрачной, а глаза неотрывно буравили в одну точку. -Урашики, – тихо позвал он. Тот на секунду остановился, мельком оглядел принца, но, ни слова не говоря, последовал за отцом и братом. Момошики решил не тревожить его. Представленное зрелище вызвало омерзение даже у него самого, а у этого блаженного создания, видимо, и вовсе был настоящий шок. Вернув себе невозмутимый вид, он удалился из Собора вслед за остальными, когда двое слуг вошли, дабы очистить алтарь.