Темные души

      Момошики ворочался в кровати, не в силах уснуть. Урашики не шел у него из головы с тех самых пор, как принц услышал его кристальный чистый голос, который нежными потоками протек в его сердце, разливаясь теплом по сосудам и аорте. Вспоминались припухшие бледные губы, томно прикрытые глаза, тонкая шея с острым кадыком, провокационно выпирающие из выреза рясы ключицы. Тонкие пальцы, так трогательно сжимающие цепочку со звездой. Момошики как мог гнал нечестивые мысли подальше, осознавая, что связь с мужчиной, да еще и священником, не только запретна, но и постыдна. Усложнял все еще тот факт, что принц бы помолвлен. Его невеста Микото была подстать ему. Красивая и холодная, как лед, с вечно высокомерным выражением на прекрасном лице. Встречались они очень редко, а разговаривали еще реже. Она держалась всегда статно, соблюдая все приличия с какой-то тошнотворной педантичностью. От ее правильности Момошики сводило скулы. Даже его сестры, императорские дочери, казались более живыми и настоящими, чем эта фарфоровая кукла. Особенно старшая, Макия, которая должна была вскоре стать женой лорда Усашики.       В правильности Урашики принц не сомневался, как и в своей. Но это неожиданное наваждение не давало ему покоя уже несколько дней. Все эти дни священник редко попадался ему на глаза, и, как назло, у Момошики не было ни минуты, чтобы перекинуться с ним хотя бы парой слов. Раздраженно скинув с себя покрывало и наспех одевшись, он вышел из замка, дабы подышать свежим воздухом и проветрить голову. Задумчиво идя по каменной дорожке, освещенной тусклыми фонарями, он не заметил, как ноги сами привели его к Собору. Сердце вдруг пропустило удар, а рука зависла у двери. «Интересно, он там?» – проглотив подступивший к горлу ком подумал принц. Пальцы дрожали у тяжелой позолоченной ручки, не решаясь схватиться за холодный металл. Дыхание то сбивалось, то учащалось, сердце норовило пробить грудную клетку. На мгновение Момошики даже рассердился на самого себя за трусость перед каким-то блаженным простоватым священником; ведь он знал это неуклюжее создание с детства. Активировав бьякуган, он увидел, что хотел. Изящная фигура, облаченная в длинное платье священника, ходила туда-сюда по огромному залу, занятая чем-то своим. Сделав глубокий вдох, он схватился таки за слосчастную дверь и потянул на себя. Бесшумно войдя в помещение Собора, он ощутил сладкий запах цветов, которыми было украшено все внутреннее пространство. Урашики неспешно ходил между белоснежными колоннами, обрывая завядшие растения и бросая их в корзинку. Увидев ночного гостя, он от неожиданности встрепенулся. -Мой принц, что вы тут делаете в такой поздний час? Момошики пристально посмотрел на него, медленно приближаясь. -Мне не спится. Я помешал тебе? -Вовсе нет, – Урашики поставил корзину и развернулся к нему, – Вас что-то беспокоит? Принц не ответил, лишь молча подошел к небольшой мраморной скамейке и сел на нее. -Я могу вам чем-то помочь? – повторил вопрос священник. -Подойди, – Момошики сделал подзывающий жест. Урашики подчинился и сел на скамейку на почтительном расстоянии от принца, что немало задело того. -Ты когда-нибудь задумывался, – спросил Момошики, глядя на худые запястья и тонкие сцепленные пальцы младшего, покоящиеся у того на коленях, – правильно ли все то, что мы делаем? -Вы о чем? – удивился Урашики, – Правильно что? -Наш образ жизни – задумчиво разглядывал его Момошики, улавливая каждую деталь красивого угловатого лица, – наши обычаи, порядки… Он начал двигаться ближе к синеволосому, от чего тот напрягся. -Я не понимаю вас, – опустил глаза Урашики, – если сомневаться в своем бытии, какой толк в нем? Шибай доказал нам… -Что? – перебил его принц, – доказал тем, что просто исчез? -Он перешел на другой уровень существования, – терпеливо объяснял Урашики заученные с детства слова. -И где доказательства? Священник никак не мог понять, испытывает ли его принц, или насмехается над ним, и терялся в догадках, зачем такой высокопоставленной персоне забавляться над обычным священником. -Но разве наше бессмертие не есть тому доказательство? Ведь когда-то множество сотен тысяч лет назад наш народ был смертен. -Да-да-да, пока мы не открыли чудесную чакру, пока не обуздали саму жизнь, олицетворив ее в десятихвостом демоне и не подчинив ее, бла-бла-бла – закатил глаза Момошики. Урашики поджал губы. Он был не в том настроении, чтобы терпеть издевательства над собой и уже хотел было сказать, что Собор ночью проповеди не проводит, как вдруг теплая ладонь принца легла поверх его руки и слегка сжала. -Но почему мы такие? – жарко спросил Момошики, медленно приближая лицо к лицу Урашики. -К-какие такие? – священник дернулся и резко отстранился. -Холодные, – шепотом проговорил Момошики и его вторая ладонь легла на гладкую щеку Урашики, – бесчувственные, лживые. -Что вы делаете? – младший дышал часто и прерывисто, – я не понимаю о чем вы говорите! Момошики большим пальцем провел по нижней губе священника, приоткрыв ее и уже потянулся его поцеловать, как Урашики резко встал и запинающимся голосом проговорил: -Я сделаю вид, что ничего сейчас не было. Вы должны уйти! Сейчас же! -Прости, я не хотел тебя обидеть, – в замешательстве попытался оправдаться Момошики, – что я сделал не так? -Вы...вы… – Урашики всеми силами пытался сделать вид, что злится, но получалось у него крайне неубедительно, – эта шутка слишком жестокая и глупая! -О чем ты, Урашики? - принц снова попытался схватить его за запястье, но тот уклонился. -Я сказал, уходите, – собрав все силы, Урашики таки добился жесткости и стали в своем голосе, – я попрошу вас очистить свою голову от этих непотребных мыслей и только после возвращаться сюда. -Урашики, прости! – в любой другой ситуации принц бы рассвирепел и размазал обидчика по стенке, но сейчас он до жути боялся, что друг детства больше никогда не захочет его видеть, – Я не знаю, что на меня нашло! Я просто...просто… Момошики таки изловчился и заключил высокую худощавую фигуру в крепкие объятия: -Я просто все время думаю о тебе! -И поэтому вы пришли отвлекать меня глупыми богохульными разговорами о правильности нашего бытия? -Я не знал, как еще подступиться к тебе. -Оставьте меня в покое, прошу вас, – прошептал священник, но в голосе опять прозвучали нотки стали, – и никогда больше не будем возвращаться к этому разговору. С этими словами Урашики активировал красный ширенниган и исчез в черной пропасти портала, оставив принца один на один с горьким разочарованием. ***       Еще несколько дней Момошики провел, словно в аду. Несостоявшийся разговор с Урашики тяготил и мучал его, разрывая душу на части. Он не мог себе точно сказать, что уязвило его больше всего: отвергнутое ухаживание или холод со стороны младшего. Они тщательно старались не показываться друг другу на глаза, хоть принцу это было, как ножом по сердцу. Он осознал, что скучает по священнику. Скучает. Какое странное слово, и не менее странное чувство. Чувство разъедающей тоски, когда все, и без того бесцветное, окончательно потеряло последние оттенки. Ему казалось, он сходит с ума. Размеренная скучная прежняя жизнь уже была не для него. Его тошнило от этих пресловутых этикетов, манер, холодного равнодушия окружающих, разговоров про плоды чакры. Будто вся их жизнь — простое слепое следование правилам, поглощение чакры и жажда бессмертия. Пусто, горько, бессмысленно… Он раньше никогда не чувствовал, чтобы сердце так билось, никогда не было желания, граничащего с помешательством просто дотронуться до кого-то. Просто услышать голос. Это было невыносимо.       Отец как-то заметил его состояние и начал допрос с пристрастием, но тот лишь лениво отмахивался. Опасаясь, как бы Император не устроил за ним слежку, он попытался проявлять больше интереса к происходящему, и в целом вести себя как обычно. Пока на одной службе опять не столкнулся с объектом своих страданий. Урашики вежливо поприветствовал принца, но далее вел себя холодно и отстраненно. После службы, воспользовавшись моментом, пока отец был занят светской беседой, Момошики тихонько подошел к Урашики. Тот даже не смотрел в его сторону, убирая на место книги со священными писаниями. -Мне очень надо с тобой поговорить, – прошептал принц, – я прошу лишь об одном разговоре. Наедине. Мне надо излить душу. Поговори же со мной не как друг, а как священник. Только когда никого не будет рядом. Тот лишь молчал, будто задумавшись. Потеряв всякую надежду, Момошики развернулся и собирался уйти, как услышал ответный шепот: -Сегодня ночью. Я выслушаю вас, и вы оставите меня в покое. -...как пожелаешь. ***       Остававшиеся до ночи часы казались Момошики вечностью. Когда же пробил заветный час, он вышел из дворца под предлогом борьбы с бессонницей и поспешил к Собору. Скрыв свое присутствие от блуждающей стражи, он тихо вошел в помещение и, почувствовав, что они действительно с Урашики одни, немного расслабился. Священник стоял на коленях у Алтаря и безмолвно молился, сцепив руки в замок. Момошики опустился рядом с ним и, для порядка прочитав молитву, молча наслаждался мучительным удовольствием от присутствия Урашики. Какое-то время они не проронили ни слова, пока Урашики не окликнул его: -Вы о чем-то хотели поговорить со мной. Принц горько улыбнулся. -Знаешь, я ведь не зря тогда начал тот разговор. Просто...просто я не могу справиться с этим чувством. -Каким? -Одиночества… Урашики наконец перевел на него взгляд, -Эти плоды...они уродуют нас. Обнажают наши уродливые души. С этими словами Момошики поднес к Урашики руку, и тот уже собирался отшатнуться, как вдруг посреди ладони открылся глаз. Красный риннеган смотрел в упор на священника, слегка ворочаясь в уродливой глазнице. Урашики безмолвно смотрел на глазастую ладонь, пока веки не закрыли красное око, и рука не приобрела привычный вид. -На второй — то же самое, – сказал принц. Они еще немного помолчали, когда Момошики снова нарушил тишину: -Посмотри на нас, Урашики. Кем мы становимся? Они называют это эволюцией. Но с каждым глотком чакры, мы все дальше от тех, кто мы есть на самом деле. Я боюсь. Боюсь раствориться в холодном небытие. Боюсь, что это мнимое бессмертие – и есть истинная смерть. Я почти даже смирился. И вдруг появляешься ты. Тот, кого я знал с самого детства. И тот, ради кого, мое закостенелое сердце дрогнуло. Я впервые за столько лет почувствовал себя живым, словно очнулся от кошмарного сна. Но теперь хочу в него вернуться. Дабы не тревожить ни твой, ни свой покой. Я превращусь в уродливое чудовище однажды. Это будет мой конец. С этими словами он поднялся с колен и собирался уйти, как до него донесся шепот, похожий на плач: -Я люблю вас. -Что? – не расслышал Момошики, – повтори, прошу. Урашики поднял на него лицо. По гладким бледным щекам текли тонкие прозрачные ручейки: -Я люблю вас, мой господин. И всегда любил. Момошики потянул его на себя, заставляя встать. -Спой для меня, – он смотрел прямо в грустные, томные, мокрые от слез глаза, – для меня одного. Так, как не пел ни для кого. Урашики на мгновение задумался. -Только умоляю, – принц одними пальцами вытер все еще катящиеся слезы со щеки возлюбленного, – не эту церковную ерунду. Или нет...пой, что считаешь нужным. Только пой. -Не церковную ерунду, говоришь, – загадочно улыбнулся Урашики, – в том мире, который мы обнаружили...эти существа...у них интересные песни. Я как-то слышал. Не знаю, много ли в этой песне смысла, но мне она показалась достаточно красивой. Он глубоко вздохнул: -Как же там было? Сейчас вспомню… И он запел. Чисто, проникновенно, высоко. И снова прохладные ручейки его голоса стремительно потекли по венам принца, заставляя попускать дыхание, биение сердца, забыть о всем сущем. Песня была красивой и очень грустной. В ней чувствовалась тоска смертных по их коротким жизням, по бремени, лежащем на их плечах, по несбыточным мечтам. Тот, кто придумал лирику, сравнивал людей с птицами с переломанными крыльями. Не способными лететь. Умирающими от тщетных попыток подняться в небо и камнем падающими на землю. Даже у Ооцуцуки, способных левитировать по мановению мысли, от этих строк защемило в душе. Ведь полет — это лишь фигуральная форма речи. Даже эти летающие полубожества несут свой тяжкий груз, который мешает взлететь по-настоящему. Урашики же пел так проникновенно, словно эта песня была о нем самом. «Нет, – подумал Момошики, – она о нас обоих». Закончив песню, Урашики робко улыбнулся и опустил глаза. -Ну...как-то так. Момошики был не в силах вымолвить ни слова, лишь молча любовался тонкой фигуркой, смущенно обнимающей себя за плечи -Прости, это было глупо, – начал было оправдываться священник, как вдруг Момошики резко сократил между ними расстояние и впился губами в мягкие губы младшего. Он боялся, что тот снова оттолкнет его, рассердится, но Урашики лишь обмяк в его объятиях, раскрывая губы для более глубокого поцелуя. Сам он лишь еле отвечал на мягкое скольжение, целиком и полностью отдавшись во власть принца. Поцелуи были для великих полубожеств — мерзостным недостойным действием. Не более, чем тошнотворный обмен слюной, которым пользуются низшие формы жизни для выражения привязанности и ухаживаний. И это недостойное действие заставляло наследного принца и священника буквально таять в объятиях друг друга. Им приходилось не единожды видеть в других мирах, как человеческие мужчины и женщины лобызают друг друга, но никогда не могли представить, будут вовлечены в это действие с такой страстью. Не могли и вообразить, как прикосновение губ в может быть настолько приятным, дарить такую гамму эмоций, вызывать такой трепет в душе. Особенно учитывая, что они оба являлись мужчинами, что порицалось и жестоко каралось суровыми законами клана. Момошики скользнул влажным мягким языком в рот священника, находя его язык и вовлекая в причудливый танец. Урашики застонал и прильнул к нему всем телом, дрожа от нахлынувшего, неведомого ранее возбуждения. Даншики наглядно показал ему, сколько боли и страданий доставляет половой акт, так что блаженная истома, разливающаяся по всему его телу пугала и, одновременно, захватывала его с головой. Эрекция не доставляла острой разрывающей боли, лишь сладостное, тягучее, тяжелое ощущение, будто пах налился чем-то тяжелым. И все же чувство стыда и неправильности происходящего не отпускали его. Момошики нехотя оторвался от его губ и, горячо возбужденно дыша, прошептал: -Я хочу тебя! Ты мой! Только мой! -Только твой — еле слышно вторил ему Урашики, – только...твой. Спешно сорванная одежда полетела куда подальше, а разгоряченные тела слились в страстных объятиях. Момошики целовал тонкую журавлиную шею с виднеющимися прожилками, пульсирующую сонную артерию, руками хаотично водил по стройному, немного женственному телу. -Аааах, мой господин, – стонал Урашики, – что же ты творишь со мной? О боже, ааах. Тонкие пальцы священника прочерчивали дорожки по хорошо просматриваемым мышцам на торсе Момошики, а затем судорожно впились в спину. Принц мягко повалил его на мраморный пол и кожа Урашики покрылась мурашками от холода камня. Голубые волосы священника выбились из резинки и заструились светлым водопадом по изящным плечам. Возбужденный до исступления принц снова начал покрывать лицо возлюбленного поцелуями. Венцеобразные рога, покрывающие лоб, надбровные дуги с почти невидимыми бровями, мягкие губы. Пальцы задевали напряженные розовые соски, что дарило ощущение мелких электрических разрядов по всему телу. Членом он терся о подрагивающий член Урашики, от чего тот судорожно вскрикивал. -Урашики – принц посмотрел в белесые, затуманенные страстью глаза, – ты позволишь? Тот не ответил, лишь широко развел ноги, впуская принца и позволяя ему проникнуть в себя. Боль была ему не в новинку. И все же, он крайне удивился, когда вместо разрывающего чувства, он ощутил мягкое плавное скольжение. Пусть и не безболезненное. Но эта боль была прекрасна. Она дарила ему чувство блаженной наполненности от идеального по длине и толщине, крепко стоящего члена Момошики. Принц начал размеренные, неторопливые движения, нежно, но властно подаваясь вперед. Урашики приподнял бедра, ведомый необычными новыми ощущениями. Чувство стыда, неправильности происходящего и острое нарастающее удовольствие захватили все его сознание. Он отдавался, но впервые отдавался по собственному желанию. Впервые он жаждал этого всем своим сердцем, которое норовило выпрыгнуть от переполняющих эмоций. Он вдруг заметил, что привычно прижимает цепочку с кулоном к груди в молитвенном жесте, только вот молил он не о прекращении, а о том, чтоб это не заканчивалось. -Святой Господь, – шептали, как в бреду опухшие губы, – ааах бооожеее, ааааааах. -Твой Бог — это я! Во всем, что ты видишь! – на выдохе простонал Момошики, – ты лишь мой! Лишь я должен быть в твоих мыслях. И с этими словами он резко подался вперед и попал в сосредоточение нервов внутри Урашики, заставляя того громко вскрикнуть. -Ах, мой господин! Еще! Пожалуйста...пожалуйста еще! Принц обратил внимание на то, как пульсирует и дрожит член Урашики, истекая смазкой, которая тягучими каплями падала на подтянутый живот. Священник то жалобно скулил, глядя на любимого, то громко хватал воздух, когда крепкий член снова и снова бился в простату. Ему было все мало, хотелось больше прикосновений. Но он не знал, как попросить принца прикоснуться к нему, поэтому просто шептал: -Момошики, господин...прошу ...пожалуйста… -Скажи, что ты хочешь, я все для тебя сделаю, – у принца темнело в глазах от всепоглощающего удовольствия, от чувства, как гладкие упругие стенки судорожно сжимают его. -Дотронься...до него...а-а-а-а-а-а… Если раньше для Урашики оргазм был самым страшным кошмаром, то теперь он метался под любовником, отчаянно силясь его испытать. Животные инстинкты толкали его испытать это страшное, неведомое ощущение, даже если это снова принесет невыносимую боль. -Урашики, – голос принца опустился до хрипоты, – кончи для меня! Я больше не могу! Ладонь с закрытым глазом легла на бледный член с лиловой пульсирующей головкой и быстрыми движениями начала ласкать его. В этот момент перед глазами Урашики поплыли цветные пятна. -О-о-о-ааааааах! Он выгнулся дугой под мощными толчками, сотрясающими его тело, в районе лобка, бедер и ног пошла судорога, несущая мучительно сильное острое ощущение, заставившее его ноги затрястись. Из члена под напором, орошая его живот, брызнуло тягучее густое семя, немного забрызгав прижатые к груди с религиозным кулоном. Дыхание перехватило, но он этого не замечал, лишь закатив глаза от нарастающих волн, накатывавших одна за другой, полностью отдался во власть грешного удовольствия. Момошики яростно вбивался в него. От этой картины он зверел сильнее, вцепляясь до отметок в бледные бедра, которые то сжимали, то отпускали его. -Черт! У-ра-ши-ки!! – закричал он в момент финальной судороги, наполняя нутро священника густым горячем семенем. Принц слышал об оргазмических ощущениях, что это приносит сильное удовольствие. Но не мог и подумать, что оно может быть настолько всепоглощающим, настолько изматывающим и нереальным. Он всем весом навалился на священника, жарко дыша ему на ухо и прислушиваясь к затихающим стонам. Лунный свет падал сквозь Соборные витражи на бледные тела, лежащие у подножья жертвенного алтаря. Не спеша слезать с любовника, Момошики покрывал его лицо короткими нежными поцелуями, а тот смотрел на него полуприкрытыми томными глазами, полными слепого обожания. -Это...это чувство какого-то абсолютного счастья, – тихо прошептал Урашики и прикоснулся пальцами к щеке принца, – тогда...во время оргазма. Я не думал, что может быть хоть что-то настолько же прекрасное. Принц нежно улыбнулся. -Я люблю тебя, господин. Палец лег на губы священника и ласково прошелся по ним. -Не называй меня так. Я просто Момошики. Или Момо. Как тебе больше нравится. И они слились в финальном поцелуе.