6
— Тщ-щ… Вы их разбудите. Было очень тесно. Туман в голове проплывал невесомый, но удерживал сознание внутри, как сильнодействующее снотворное, которое побеждало даже организм семьи Аддамс, натренированный десятком, нет, десятками все различных вяжущих и колющих язык ядов. Складывалось впечатление, что она привязана за все свои конечности вокруг какого-нибудь дерева. Но почему-то это дерево было горячим, мягким и… с ногами и руками. Спину защищал ворсистый материал и касался края челюсти, а лицо умиротворенно покоилось на чем-то… упругом. — О боже, нам бы никто не поверил. Сквозь марево сна все отчетливей проклевывались шепотки, наполненные смехом. Пелена стремительно начала спадать, и реальность подползала к сознанию с грацией дикой кошки. — Подойди поближе. — Ща, погоди, мне нужно только… Рефлексы сработали быстрее мозга. Рукоятка ножа, обработанная маслом для дерева, как влитая легла в руку, а тело, не успев совладать с молниеносной сменой положения, все же в грубо отточенных движениях сделало выпад вперед, направив оружие к предполагаемой угрозе. — Аддамс, ты в своем уме?! Три громкого вопля прорезались сквозь спавший сон. Взгляд тут же прояснился. Танака испуганно таращилась на нее во все глаза в полуметре от кончика острого лезвия. Она в ужасе поднимала руки, в одной из которых сжимала телефон со включенной камерой. Поза слишком комичная и несуразная для кровопийцы с острыми клыками. Уэнздей окончательно пришла в себя и осмотрелась. Бьянка с Дивиной, распахнув глаза, сидели на полу. Инид, как безгрешное создание, продолжало кукситься во сне и надувать розовые губы, ее брови хмурились, а лицо сильнее прижималось к подушке из-за возникшего переполоха. Не сложно было сложить два и два, чтобы догадаться, что наглый упырь фотографировал их с Инид спящими. Злость с утра пораньше наполнила все ее тело, в глазах опасно загорелось пламя. — Твой жалкий телефон, — прошипела гневно Уэнздей, вернув свое внимание к вампирше. Она дернула ножом в ее сторону. — Сейчас же! Тишину девушки не горели желанием нарушать и молчали, вероятно, где-то глубоко лелея надежду на прощение. Танака заблокировала телефон и медленно опустила руки, не сводя глаз с потенциальной угрозы. Терпение Уэнздей грозилось взлететь на воздух, но прежде чем она что-либо предприняла, вампирша рванула с места. — Беги! — крикнула Бьянка, всунув той в ладонь темные очки. Уэнздей ринулась вперед, гонимая злостью и неприятным, неизвестно откуда взявшимся смущением. Но стоило ей оторвать задницу от пола, как ее сразу посадили обратно. — Уэнс, вернись… Инид, все еще пребывая в дреме, схватила ее за ткань толстовки на спине и захныкала. У Уэнздей, к собственному ужасу, запылали щеки. Она не знала, что ее больше смутило: действия Инид, такие интимные и нежные, словно они еще находились в своей комнате в полном уединении, или две пары глаз, что стали свидетелями данного безобразия. Вампирши и след простыл. — Инид… — успела неловко воскликнуть Уэнздей, как уже лежала на спине, а нога Инид с легкостью была перекинута поверх ее. Пока Уэнздей сгорала со стыда в таком уязвимом положении, другие девушки засуетились по комнате. Она услышала, как Бьянка шепнула Дивине: «пошли пока она обездвижена». Уотсон была вытолкнута из комнаты с оборвавшейся фразой на устах: «она спалит нашу…». И снова они оказались вдвоем после нервного хлопка двери. На коже, в местах, которым посчастливилось соприкоснуться с конечностями блондинки по ощущениям выступали ожоги, вздувались волдыри. Тело оборотня по утрам было еще горячее, чем обычно. На данный момент вообще казалось, что их температура настолько далека друг от друга, что кому-то обязательно будет больно. — Сколько времени? — сонно пробормотала Инид. Она без задней мысли погладила Уэнздей по ребрам и не без усилий привстала на локтях, оторвав руку. Нагретое рукой место покрылось мурашками от прохлады, и Уэнздей сцепила зубы от раздражения. Неужели Инид приручила ее? Не наоборот?! — Оу… Инид смотрела в телефон, который достала из-под подушки, и выражение ее лица быстро сменялось от озадаченности до трепета. Она широко улыбнулась, глаза заблестели, а кожа приняла более теплый оттенок. — Что там? — спросила с опаской Уэнздей, но наблюдая за Инид, за ее невероятно щенячьим взглядом, правда уже вертелась в голове. — Мы, — она улыбнулась, рассматривая без сомнений фотографию в телефоне, и смущенно забрала волосы за ухо, но спустя мгновение, когда думалось, эмоции прошли, она еще раз смахнула пальцем влево, запищала и задрыгала ногами под пледом, продолжая издавать звуки. — О, боже мой, мы такие милые! Посмотри, посмотри! Она с воодушевлением щенка всунула Уэнздей телефон в лицо и уставилась с нетерпеливым ожиданием. Уэнздей нервно сглотнула и перевела глаза со сверкающих омутов на экран и в момент воздух рядом потяжелел. На всех открытых участках кожи запрыгали искры и принялись жалить до слабого покраснения. На фотографии они с Инид лежали, тесно обнявшись, под одним вязаным мягким пледом, который ей доставал до подбородка. Несмотря на препятствие в виде пледа, было понятно, что они переплетались ногами и друг друга обнимали. Уэнздей с едва заметно приоткрытым ртом умиротворенно утыкалась лицом в грудь Инид, а у той волосы были в таком беспорядке, что почти все закрывали, включая нос и губы. — Как койот и барсук, — Уэнздей обрела дар речи и скривилась, скорее для вида. Она потерла заднюю часть шеи, когда пытливые глаза вернулись к телефону с морщинкой у бровей. — Странное сравнение, — сказала Инид и отложила телефон. — Койоты и барсуки в дикой природе часто выступают партнерами по охоте. Койот хорош в преследовании добычи а… — «что ты несешь?!». Под глазами и на скулах у Уэнздей словно шевелились личинки. Большое количество личинок. Они были весьма шустрыми и изворотливыми и каким-то вопиющим способом проедали себе путь с лица к сердцу. Инид внимательно слушала и мягко улыбалась, расслабленно положив руки на живот. Ее голубые глаза не отрывались ни на секунду. Уэнздей отчего-то забегала зрачками по предметам в комнате и села. — А барсук в выкапывании, если жертва прячется под землей. — Чудесно, — сказала Инид. Уэнздей остановила свой неловкий взгляд на ней, но через секунду опустила его ниже, так как пальцы девушки робко подобрались к ее собственным, покоящимся на коленях. Она обхватила обеими руками ладони и стала в круговых движениях медленно и почти невесомо потирать костяшки. — Иногда они охотятся друг на друга, — выпалила Уэнздей. У нее потели ладони, она явно чувствовала эту идиотскую реакцию организма, отчего злилась и нервничала сильнее, а жар в издевку поднимался под тканью толстовки в геометрической прогрессии. Она хотела, чтобы Инид ее отпустила, потому что все это смущало, но блондинка, похоже, не замечала ее дурацких потных ладоней и, вероятно, красного оттенка лица. — Очаровательно, — подытожила Инид. Это она восхитилась охоте двух зверей или ее по истине плебейской реакции? Ее радужки нежно переливались в струйке света, что просачивалась между частей штор. Ее щеки скоро треснут от радости, которую она излучала без уважительной на то причины. Инид ухмыльнулась и дернула Уэнздей за руки в таком ребячливом жесте, что она лишь фыркнула, едва удержавшись от падения, и, вырвав ладони, сгребла свою неподалеку валяющуюся подушку, что почти не использовалась, и накрыла лицо Инид. — Безмерно, — пробормотала Уэнздей с румянцем на щеках. Она приподняла бровь, когда волчица закривлялась и задергалась на полу, изображая удушение. И вот она обмякла. Уэнздей Аддамс считала это худшим изображением смерти. Но ей понравилось.***
Ровно в одиннадцать утра девушки стояли на подъездной дороге у дверей академии. Две напряженные пружинки без единого желания быть оторванными друг от друга. Спасибо, что не запаяны вместе, хотя в течении долгого времени перемещались, как сиамские близнецы Декстер и Дональд Аддамс. Ларч неспеша отнес кое-какие вещи в машину, уложившись в негласно поставленный срок, как и подобало семейному дворецкому, и теперь сидел за рулем в ожидании указания трогаться с места. Мортиша и Гомес ворковали рядом, умудряясь каждый раз, посещая Невермор, погружаться в очередные воспоминания своей молодости и зарождающейся любви. Она надеялась, что по пути домой они перестанут вдаваться в подробности начала их отношений, иначе ей придется достать телефон и всю дорогу напрягать мозг многочисленной информацией из всемирной паутины. Их разговоры и общение друг с другом на сей раз вызывали не отвращение, а непонятный дискомфорт. Словно укоренившееся мнение насчет их любвеобильной привязанности кто-то усиленно старался разрушить, как карточный дом. Она бы вытерпела звон в ушах на протяжении всей поездки, но только не тупое жжение в середине грудной клетки. Лучи солнца не скрывали своих планов и раздражающе настойчиво прожигали ее макушку, пока она стояла и хмурилась, а блондинка счастливо подставляла свое лицо, нежась в отвратительном тепле. В этот раз разлука с соседкой воспринималась по-другому. Уэнздей не хотела с ней прощаться. Инид все утро нельзя было заткнуть, она продолжала вываливать все свои мысли на участь Уэнздей, что для той уже являлось фоновым шумом, конечно, исключая то, что в каждое слово она все-таки вслушивалась. Девушка, очевидно, нервничала в связи своим воссоединением с семьей на каникулах и пыталась это скрыть, говоря на отвлеченные темы. Уэнздей всерьез думала пригласить Инид к себе. Эта мысль, как веретено пребывала в ее мозгу, наматывала отказы, лукавые ответы и в маленькой степени буквально пару продуманных фраз — желаемые согласия, сказанные в разных, но знакомых тонах. С самого начала отказ был очевиден, как бы не хотелось закрыть веки, протянуть уверенно кисть к бледной когтистой руке и утащить за собой в ее мир, сосредоточенный на готическом поместье и обширной семье. Когда дворецкий покинул их комнату с сумками в руках, девушки повернулись друг к другу с ожиданием. Они стояли в легких куртках нараспашку, вещи Инид покоились у ее кровати. В этот момент напускная радость вышла из блондинки по щелчку пальца, уголки ее подкрашенных губ слегка опустились, глаза влажно заблестели, но все же ни одной слезинки не появилось на свет. Казалось, она вечность смотрела на Уэнздей, пока не вымолвила на выдохе с тоном, сочащимся отчаянием: «Боже, Уэнздей, как же я не хочу уезжать». А затем она надломлено улыбнулась, очевидно, желая выдать слова за шутку, и спрятала руки за спину. Уэнздей засунула ладони в карманы своей ветровки, переминаясь на месте. Она не знала, что должна была сказать, чтобы сделать ситуацию для Инид менее гнетущей. Говоря на чистоту, она столько всего перебрала в голове, что, похоже, перегрузилась. Сердце быстро стучало, а глаза неотрывно следили за чужими. — Если тебе станет легче, я тоже не горю желанием… отпускать тебя… разговаривать о своих чувствах с родителями… думать над тем, почему меня беспокоит первый пункт… -… слушать, как отец устраивает аварии своим поездам, или видеть, как Ларча из раза в раз заставляют играть на пианино «Le temps des fleurs». Выражения мук на его лице выглядят удушливо даже для меня. Инид невольно рассмеялась и расцепила замок из рук за спиной. Уэнздей почувствовала, что натянутая струна внутри незаметно расслабилась, когда она увидела, как девушка немного взбодрилась ее комментарием. Если она заставила Инид рассмеяться, значит, она делала все правильно. Время шло, а они все продолжали сверлить друг друга глазами. Комната заметно опустела, несмотря на то, что уезжали они всего лишь на две недели. Но такой маленький срок с каждой секундой все больше начинал казаться вечностью. Инид сняла со своей головы яркие оранжевые очки, как будто они ей мешали, и закусила губу. Под бледно-розовой курткой девушка была одета по-прежнему красочно: в лиловый сарафан длиной чуть ниже середины бедра, светлую футболку, а на ногах выделялись такие же оранжевые, как и очки, носки и осенние ботинки в цвет верхней одежды. Вероятно, смысла не было надевать куртки, потому что погода на улице была теплой, но они не учли этого, когда собирались после возвращения от Йоко с Дивиной. В девять утра было прохладно. — Не хочешь… Ну, знаешь, обняться..? — спросила Инид, опуская взгляд в пол. Вопрос для Уэнздей не стал неожиданностью, более того, в самых смелых, признаваемых ею мыслях она держала надежду на прикосновение, как новорожденного слепого котенка, поэтому она кивнула, но, понимая, что жест остался незамеченным, незамедлительно сделала шаг вперед и притянула девушку к себе. Как только ладони соприкоснулись с тканью ее куртки, Инид внезапно вздрогнула и ойкнула, уронив при этом свои яркие очки. Пришлось отстраниться. Она почувствовала себя скованно и еле пересилила мгновенное желание убежать, отказавшись от любого другого взаимодействия. Наверное она была слишком резкой. Без задней мысли, все еще претерпевая некомфортное пощипывание в затылке, Уэнздей наклонилась за упавшим предметом. Чересчур ярко, — подумала она, слегка поморщившись, когда пальцы подхватили изделие, а затем… если есть чудеса на свете, пусть время отмотается назад… …врезалась макушкой в подбородок Инид и еле подавила стон из-за боли, пронзившей голову. Блондинка напротив жалобно заскулила. Это провал. — Мне так жаль, Инид! — Уэнздей округлила глаза, полностью выпрямившись. Она догадывалась, что выглядела испуганной и виноватой. Ее руки задрожали, и такого не было никогда. Стыд вдвойне сильней скрутил органы, когда глаза Инид заблестели. Девушка быстро заморгала, держась ладонью за нижнюю часть лица. — Все в порядке, — пропищала Инид и убрала руку. — Ну, кроме моего языка. Хотя в прошлый раз, когда ты двинула мне по челюсти было не так больно, — хотела разрядить обстановку Инид, но болезненно поморщилась. Враз вечер, когда она залезла не нее и сцепила руки над головой, вспыхнул в сознании. Подтянутое тело немного тяжелее ее собственного, выступающие ребра, крепкая хватка на запястье. Трение. Уэнздей опустила голову, надеясь, что цвет ее лица если и изменился, то незаметно. — Я не думала, что так получится. Мне жаль. Она протянула Инид руку, сжимающую очки, и поджала раздосадовано губы. Уэнздей хотела уменьшиться в размерах, сесть в один из новеньких экспресс-поездов своего отца и разбиться насмерть, потому что происходящее было слишком неловким. Инид положила очки в карман. — Дуреха, навряд ли ты это задумала бы. Несчастные случаи так и происходят, — хрипло посмеялась Инид, немного приходя в себя. — Прости, — повторила Уэнздей, нисколько не успокоенная. Стыд, какой стыд. — То есть Уэнздей Аддамс просто так спустит мне «дуреху» на тормозах? — Жертвам причитаются привилегии, — пробубнила Уэнздей себе под нос. И это воспоминание будет последним до их следующей встречи? Она мысленно застонала, хотя в жизни не позволила бы своему рту издать такие вольные звуки. Пока она предавалась страданиям и воображала, как и где себя нужно будет казнить, Инид измученно улыбнулась и развела руки в стороны. — Попытка номер два? — спросила Инид с надеждой. Уэнздей смотрела с отчаянием в глазах и, оценив ситуацию, возможные исходы событий, несмело помотала головой из стороны в сторону. Тогда Инид зарычала и топнула ножкой. Она топнула ножкой. — Я буквально слышу, о чем ты думаешь, Уэнздей Аддамс. Ты хочешь меня обнять. Инид казалась почти разозленной, но по тому, как она надувала губы, было понятно, что вся ее поза, вся мимика фальшивые. Она больше походила на прихотливого ребенка, нежели на разгневанного оборотня. После того, как Инид обратилась, у нее появились некоторые повадки. Она издавала звуки, которых раньше не было, показывала небольшие, но острые клыки, когда злилась. Иногда перед полнолунием у нее сильно поднималась температура, она металась по постели и жевала предметы, которые только попадались ей под руку. Сначала Уэнздей думала, что Инид подвергалась животным инстинктам ее внутренней волчицы, но потом блондинка, хныча с ручкой во рту, призналась, что так она справлялась с болью в зубах — очередным неприятным симптомом превращения (или температуры, если быть точнее). Уэнздей, преисполненная желанием помочь подруге, что глупо совала грязные предметы себе в рот, купила прорезыватель для зубов в виде яблока. Когда Уэнздей протянула Инид игрушку с безэмоциональным лицом, та покраснела, но приняла и нервно поблагодарила. Бирюзовое яблоко не покидало рта весь вечер и отправилась с девушкой в кровать. Если пропустить новые привычки, неприятные предполнолунные симптомы, в общем, все добавления к ее и так достаточно беспокойному и озорному поведению, то можно подметить, что ее глаза стали еще выразительней гореть, когда показывали какую-либо сильную эмоцию. Это являлось необъяснимой аномалией, которую толком нельзя правильно охарактеризовать. Но изменения были ощутимы, цвет глаз не менялся, только темнел или светлел из-за преломления света внутри. И перемена эта была не как у обычных людей, она была более явной, что Уэнздей всегда завораживало. Итак, Инид ждала, и вся напускная злость потихоньку испарялась, оставляя на ее лице след грусти, пока Уэнздей терла пальцы в карманах друг о друга, думая о преломлении света внутри голубых глаз. — Ладно, если ты не хочешь… — Хочу, — уверено перебила Уэнздей. Она почти сцепила зубы, такая решимость ее переполняла. Слишком много в последнее время она мешкала и мямлила, нужно брать себя в руки. Не думала, что Инид сочтет ее посмешищем из-за каких-то пустяков, но прежде всего она должна была доказать себе, что не до конца превратилась в существо, поджимающее уши при малейшем дискомфорте. — Ну так… — До твоей… — она подвигала губами, подбирая мысленно слова, — травмы, я сделала первый шаг и обняла тебя. Настала твоя очередь. Инид на секунду опешила, но быстро пришла в себя. — А я спросила, значит первый шаг был за мной, — она хитро улыбнулась и расправила плечи, вернув руки за спину. «Они действительно вели разговор об этом..?» Уэнздей ни в коем случае не хотела уступать. Она могла быть такой же упрямой, как и Инид, разве что «упрямая» не совсем то слово, которое она бы выбрала для себя, скорее целеустремленная. И не имело значения, насколько сильно обстоятельства могли изменить ее. Уэнздей сложила руки на груди и приподняла подбородок. — В данной ситуации, если мы хотим прийти… — Иисусе, ты такая душная иногда! — Инид влетела в нее с объятиями и крепко прижала к себе. В позвоночнике определенно что-то хрустнуло. Весь спор, высосанный из пальца, испарился, как и мысли из головы. Она не будет упоминать, что фактически победа стояла за ней, учитывая, что весь воздух из легких был выбит стальной хваткой. Мысленно она повторяла про себя, что не должна была так сильно хотеть втиснуться в Инид, как недостающий элемент в пазлах. Просто Инид была такой… комфортной. Не как тесное прохладное пространство холодильной камеры в морге, а по-другому. Хотя по правде сказать, теснота у них была общей, может поэтому? Уэнздей сжала челюсти и закрыла глаза, смиренно положив руки на плечи девушки. — Но не волнуйся, я в тебе это обожаю. Это мило. «Я в тебе это обожаю» — Меня зовут Уэнздей, — только и сказала она в плечо, открыв глаза. Очень разумно пошутить о том, что Инид назвала меня Иисусом. Так держать, Уэнздей, ты падаешь все ниже. — О чем я и говорила, — хихикнула Инид. Уэнздей почувствовала ее мелодичный смех телом. Не волновало ничего. Ни то, что пора уезжать, ни то, что Уэнздей часть жизни отшатывалась от прикосновений, как ошпаренная. Она наполовину заходила на разноцветную территорию, и теперь лучи, переливавшиеся из желтого в голубой, танцевали на правой стороне ее тела. В теплых руках Инид было безопасно. Она обхватывала Уэнздей за талию и нежно поглаживала пальцами под курткой. Ощущение было такое, будто кто-то в ее животе взмахнул свернутой газетой над гнездом с пауками, а те начали паниковать, крутиться и бесконтрольно подпрыгивать, еле держась на оставшихся тонких нитях. Ужасно это чувство только потому, что было скоротечно. — Ты продолжаешь меня уничижительно называть. То, что у меня хватает терпения не реагировать, не значит, что в один прекрасный день в твоем матрасе не окажутся сороконожки. Голос Уэнздей звучал приглушенно, а отдаленный гул студентов в коридоре только напоминал о том, насколько их с Инид совместное одиночество уютное и сокровенное. Инид усилила хватку на талии и глубоко вздохнула. — Нет, ты этого не сделаешь, потому что у меня будет сердечный приступ, а ты будешь скучать. Уэнздей фыркнула. Конечно, ей хотелось порой окунутся в начало подростковых лет и услышать пару разрушающих ушные перепонки визгов. Почему-то некоторые девушки вникающие каждому слову общественного мнения, поголовно впадали в истерику при виде парочки мохнатых членистоногих друзей, даже если ни капельки не боялись. Это поведение до сих пор осталось для Уэнздей до жути странным. Хотя часть парней всегда велась на крики и в желании показаться рыцарями отбивалась веником, кидалась книжками, стоически игнорируя свои мокрые штаны. (Птицееды которых она натравила на группу, обижающую Пагсли, не были из ядовитого вида. Ну, как минимум, они входили в группу с достаточно низкой степенью токсичности яда). Однако, обдумывая все это, она могла отдать должное тем девушкам, которые решили показаться трусливыми ради своей цели захомутать понравившегося балбеса, ведь работало же. А вот если посмотреть на ситуацию с той стороны баррикад… Хорошо, если бы Инид завизжала при виде какого-нибудь насекомого, она бы встала перед ней защитой. — Я ценю конкретику, — сказала Уэнздей, незаметно вдыхая запах духов Инид. Она смотрела на дощечки, по которым расползались яркие цвета. Может ей показалось, но, похоже, сердцебиение подруги начало стучаться к ее собственному в гости. Просто они так плотно прижимались друг к другу. — Кто еще осмелится называть тебя милашкой? Ты так забавно морщишься, делая вид, что тебе не нравится, — Инид тихо рассмеялась. Звук ее смеха на протяжении всего общения вызывал у Уэнздей разные эмоции. От злости, подогревающего внутренности, до чувства обыденности и легкого поднятия уголка губ. Этот тип смеха был неземным. Немного сиплый, безмятежный и ласковый. Будто дарован ей одной. Отвратительно. Не ври себе. — Я не… — Уэнздей, внезапно осознав одну деталь, отстранилась, но руки отрывать от плеч Инид не спешила. — Ты никогда не звала меня так раньше. Я бы вспомнила твои крики. Инид вытаращила глаза и испуганно замерла. — Аа… — она начала медленно, но без остановок отцеплять руки Уэнздей от себя. Зрачки ее гуляли по всей комнате, несомненно, избегая взгляда напротив. — О, ну… Тебя, наверное, заждались родители? Точно, мы уже стоим здесь целую вечность. — Инид. Они уже не держались друг за друга. Инид потихоньку начала отходить к двери, заламывая свои бедные пальцы. — Да и мои родители, наверное, скоро будут звонить… Взгляд Уэнздей стал подозрительным и острым. Одурманивающие чувства рассеялись, на их место пришло привычное недовольство, когда Инид позволяла себе расслабляться до такой степени, что начинала ее дразнить***
В салоне играла итальянская музыка, она могла только поблагодарить, что на этот раз Мортиша и Гомес не стали петь песни, сильнее нервируя ее. Она отбивала все вопросы будто вальсировала на ринге с рапирой в руке, исключая только то, что в вербальном бою ей было проще одерживать победу, вспоминая последние поединки в Неверморе. В принципе, положить конец всем расспросам с помощью слов для нее всегда было легкой задачей, она рада, что хотя бы здесь не растеряла навыков. На секунду она решила, что вдали от академии и Джерико ей будет в разы проще скрывать все то, что ее пожирало изнутри. Внутри машины, мчась по дороге, вдоль которой простирались кукурузные поля с короткими ростками, было приятно прохладно, хотя и солнце уже нагрело землю и слепило из-за смены положения машины глаза. — Мы рады, что ты, наконец, обрела свое место, милая, — произнесла мама, благодушно принимая поцелуи мужа в тыльную сторону ладони. — Я чувствовала, что Невермор не оставит тебя равнодушной. Уэнздей хотелось сказать, что она тоже рада, что больше не требовалось следить за своими стульями в классах и заставлять Вещь открывать шкафчики, опасаясь, что ей в лицо опять вылетит какой-нибудь бешеный голубь. — Могу признать, что мне все легче переносить здешний контингент, — сказала она. — Тебе пришлось нелегко в прошлых школах. Мы так сожалеем, что не отправили тебя туда раньше, — отец прижался ко лбу Мортиши в жесте глубокой любви, держа ее за руку. Уэнздей скривила губы. — Ты нашла сообщников, друзей. Это лучший подарок для родителей, знать, что их ребенок не проводит лучшие годы своей жизни в одиночестве. Уэнздей решила промолчать, хоть и маленькая часть ее, что вечно прожила в отрицании, хотела возразить, якобы одиночество — благодать, с которой мало кто мог справиться. — Вы и правда нашли общий язык с девочкой Синклеров, не так ли? — внезапно спросила ее мать. Темные карие глаза Мортиши сверкнули лукавством, и улыбка на бордовых губах расплылась хитрая. — Нам пришлось, — Уэнздей сглотнула, голос дрогнул, и она почувствовала, как ее маска пошла рябью. — Поначалу. После событий перед зимними каникулами, я должна отдать должное ее силе оборотня. — Ах, оборотни, — мама с благоговением вздохнула, устремив свой взгляд куда-то в окно, и улыбнулась воспоминаниям. — Я помню, в школьные годы, до того, как мы с твоим отцом вступили в отношения, двойняшки Васса и Базиль не могли и дня прожить без кровопролития из-за их чувств ко мне. О нет, они принимаются за воспоминания. Снова. — Как я ревновал, Cara mia! Как я ревновал! — воскликнул отец, всплескивая руками. — Я был готов сразиться с ними двумя сразу, с одним лишь мечом и огромным чувством любви к тебе. Они были достойными противниками, только ты решила покончить со всем, прежде чем я успел вынуть припрятанный нож на своем бедре. — Я не могла позволить ситуации выйти из-под контроля, когда осознала, что люблю тебя и только тебя, Mon cher, — голос Мортиши был бархатным, но при этом низким. Каждый раз, когда она заканчивала предложение любовным прозвищем на французском, почти что с мурчанием дикой кошки, до отца можно было не пытаться достучаться какое-то время. — Хотя могу признать, что Васса была близка к моему сердцу, нашептывая нежные глупости на греческом. Но ничто во мне не трепетало так сильно, как после твоего страстного итальянского, дорогой. Их лица были все ближе, руки крепче переплетались пальцами, а глаза дурманились, словно какой-то редкий яд проник к ним в лимузин и вдыхался с самого отъезда через ноздри. — Тиш, когда ты говоришь такие приятные вещи, я теряю голову, — пробормотал самозабвенно отец и принялся зацеловывать каждый дюйм руки Мортиши, начиная с пальцев, заканчивая плечом. Уэнздей неодобрительно покачала головой. Ни единого дня не было, чтобы они не впадали в забвение, покрывая друг друга слюной. Но постепенно мысли закручивались листьями в потоках ветра давно минувшей осени. Воздух выбило из груди. Реальность тяжелела со скоростью песчинок в песочных часах, падающих вниз, а ладони на коленях начинали потеть. Уэнздей сделала медленный вдох, выискивая в сочных зеленеющих пейзажах то, что могло отвлечь. Ласковые разговоры вечно влюбленных превратились в далекий шум, когда как по ушам било громкое: Почему у нее все было не так? Слова прозвучали в голове как звонкая пощечина. Как звонкая пощечина. Уэнздей испуганно воткнулась глазами в кожаное сиденье. Делать новый вдох становилось тяжелее, мир сузился на одной точке, и сознание сосредоточилось на биении сердца, что становилось все громче. Она вцепилась пальцами в ткань брюк и вдавила зубы друг в друга до напряжения в деснах. Замерев в каменной позе, она принялась осторожно дышать, почти не впуская воздух в легкие. Эти действия длились не так долго, как могло казаться. На самом деле складывалось впечатление, что мир замирал вместе с ней. Вскоре дыхание нормализовалось, а темнота по краям глаз исчезла, будто ее и не было. Она смогла немного расслабить тело и глубоко вздохнуть, но все еще боясь, что приступ повторится. Эпизоды появлялись очень редко, но существенно нарушали ее процесс жизнедеятельности. Нельзя было назвать это ни панической атакой, ни приступом тревоги, просто все внутри стремительно набирало скорость и пыталось вывести из равновесия. Одно она знала точно, так это то, что нельзя позволять терять над организмом контроль. За последнее время она могла припомнить лишь два раза, когда ее настигло удушающее ощущение. Первый произошел, когда родители сказали, что отныне она будет учиться в Неверморе. Она ничего не произнесла, не удостоила и взглядом двух воодушевленных, но взволнованных родителей и ушла в свою комнату с непроницаемый лицом, чувствуя, как беспричинная тревога заставляла ее ускорять шаг. Когда дверь за ней закрылась, она прислонила ладони и лоб к дереву и напряженно сдвинула брови для того, чтобы выйти из этого неприятного состояния. Затем, когда сердце относительно пришло в ритм, она села на кровать с поразительно прямой осанкой, ведь позвоночник так и пытался сломить ее пополам. После, посмотрев в не зашторенное окно, Уэнздей легла на спину и уставилась в потолок. Так и пролежала, пялясь в пространство, игнорируя осторожные стуки в дверь и просьбы спуститься на ужин, пока не уснула. А затем была Уимс. Ни крови и открытых ран, ни отчаянных попыток придержать смерть. Она умерла за считанные секунды у ее ног, с белой пеной у рта. А Уэнздей не знала, что делать. Не знала, как предотвратить последствия яда, не знала, как помочь. И мысль о том, что нельзя предотвратить неизбежное, она категорически не впускала в свою голову, и тем не менее, Уэнздей просто застыла. Разум покинуло все, что она знала, поджало хвост и начало скулить, как голодная побитая собака. В глазах, на периферии все померкло, осталась одна лишь директриса, хватающая ртом бесполезный воздух, и ее собственное, громко стучащее в ушах сердце. Было страшно. Она положила свою ладонь на ее и смотрела, как Лариса умирала. Молодая женщина, которая должна была сидеть сейчас на посту и с облегчением провожать последних студентов на каникулы. Она должна была сидеть в своем кабинете, расслаблено попивать вино, сидя в кресле, смотреть какую-нибудь чушь в интернете и смеяться, подгоняемая алкоголем в крови. Но она была под землей. А Уэнздей жила. Если бы не она, Лариса бы не явилась в этот треклятый класс. Уэнздей окончательно пришла в себя и устало выдохнула, сложив руки на груди. Она взяла телефон, лежащий на аккуратно сложенной ветровке, и разблокировала дисплей. Щеки обдало теплом, когда она увидела восемнадцать непрочитанных сообщений от Инид. Ее взгляд смягчился. Инид отправила ей видеокружочек, на котором фигурировали они с Йоко, сообщения, где она жаловалась на своих братьев, еще одно видео того, как она переводила камеру со своего безэмоционального лица на дерущихся парней на сиденье рядом и обратно для того, чтобы произнести какую-то фразу. Если бы Уэнздей ехала рядом с бушующими парнями, она бы не могла сказать точно, сколько человек доехало бы до точки назначения в целости.Я сожалею, что тебе приходится иметь дело с первобытным поведением своих братьев. Хотя неандертальцы со значительным отставанием в развитии наверняка имели больше сплоченности в пределах своей семьи. Можешь продублировать слова на видеосообщениях в текстовый формат? 11:29
Она нажала на кнопку отправки и увидела, как девушка появилась онлайн. печатает… Аргхххх........ Уэнздей ты такая оФицИАЛЬнаЯ 11:30 День когда ты напишешь «типа» или «лол» я отмечу кружочком в календаре 11:30 Уэнздей закатила по-доброму глаза.Сомневаюсь, что ты пользуешься бумажными календарями. 11:30
У меня есть телефоооон 11:31 И кстати почему ты не можешь посмотреть кружочки? Там где мы с Йоко долго писать не заставляй меня это делать 11:31Я не буду слушать тебя в присутствии моих родителей. 11:32
Почему🤨😭? 11:32 Уэнздей нахмурилась, думая о том, что следовало написать. Она действительно не хотела, чтобы ее родители слышали Инид. Во-первых, потому что ее бесило, что им нравился факт наличия у нее друзей. Она не понимала, почему внутри возникала эта эмоция, но подавить ее было сложно. И во-вторых, Инид могла сказать что-то такое в своей манере… флирта, и тогда уж точно Мортиша и Гомес не оставят ее в покое. Она напечатала «У них есть раздражающая черта смотреть и улыбаться, надумывая сценарии, в которых…», но затем остановилась и стерла. Потом, немного подумав, отправила следующее:У них есть раздражающая черта смотреть и улыбаться, надумывая несуществующие сценарии о моей личной жизни. 11:34
печатает… Инид печатала дольше, чем в прошлые разы и Уэнздей, по правде, стало интересно, что она в итоге напишет. И что они могут надумать о твоей личной жизни в которой есть я?)))) 11:36 Точно. Это же Инид. Подумала она и мельком глянула на родителей, которые, к счастью, продолжали общаться между собой. Если бы не их присутствие, она бы прижала к щекам руки. Ладно в любом случае у меня есть решение твоей проблемы..... 11:36 Залезь в сумку!!!!! 11:36 Уэнздей покосилась глазами вправо, в сторону своего рюкзака. Выглядел он как обычно, также, как и утром, когда она его отдавала Ларчу. Она расстегнула молнию и приподняла озадаченно бровь, ведь сверху увидела небольшую коробочку с изображением двух наушников на упаковке. Уэнздей залезла в телефон.Наушники? 11:38
печатает… Я подумала, что тебе не хватает моего голоса в поездках😊 11:38 Или когда ты гуляешь в семь утра как городская сумасшедшая с голубями из «одного дома» 11:39 По телу растеклось слабое тепло, похожее на мягкую массу и в разы стало комфортней находиться в машине наедине с родителями, Ларчем и Вещью, вероятно, где-то отдыхающего в одной из недавно собранных сумок. В общем мы с Вещью составили для тебя плейлист в спотифае 11:39 Да кстати может ты начнешь общаться со СВОИМ братом наконец 11:40 перестань его игнорировать, Уэнздей 11:40 В инструкции все подробно написано как их подключать, но она тебе не понадобится. Я вообще не знаю, зачем оставила коробку, ну пусть будет. Они уже сопряжены с твоим телефоном, тебе только останется включить блютуз в телефоне и достать наушники. 11:41 Немного покопавшись, Уэнздей все-таки смогла совладать с устройствами и, засунув наушники в уши, услышала соответствующий звук. Она старалась изо всех сил игнорировать взгляды родителей, некстати заметивших ее возню. Не обратив полного внимания было ясно, что они довольны фактом ее порабощения современными технологиями. Якобы она становилась свободней в принятии окружающего мира. Но кому от этого хуже, если честно? Она пролистала вверх на первый кружочек, который отправила ей Инид. Там Танака под преувеличенно строгие команды Инид комично извинялась за утренние фотографии. Вампирша стояла, понурив голову и делала вид, что очень сильно сожалела о сложившейся ситуации. Она закончила свою речь на: «… и я, как честный человек, беру на себя ответственность за содеянное, — она сделала паузу. — Но какого хрена Бьянка и Дивина вышли сухими из…» на этом сообщение обрывалось, когда девушка, повысив голос, ткнула пальцем в сторону, откуда за кадром доносилось хихиканье. Уэнздей непроизвольно выдохнула, что больше всего походило на смешок, и перешла к следующему кружку. Там Инид уже ехала в машине и показывала дерущихся братьев, в конце она тихо прошептала в динамик телефона, что они дрались за шоколадку, которую съела она до выезда из Невермора. Тут Уэнздей пришлось сильно стиснуть зубы, чтобы не выпустить улыбки. Инид на нее плохо влияла. Пока она смотрела видео, Инид прислала еще несколько сообщений, в которых фигурировало ее имя, чтобы привлечь внимание.Спасибо за подарок, Инид. Вещь я поблагодарю лично. 11:56
Она еще немного подумала, прежде чем написать следующее.Танака прощена, а лишний сахар твоих братьев приведет в более раздражительное состояние. Для тебя. Так что они ничего не потеряли. 11:57
Всегда пожалуйста пупсик😘 11:57Синклер! 11:58
Она щелкнула языком под свое же удивление, но нахмурилась тому чувству знакомого копошения насекомых в животе. Ее немного настораживал тот факт, что она уже не злилась прозвищам, которые блондинка потихоньку начинала все чаще использовать по отношению к ней. Теперь некоторые из них производили в ее мозгу короткое замыкание. И она отказывалась как-то на это реагировать. Они разговаривали какое-то время, пока Инид не сказала, что они подъезжали к аэропорту. И прежде чем они попрощались, Инид внезапно попросила подождать и следом скинула те самые фотографии, в которых они тесно спали в обнимку. В который раз за это бесконечное утро она почувствовала тепло на своем лице, когда сохраняла все до единого фото. Машина ехала вдоль редких деревьев, а солнце на ее лице то появлялось дотошно яркой вспышкой, то на мгновение исчезало. Уэнздей, пропустив классическую музыку и десяток песен со словами, которые были записаны у нее на пластинках, включила один единственный, непонятным образом зачесавшейся в списке трек, который блондинка надоедливо слушала на повторе. Девочки в бикини. И пусть у нее польется кровь из ушей.***
У грозных и тяжелых туч, обычно зависающими над поместьем Аддамс, не было сил справиться с кощунственно яркой погодой, пахнувшей свежестью травы и теплом. Потому сейчас, как с издевкой, лимонное солнце освещало большое мрачное здание. Единственное дерево, что было голым в независимости от времени года, стояло на прежнем месте и все также зловеще-приветливо вертело своими кривыми ветками. Тем не менее, Уэнздей вдохнула полные легкие воздуха, пропитанного пряным ароматом духов Мортиши и запахом сухой земли, хотя все равно вблизи дома различался затхлый и сыроватый душок плесени с цокольного этажа. С полным, почти забытым удовлетворением внутри она осознала, что в самом деле приехала домой. В груди явилось неприличное желание прикоснуться пальцами к темному дереву у входных дверей, но она проигнорировала его и зашла внутрь вслед за Мортишей. Несмотря на время суток и солнечную погоду, в доме горели светильники с абажуром и настенные бра. Семья с облегчением выдохнула, наконец, оказавшись в родном поместье. Дворецкий поплелся с сумками в комнату Уэнздей, вяло перебирая длинными ногами и скрепя некоторыми половицами. Гомес изъявил желание приготовить чай и, поцеловав жену, скрылся с поля зрения. — Где Пагсли? — спросила Уэнздей, незаметно осматриваясь по сторонам. Пагсли обычно, как радостная дворняга, сбегал по лестнице вниз или выпрыгивал с поворотов, когда разлука с сестрой составляла дольше часа. Она всегда называла его жалким за излишнюю чувствительность, так почему его отсутствие отдалось такой досадой по позвоночнику? Мать и дочь вошли в комнату, обставленную мебелью, торшерами с лоскутами теплого света и холодным, испачканным черной золой камином. Створки окон по-прежнему были закрыты ширмой-жалюзи, и полоски белого дня еле просачивались на застеленный древним ковром пол. Уэнздей заметила, что полосатые кресла и диваны были покрыты вязаными накидками, чего не было в последний ее визит. — Твой брат, должно быть, все еще в городе со своей новой подругой, — ответила Мортиша, грациозно присаживаясь в одно из кресел в гостиной. Уэнздей оторвалась от поверхностного разглядывания и дернула головой в сторону матери. — Новая подруга? — Ты знаешь, что Пагсли ходит в кружок робототехники, не так ли? — Уэнздей кивнула, а Мортиша улыбнулась одними только губами, проходя красными коготками по подлокотнику. — Не так давно им дали какой-то совместный проект, и Пагсли привел свою напарницу к нам. Милая юная леди. Ее зовут как нашу упокоенную тетушку Мэйбл. Недавно прозвучал такой оглушительный взрыв, что Ларча, оказавшегося под комнатой Пагсли, засыпало побелкой. — она хрипло, но беззаботно рассмеялась, уводя взгляд вдаль, к недавним воспоминаниям. — Давно не слышала ничего чудесней в этих стенах с тех пор, как ты поступила в Невермор. Им действительно нравится проводить время вместе. Уэнздей смотрела на мать, не моргая, обдумывая в голове новую информацию. Их семья славилась гостеприимством. Любое хромое животное или человек с сомнительными нравами мог втесаться в их общество. Единственное, чего не мог никто гарантировать, как долго заблудшая душа может выдержать в их разношерстой компании. Есть только пару исключений, которые не сверкали тут же пятками, когда натыкались на Китти или Вещь, исполняющего указания. Но пока она не решила как относиться к новому человеку в их доме. Больше всего волновало, что девушка была гостьей Пагсли, и по блеску в глазах матери было ясно, что «подруга» могло означать что-то большее. А мужчины в их семье всегда были глупы и слабы в присутствии предмета симпатии. Уэнздей пресекла попытки желчи вырваться наружу. Не понятно было, что ей двигало, сестринская забота или что-то отвратительное на букву «р». — Я надеюсь, он объяснит своей подруге, в какие часы не стоит заниматься глупыми играми? — она сложила руки на груди и посмотрела в сторону выхода из комнаты. — Дорогая, я тебя уверяю, твой брат успел рассказать о своей семье все, что знал, и в особенности о тебе. Ты все еще его любимая старшая сестра, комфорт которой он уважает. В тоне матери было слишком много пронзительного понимая, как и всегда, впрочем. Женщина часто говорила то, о чем Уэнздей зарекалась не думать вообще, просто потому, что некоторые примитивные эмоции были ниже ее достоинства, чтобы их признавать и тем более произносить вслух. Уголек гнева раскалялся все сильнее и жгучими волнами опалял кишки, норовя проделать в них дыры. Уэнздей моргнула, и в следующую секунду если и что-то напоминало какие-то скупые эмоции на лице, то сейчас все исчезло и разгладилось, уступая место беспристрастному выражению. — Я в свою комнату. Тишина ласкала уши, но солнце все еще нагло маячило перед глазами без приглашения. Она захлопнула со скрипом за собой дверь и, пока приближалась к окну, быстренько обвела взглядом поставленные у кровати сумки, что принес Ларч. Ее руки взмахнули вверх, словно дирижируя оркестру, и, схватившись за шторы, сдвинули их ловко вместе. Погрузившись во мрак, Уэнздей ощутила домашний уют, но как бы не хотелось насладиться темнотой, нужно было разложить вещи по местам. Она подошла к своему дубовому столу и включила лампу. Теплый свет заполнил полукругом часть комнаты. Повернувшись спиной к столу, она наткнулась глазами на свою фигуру, отражавшуюся в зеркале туалетного столика. В обычном коричневом цветочном горшке рос черный георгин, в полумраке казался чернее и пышнее, но не был совсем одинок, его обрамляли по краям розы со срезанными бутонами, будто защищали цветение, вырастая перед ним забором. Она вздохнула. В ее семье отдавались сантиментам все, кроме нее, по крайней мере, открыто. В целом комната не была тронута какими-либо еще изменениями, хотя, вполне возможно, постельное белье было другим. Точно не скажешь, вспоминая количество постельных в едва на тон отличающихся оттенков. Когда последняя одежда была сложена в шкаф, Уэнздей упала в кресло у книжных полок, позволив себе не держать осанку и утонуть в узорчатом рисунке. Что ей делать дальше? Она уже приехала домой, первый шаг выполнен, и Уэнздей зачеркнула в уме этот пункт, несмотря на то, что особых усилий предпринято не было, и она в любом случае оказалась бы тут. Готова ли она сделать второй шаг и поделиться переживаниями? — Навряд ли, — тихо высказала она мысли вслух. Ее голос в комнате стал неожиданным и совершенно не к месту, как скрипучие половицы в только что отделанном доме. Сегодня одиночество ощущалось смиренным, меланхоличным. Скорее всего, на нее так действовало нахождение в родных краях. Смена местности и обстановки пока еще воспринималось как что-то новое и несомненно отличное от сложившегося распорядка дня и локаций, что она могла сменить за день. Она немного отвыкла от часов-ходиков и их щелкающего «тик-так», но это не доставало, а расслабляло, почти как в асмр роликах, что включала иногда Инид перед сном с ее разрешения (да, она могла сказать, что определенные звуки благоприятно воздействовали на ее мозг). Перед распределением вещей Уэнздей сняла куртку с жилеткой в клетку и осталась в большой белой рубашке и брюках. Можно было только тешить надежду на то, что за время каникул жарче не станет, она не знала, как будет скрывать последствия своих необдуманных поступков. Сменить стиль и облачаться в темные платья с искусными вышивками, тонким кружевом, только для того чтобы натянуть на свои худые кисти пару перчаток? Ох, нет. Для ее матери это будет слишком лестным комплиментом в первую очередь, а во вторую — очень тревожным звоночком. Она вздохнула, в который раз по счету и потерла пальцами лоб, разглаживая задумчивые морщинки, а следом безымянными и средними пальцами прошлась по раздраженным глазам скрытыми веками. Мозг начинал кипеть, и потому она выпрямилась и встала с места. Иногда нужно просто действовать быстрее мыслей, чтобы сделать хоть что-то. Даже если это «что-то» только отвлекало от поставленных задач. Пускай ее ноги ведут куда хотят, она же глупо смирится.***
Перила ступеней были оплетены кусками сероватой паутины, что переливалась легким оранжевым цветом из-за небольшого огня в углу комнаты, который заставлял поленья приятно потрескивать. Выглядела паутина так, будто кто-то гонял пауков веником, а те, нисколько не расстроенные, уползли в другие свои дома, разбросанные по поместью. Угрюмое помещение освещалось камином, что служил печкой, и двумя зажженными газовыми плитками, в которых желтое пламя чередовалось с кобальтовым синим, цветом очень знакомых голубых глаз. Было тепло, и, беря во внимание, что это все-таки подвал, температура не слишком превышала нормы, хоть и хотелось скорее подняться наверх. На столешнице с вытяжкой валялась все различная чугунная посуда, а на столе рядом расположились разноцветные склянки, зелень, сухие травы, щупальца в миске и много чего еще. Пожилая женщина (насколько вообще возможно назвать пожилой даму, которой больше ста лет), крутилась между двумя раскрытыми чугунками, из которых валил пар клубнем, что-то подсыпая, подмешивая и подхихикивая себе под нос. В печке находился котелок, подвешенный на таганку, и под крышкой на медленном огне что-то неспеша томил. — Здравствуй, бабушка. Глубоко витавшая в своих мыслях женщина подняла голову и на мгновенье замерла, прежде чем разразиться крикливым хохотом, обнажая свои редкие желтые зубы. — La mia cupa nipotina! — воскликнула Эсмеральда, всплескивая руками, и кинула, не глядя, в ближайший чугунок что-то в пучке, после чего жижа мгновенно вспыхнула, орошая стол каплями. — Я ждала тебя, уголек, как ведьмы Самайн! Бабушка, не теряя времени, оказалась рядом и утянула Уэнздей в свои крепкие объятья, что даже дыхание вышибло из груди. В ее пространство втиснулся запах дыма, жареного масла после готовки и притупленный аромат благовоний с лотосом. Бабушка, одна из немногих, удостаивалась чести войти в список людей, от которых Уэнздей могла терпеть близкие прикосновения. Ее подвал всегда был убежищем, пространством для экспериментов, местом, где жизнь извне не имела смысла. Если Уэнздей не было рядом с Пагсли в руководящей должности, не было с отцом на фехтовании или в общей библиотеке, ворующей новые книги к себе в комнату, то ответ был единственным — бабушка. Как только Уэнздей постаралась ответить на жест, бабушка отстранилась и легонько щелкнула ее по носу, рассмеявшись. — Бабушка! — воскликнула Уэнздей, округлив глаза от неожиданности, а затем нахмурилась, чтобы сохранить лицо, и инстинктивно потерла нос. Вечно старая женщина пренебрегала ее выстроенными нормами и жесткими границами. Сделай подобное Пагсли, он бы лишился пальца. У бабушки вообще что-то много привилегий, возможно, даже больше, чем у дяди Фестера. — Будет тебе, — отмахнулась женщина, сверкая кольцами с разноцветными камнями на худых пальцах, и мигом оказалась на прежнем месте. — Подай-ка вон ту красную банку в белый горошек, — она, помешивая содержимое чугунка, указала на стеллаж позади Уэнздей. Большое количество ингредиентов, специй и трав не имели порядка, а большая часть стояла в жестянках без подписи. Составляющие зелий легко могли стоять рядом с банкой лавровых листов. Ну, хотя бы связки чеснока с перцем перепутать нельзя. Уэнздей схватила со второй полки упомянутую банку и передала бабушке в руки. — Спасибо, уголек. Уэнздей подошла ближе с горящими глазами. Ее всегда завораживало то, чем занималась Эсмеральда. Обряды, порчи, да даже посадка овощей для нее казалась интересной, у бабушки всегда было припрятано в рукаве заклинание, которое сделает садоводство и овощеводство веселее. Она бы заглянула в ближайший бурлящий котел, но рост не позволял, сама бабушка становилась на табуретку для ног, чтобы добавлять ингредиенты. — Это зелье? Снадобье? Яд для полевых крыс? — запальчиво, с неприкрытым энтузиазмом спросила Уэнздей. Ее карие глаза с интересом широко распахнулись, а ладони, сложенные в кулаки, напряженно завибрировали. Бабушка упоминала как-то о съеденном урожае, и в воспоминаниях невзначай всплыли звуки выстрелов дробовика ранним утром под гневные проклятья. Варить яд в таком большом объеме, конечно, странно, но ждать ответы на некоторые вопросы от старой ведьмы было бессмысленно. Бабушка только рассмеялась. — Суп с ящерицами и рагу из овощей. Кстати, ящерицы наверняка сварились, нужно запускать в суп! Уэнздей разочарованно поджала губы, предвкушение неизвестного схлынуло, когда бабушка в самом деле начала перекладывать вареные тушки из одного котелка в другой. Что ж, иногда это действительно просто суп или глупое стечение обстоятельств. — Как твои дела? Скольких уложила в бою, скольких из-за природной красоты? — бабушка хитро ухмыльнулась и поиграла бровями, продолжая помешивать суп. В ее слегка замутненных радужках отражался огонь от газовой плиты, и белок призрачно отсвечивал пламенем, рожденным поленьями. Уэнздей, закатив глаза, взяла красную банку и вернула на место. У бабушки всегда царил хаос, когда она готовила. — Ты моя точная копия в молодости! Утонченный сильный профиль, чувственные пухлые губы, стальная мощная хватка, как если что просто взять — она воодушевленно стиснула пальцами воздух, злорадно улыбаясь всеми своими скупыми в количестве зубами, — и прокрутить его бубе… — С тех пор, как поймали хайда, в Неверморе не произошло ничего примечательней грязных сплетен, — перебила Уэнздей, не желая слышать окончание фразы. Эсмеральда замерла в позе и над чугунком раздосадовано поцокала языком. — В наше время такого не было. Раньше жизнь сплошной праздник! Сожжения на костре, чума, изменения в политике индейских резерваций… Она спрыгнула с табуретки и поспешила к котелку на таганке. Подсмотрев под крышку, она удовлетворительно принялась что-то бормотать себе под нос и, стянув со стола прихватку, перетащила котелок с огня на незажженную плиту, где раньше варились ящерицы. Уэнздей хотела предложить свою помощь, но успела только открыть рот, когда в кармане брюк зазвонил телефон. Она достала гаджет, и непроизвольная улыбка почти проступила на лице, как проталины вокруг одиноких стволов деревьев, но пришлось заблокировать дисплей, обещая себе перезвонить блондинке позже. Неудобный момент для разговора, ведь диалог с Инид должен происходить в строго уединенном месте, вдали от семьи и любых других лишних ушей. На самом деле, даже разговаривая с ней по телефону в одиночестве, создавалось впечатление, что они все равно не находились один на один. Это немного напрягало. — Что это за выражение лица, деточка? Уэнздей отмерла и подняла взгляд для того, чтобы встретиться с чужим лукавым прищуром. Первой реакцией нахлынула полная растерянность. Захотелось сразу начать оправдываться, язвить или пресечь сарказмом выдумки резко, как со взмаха кожаного хлыста, со свистом и оглушительным хлопком. Но загвоздка в том, что ничего еще не произошло, а ее захлестнуло такое волнение, что стало тяжело смотреть в глаза. — Мое лицо, как всегда непроницаемо, бабушка, — сказала ровно Уэнздей. — Не знаю, не знаю. Черти меня побери, но мои старые глаза разглядели в изгибе твоих губ смущение, — она направила длинную деревянную ложку на Уэнздей, и суп с конца удачно капал в миску с неопределимыми ингредиентами. На щеках расцвел злой румянец, на руку играла нагретая из-за приготовлений еды температура в помещении, иначе эту реакцию нельзя было оправдать. — А? Я права, милая? Бабушка не ошибается. — Не знаю, о чем ты говоришь. Похоже, ты надышалась дымом и парами своего варева. Выйди на воздух, бабушка, — процедила сквозь зубы Уэнздей и быстро зашагала прочь. Когда она пересекала последние ступени, в спину ударился бесшабашный прерывистый смех. Злость и смущение переплетались, как пряди собственных волос, только в итоге в союзе получали не красивые ровные косы, а жгучие искры, из-за которых сгорали леса до тла. Ноги в этот раз неслись в комнату и в несколько шагов пересекали коридоры, желание скрыться от всех в своем личном пространстве руководило не только функцией передвижения, но и разумом. Она добралась до главной лестницы и лишь пересекая середину, заметила Вещь, сидящего в промежутке перил, где одна из деревянных балок отсутствовала. Она заставила себя притормозить. — Вещь, — начала она и тотчас вздохнула, потому что, оказывается, ее дыхание все это время не могло поспевать за скоростью. Вещь постукал пальцами по дереву, донося, что внимательно слушал. Уэнздей приняла деловой вид. — Благодарю за твою помощь, Инид. Не было лучшего кандидата для этой роли. — Всегда к твоим услугам, Уэнздей, — изобразил Вещь пару жестов. Уэнздей кивнула, потому что получила ответ, но… Еще один вопрос не давал ей покоя. Она подобралась всей позой, собирая по частям растерянное самообладание, создание без тела настороженно замерло. — А где Инид называла меня… — Уэнздей прервалась и беспомощно продолжила смотреть на Вещь. Чисто физически это слово не могло извергнуться ее презирающем данное сочетание букв ртом. Она пожевала внутреннюю сторону щек зубами и прикрыла, сдавшись обстоятельствам, веки. — Милашкой. Она даже вздрогнула от отвращения. Ее отталкивало не сколько слово и его значение, сколько укоренившееся отношение к подобным розовым вольностям. В любом случае сама форма слова подталкивала рвотные позывы, в ее семье нередко использовалось обращение «милый/милая», но оно давно внутри переварилось и прижилось. Взгляд сосредоточился на Вещи и вопреки ожиданиям, он резво постучал по полу. — Просто зайди в ее блог! Уэнздей положила ладонь на перила и пару раз постучала по дереву пальцами в задумчивости. Ага… Блог, значит. В первый и последний раз она там была при посте с Аддамс с одной буквой «д». Тогда у них с Инид была лишь предвзятость по отношению друг к другу. Кстати, ей помог Пагсли со своим телефоном, она набрала его по шару и попросила кое с чем помочь без вопросов, что он и сделал. Значит, пришло время посетить страницу Инид во второй раз. Когда Вещь опомнился и испуганно замер при осознании промаха, Уэнздей уже тронулась с места, мысленно решая все сделать в комнате. — Лучше не заходи! Что тебе там делать? Сплетни, обсуждение сериалов с безнравственными подростками… Вещь перебирал пальцами так, чтобы оказываться на пару метров впереди Уэнздей, в противном случае коммуникации не быть. По его нервным движениям было ясно, насколько он облажался перед Инид. С легким огорчением Уэнздей подумала, что раз он так легко сдал блондинку Уэнздей, вполне вероятно, что и Уэнздей он мог сдать блондинке. По глупости, конечно, но все же стоило его почаще пугать отсутствием ухода за кожей или заключением в морозилке. Никто не в восторге от сухой и натянутой кожи. Особенно Вещь. Бледные пальцы были в шаге от того, чтобы переползти порог комнаты, но Уэнздей неумолимо захлопнула дверь, чудом не переломав фаланги. Она прижалась спиной к двери и выдохнула. Челка уложилась немного набок, но вернулась на место, когда она поспешила к кровати. Пришлось повозиться с тем, чтобы отыскать блог, потому что, оказывается, он был в приложении, которое у нее отсутствовало. Было странным, что блондинка не скачала его в момент потери бдительности Уэнздей. Инид всегда лезла с новшествами и обновлениями, пусть даже Уэнздей они не волновали. Теперь то было ясно, что эти действия жалкий способ обезопасить себя. Не получилось. Сначала она впустую листала бессмысленные записи, уже устав от количества информации о мелких неурядицах академии, различные селфи и фотографии с едой и подругами Инид, с которыми она не знакома (как много людей для одного человека, как Инид не перегружалась?), зато потом, наконец, заметила значок поиска и раздосадованно прикрыла веки. Какой она стала невнимательной. Уэнздей вбила ключевое слово, и сразу выскочило несколько постов. Моя соседка такая милашка, когда спит… Не то чтобы было наоборот, когда она в сознании, но нож, приставленный к горлу, иногда может отталкивать. Хотя все мы немного падки на цундере, я права, девочки?))) #глупые_сапфички #хинедере #спасибо_мама_за_травмы #возможно_меня_уб! ют_после_этого_поста Уэнздей нажала на кнопку блокировки и положила телефон на постель. Минуту молчания она потратила на сверление взглядом книжных полок и глубокие равномерные вдохи. Если руки и тянулись к лицу, чтобы скрыть очевидную неловкость, она усиленно держала их на коленях. Коротко выдохнув, она вернулась к просмотру. ОМГ! Я знаю, вы скучали по сплетням, котики! Вампир Йэн Джексон распространял откровенные фотографии бывших девушек за деньги. Просто отвратительно. Слухи дошли до директора, но прежде чем дело приняло серьезный оборот, его нашли в комнате, полной чеснока, задыхающегося в агонии (ну насколько могут задыхаться вампиры). Моя милашка-соседка сказала, что карма материализует ублюдкам бесплатный перекус. Я преклоняюсь. #даешь_матриархат #на_самом_деле_я_люблю_чеснок #справедливость #Невермор #Йэн_Джексон О, она помнила тот день и свое указание для Вещи. У всех поступков есть последствия. Сегодня я, мой парень, секси сирены, задумчивый художник, горячая вампирша и моя соседка-милашка оценим вечеринку нормисов в Джерико! Уэнздей напряглась. Тот самый день. Она приложила телефон экраном к животу и прикрыла веки. В этом посте была ветка, но для того, чтобы посмотреть вторую запись, надо было на него нажать. И дело встряло. Часть ее не хотела видеть, что там было и объяснить толком нельзя, почему. Просто не хотела. Грудь изнутри царапали шипы и впивались в мягкие ткани на всю длину до упора. Смешно от того, насколько это чувство стало родным и привычным. Страх, смущение, надежда на благоприятный выход из ситуации. Надежда сама по себе опасна, ведь приравнивалась к ожиданиям, которые очень часто не оправдывались. Проглотив волнение, она подняла телефон и нажала на запись. Я больше никогда не пойду на ваши вечеринки. #разбитое_сердце Вероятно, она говорила о Петрополусе. Очевидно, она говорила о Петрополусе. А Уэнздей поначалу ее игнорировала, избегала тогда, когда та нуждалась в поддержке. Но этот вопрос они уже решили, Инид сама объяснила, как много Уэнздей для нее сделала. Вот только это было не после вечеринки, а после расставания и просто так нельзя было отложить этот факт на полку. Так или иначе, никогда не поздно сделать большее, чем тогда, когда предоставлялся шанс сделать меньшее. Даже если это подпитывалось чувством вины и жаждой искупления. Уэнздей вышла из приложения и набрала выученный наизусть номер. — Я залезла в твой блог, — опередила вопросы Уэнздей. Инид должна была уже прилететь. Она встала с постели и заглянула за шторы. Солнце маячило на горизонте и больше не мозолило глаза, даря зелени заслуженный отдых. Она раздвинула плотную ткань и приоткрыла окно. Лицо мигом ощутило приятный свежий воздух. — А, да… Сл-у-ушай, как тебе плейлист, который мы составили? — спросила Инид высоким голосом, старающимся скрыть беспокойство. Уэнздей оперлась спиной на стену рядом. Глаза смущенно проводили узоры на кресле, а рука свободная робко оправила белую рубашку. Да, она слушала несколько раз подряд песню Инид, но оставшееся время поездки она слушала то, что составил для нее Вещь. Но все равно было неудобно в таком признаваться. — Отличный, Инид, спасибо, — ответила она немного неуверенно, но затем решительно выпрямилась и прошла к горшку с цветами на туалетном столике. Хотелось занять чем-то руку. — Я прочла все посты, не отпирайся. Из трубки донесся тяжелый вздох. — Могу тебя успокоить. Каждый, кто знал о тебе и постах, говорил мне, что я сумасшедшая. Но ты же не сделаешь из моей волчьей формы чучело? Мы ведь так много прошли вместе, — заскулила Инид. — Тебе повезло. Мне больше по душе заниматься таксидермией с небольшими животными. Она провела пальцами по бархатным лепесткам черного георгина и подняла взгляд. В отражении на нее посмотрела девушка с мягкой полуулыбкой. — Ох, счастливая я… — пробормотала в ответ без особого воодушевления Инид. Они разговаривали в разы дольше, чем на первых каникулах. Казалось, темы, что они обязаны были обсудить, выросли троекратно. Инид несколько раз кричала на своих братьев, которые по пустякам ломились в комнату, скорее для того, чтобы просто позлить Инид, занимающуюся своими делами. Уэнздей посоветовала, как решить проблему, но Инид совет отклонила, хотя она просто предложила прислать баночку сока белладонны из оранжереи ее матери, одна капля в напиток их не убьет. Но Инид здесь главная, верно? Когда время на экране перевалило за пятьдесят шесть минут, они с Инид попрощались, и Уэнздей, кинув нагретый телефон на кровать, занялась, как бы блондинка это назвала, атмосферой на рабочем месте. Настройка света, изменение расположения предметов, ручка для заметок и блокнот по правую руку, распакованная стопка листов по левую. Заменить красящую ленту в машинке, просмотреть старые записи. И как только она села с натянутой струной вместо позвоночника за стол, поднесла расслабленные пальцы к черно-белым кнопкам и выдохнула, готовая к работе, Вещь отстучал по двери «ужин». Она посмотрела в пространство перед собой и опустила кисти рук. Ладно, это всего лишь первый день.***
Несмотря на бледные лампы на кухне и вечернее освещение, что пропускали окна, на обеденном столе горели свечи в резных медных подсвечниках. Обычно бабушка готовила на кухне и присоединялась ко всем в самом конце, но временами, как и сегодня, главные блюда создавались внизу. И чаще всего она никого не подпускала близко, никого, кроме Уэнздей, а ей, в свою очередь, всегда нравилось быть бабушкиной единомышленницей. Мортиша никогда не причисляла готовку к своим любимым занятиям, и свекровь, горящая процессом приготовления еды также сильно, как и созданием зелий, ей более чем пришлась по вкусу. Непринужденная беседа прерывалась рассказами Пагсли о его прогулке с Мэйбл (они своровали табличку «осторожно мокрый пол» из торгового центра и зашли в «сделай себе медведя» чтобы создать для друг друга подарок. Плюшевые звери достались им бесплатно, когда начали изрыгать огонь и выпускать острые железные когти, пугая детей, родителей и уставших консультантов. Уэнздей подумала, что подростковая романтика тошнотворна, но Инид бы точно хотела побывать в этом радужном чистилище, поэтому она придержит отвращение для другого случая, пока слова «Инид», «подарок» и «чистилище» зависли в ее голове в неопределенности). Также прозвучало пару вопросов об учебе Уэнздей. Проигнорировав желание в этот вечер быть немногословной, она нехотя признала, что уроки матери о травах и растениях были много лучше Неверморовской ботаники. Они имели больше практик и риска. За трапезой отец предложил пофехтовать, вспомнить былые тренировки, так сказать, освежить память взаимными трюками и уловками. Он был энергичен и так взбудоражен этой идеей, что расплескал часть напитка из стакана по столу, жестикулируя руками. Тело Уэнздей словно пронзило током (вполне возможно, если подумать), но деревянный стул под ней был совсем обычным с высокой спинкой и четырьмя ногами. Казалось, все глаза сосредоточились на ее еле держащейся натянутой маске бесстрастия и неподвижной угловатой фигуре, вот только остальные продолжали есть и вполголоса перебрасываться простыми фразами. — Разве обычно мы не фехтуем перед обедом, отец? — спросила она, неосознанно играя картошкой в тарелке зубьями вилки. Гомес не расстроился и оживленно закивал, поднося перечницу к своему блюду. — Конечно, конечно, piccola vipera . Значит, завтра покажешь старому отцу abilità подрастающего поколения! Он отсалютовал ей тем же крепким напитком, что любезно пополнила Мортиша, и принялся расспрашивать Пагсли об изобретательских планах на каникулы. Можно было выдохнуть. Она бы воодушевилась, загорелась азартом, как разлитый бензин от пары искр, возможно, даже позволила бы уверенную ухмылку, но она просто опустила взгляд и остановила вилку, которой ковырялась в тарелке последние минут пять. — Безусловно, отец, — проговорила она одними губами, ни к кому конкретно не обращаясь. Напряжение в теле придавливало органы к стенкам, аппетит пропал, хорошо, что до разговора она успела хоть что-то съесть. Она прекрасно знала, в какой форме находилась, что была рассеянной большую часть уроков по фехтованию. Что она могла предложить отцу? Гайд как за поединок проворонить базовые движения? Она всегда была сильной, целеустремленной и легко обучаемой. Гомес гордился ей и восхищался каждым крохотным успехом. Предстать перед ним в регрессе немыслимо. Ужин подошел к концу, и семья стала собирать тарелки со стола под продолжающиеся бесхитростные диалоги. Уэнздей действовала на автопилоте. Ее руки работали сами по себе, руководствуясь одной лишь мышечной памятью, когда разум отходил от реальности все дальше и дальше. Раньше мыли посуду те, у кого больше на это оставалось сил, и каждый день обязанность передавалась другому, исходя из ситуации. Чаще всего мыл кто-то в паре, например, Пагсли и она, Мортиша и Гомес, Гомес и Фестер и так далее. Мой, вытирай, раскладывай, разбей парочку для приличия. Так было всегда, пока шопоголизм отца не заставил его купить посудомоечную машину. Сейчас это было как никогда кстати, ведь ни мочить рукава, ни объяснять, почему она их не закатывала, Уэнздей не хотелось, а в этот вечер сложить посуду в посудомойку пришлось им с братом. Уэнздей не рассчитывала выходить из комнаты до утра, поэтому, пожелав всем спокойной ночи заранее, покинула кухню. Когда она шла по пустому коридору, несмотря на настенные лампы с привычным теплым светом, казалось, тьма позади нее сгущалась в попытке захлопнуть свою огромную токсичную пасть прямо на ее хрупкой черно-белой фигуре. Одиночество пахло освобождением и долгожданным отдыхом, но одновременно и могильной твердой землей, местом на самых задворках кладбища, куда никто никогда не ходил. Луна в небе с золотистой тонкой каемкой была почти полной, а ореол белого свечения вокруг нее плавно вливался в тускнеющее вечернее небо. В комнате стало заметно холоднее из-за открытого окна, до штор изредка доходило легкое дуновение ветра и покачивало концы вперед-назад. Часы-ходики разрушали безжизненную тишину. Ритм ее сердца старался угнаться за щелкающим тик-так, но всегда начинал раньше, чем нехитрое «тик». Может, если задержать дыхание… Скука. Снизу слабо доносилась игра пианино, но шелковые звуки танцевали так далеко от нее, что воспринимались бредом воспаленного мозга. Глазные яблоки стонали от сухости, а возможно, просто от напряжения. Она лежала на боку поверх одеяла, изображение рабочего стола и пишущей машинки отпечаталось на сетчатке. Поза не менялась долгое время, мышцы начали болеть, а суставы истошно подвывать. Но подняться не было сил, словно ее приковали цепями, а те придавливали всей своей тяжестью к стальным пружинам в матрасе. Она чувствовала удушение, будто медные обручи, сжимающиеся на бледной шее, давили и доводили до отчаяния. Изнутри медленно ломало. Она думала, что по костям разливалась кислота, и только невосприимчивость костей к кислотам не позволяла растворить их внутри раздраженных тканей. Тревога хотела найти выход в каких-то действиях: в спарринге, в беге, в бегстве. Но она лежала на кровати бревном и варилась в бурлящих эмоциях. С хрустом что-то внутри надломилось. Уэнздей сделала вдох, секунда, и слезы уже не остановить. Она смогла свернуться в калачик, уткнуться в локти, пытаясь скрыть от мира свою сломленность, и беззвучно затряслась. Пальцы вцепились в затылок, все лицо уже было мокрым, горло сцепило напряжением. Она натянула рукав толстовки и в каком-то яростном порыве вгрызлась зубами в предплечье. Нужно вернуть себе контроль. Нужно прекратить бессмысленную истерику, потому что это все неправильно. Такого не должно быть, не с ней. Место укуса немело от боли. Было ощущение, что кожа вот-вот лопнет. Она разжала челюсти, и зубы со слышным только ей звуком отделились от плоти. Ямки от зубов вскоре расправятся, а через пару дней пожелтеют по краям, либо внутри запестрят неяркой охрой. Она резко подняла корпус, голова закружилась и заболела. Косы растрепались и редкие пряди выпали из прически. Рука повержено потянулась к подушке, где лежал для самообороны ее любимый нож, как телефон рядом зазвонил. Уэнздей бросила взгляд на яркий дисплей. Она чувствовала, как слезы увлажнили ее ресницы, как пульсирующая боль наливала всю руку свинцом, а Инид звонила ей прямо сейчас. Когда она в ней действительно нуждалась. — Да? Ее хриплый тихий голос был жалким. Чувства, что втирали внутренние органы друг в друга до кровавого месива, далеко не ушли. Она очнулась от транса, и теперь было страшно оглядываться на себя пять минут назад. Кофта в мокрых пятнах от слез, холод в комнате перевалил приятный баланс, ноги совершенно окоченели. Что на нее нашло? — Как поживаешь, соседка? Я надеюсь, ты не спала со скрещенными руками на груди прямо сейчас, потому что если да, то я надеюсь, ты не изменишь своего мнения насчет таксидермии. У вас сейчас девять вечера или я ошиблась? Она так хотела оказаться в ее руках, на ее постели, в ее личном пространстве сладких духов и руку запустить в светлые мягкие волосы. В голове помешанный шепот играл с ее вибрирующими нервами, закручивал нитки в петли и связывал в тугие узелки. Почему ты не со мной? Это так ненормально Я слишком многого прошу? Не хочу не хочу не хочу — Двадцать один… — она отняла телефон от уха и заплаканными глазами посмотрела на дисплей, — двадцать четыре. Молчание в телефоне встретилось со страхом. Слишком тихо, слишком честно. Часы, подлые часы не могли остановиться. Тик-так, тик… — Все-таки разбудила? Прости, я тогда… — Нет, все нормально. Просто усталость, — Уэнздей округлила глаза, не бросай, и аккуратно утерла нос, главное непроизвольно не шмыгнуть. — Мой организм почти очистился от влияния семьи вдали от дома. Вот, впитывает яд обратно. Она продолжала ей лгать, а Инид смолкла вновь. Уэнздей думала о том, что Инид не глупая. Она знала, что Инид не глупая. — Уэнздей, у тебя все хорошо? Возможно, она даже слишком умная. — Почему ты спрашиваешь? — спросила Уэнздей и подошла к окну. В комнате достаточно холода и пустоты на этот длинный одинокий вечер. — Твой голос… Ты звучишь разбито, — проговорила Инид с осторожностью. Она говорила с осторожностью, когда задавала неудобные вопросы и боялась, что человек сбежит. Захлопнув окна и задвинув шторы одной рукой, Уэнздей вернулась в кровать. — Уэнс? — Расскажи мне, как прошел твой день? — она попросила. Хотя тон скорее скрипел в отчаянной мольбе и жалобно ломался при каждом звуке. Например, при шелесте откинутого одеяла, шорохе простыней, тершихся о ее одежду, и при звуке усталого дыхания Инид в трубку. — Как скажешь, Уэнздей, — выдохнула, сдавшись, блондинка. Ее монолог шел минут тридцать. Уэнздей подозревала, что Инид придумывала, ведь не могло с одним человеком за несколько часов случиться столько неурядиц. Но девушка доказывала обратное, и оспорить, вспоминая перемены в Неверморе, было категорически невозможно. Она начала утопать в чистых простынях. Голос Инид, как успокаивающий сбор трав, действовал мягко и постепенно. На секунду она подумала, что снова в их общей комнате под цветным одеялом, а чужие губы шептали в затылок свежие сплетни. Уэнздей положила телефон у головы и пыталась представить, что она была рядом. — Уэнздей, очевидно, что с тобой что-то случилось, и ты опять не хочешь об этом говорить, — прервала внезапно грезы блондинка. — Я не буду поднимать эту тему сейчас и, к сожалению, не могу дать тебе физической поддержки, но я не хотела, чтобы ты все снова замалчивала. Уэнздей вздохнула. К сожалению, Инид была очень далеко, а Уэнздей наверняка сходила попросту с ума. Она положила телефон у лица и подтянула пальцы к подбородку. — Я… Мы завтра с отцом фехтуем, — она зажмурила глаза от дискомфорта, явившегося после честности. — А я в ужасной форме. — Тебя беспокоит, что он разочаруется? — спросила спокойно Инид. — Мне стыдно за свою беспомощность. От признания стало тошно. Не считай меня слабой. Уэнздей избегала фотографии Инид на звонке, словно Инид сейчас была здесь со своим этим пронзительным взглядом и сочувствующим каждому калеке лицом. Девушка по ту сторону экрана внезапно раздраженно застонала. — В каком месте ты беспомощная, Уэнздей? Ты… Аддамс в наших жизнях произошло много дерьма, типа дохрена. Последствия будут, и это нормально. Что ненормально, так это стыдиться этого и молчать. Мне тоже бывает плохо и к сожалению, я иногда также предпочитаю об этом просто забыть, но это неправильно. Аргх! Уэнздей, мы иногда такие глупые. Инид начала какую-то новую реплику, разглагольствовала о главном, и Уэнздей должна была слушать, но слова в ее голове из бесцветной тени превращались в что-то вещественное, пока не доросли до каменных булыжников, расставленных в правильном порядке для будущих слогов. Она молчала и молчала, пыталась вслушиваться и игнорировать их, но стало так громко, так горько и одна откровенная фраза вышла на свет, как выплюнутая граната, заведя ее сердце, как дряхлый столетний двигатель. — Я скучаю. — Погоди, что? Неожиданно, правда? Она тоже не ожидала, но в защиту могла сказать, что голос свой не узнавала. Истощенный, безнадежный и обездоленный. — Я скучаю по тебе, — повторила она громче. Пути назад не было, она и не хотела назад. Она желала, чтобы эти слова из ее уст звучали громко и гордо, потому что относились к ней, но пока она ограничится мягким тоном и сжатием одной ладони в другой. Нервы чуть не порвались. — Я тоже по тебе скучаю, γατάκι Ухты. Внезапно, но в самую запретную мишень, точно в одно из предсердий. Инид звучала приглушенно, сладко, ласково и нежно как ее руки, как ее руки на ее теле. На ее плечах, талии, как призрачное касание к щеке или легкое почесывание по затылку короткими ноготками. Инид использовала другой язык. Обезоруживающе. — Что это было? — спросила удивленно Уэнздей. В горле Сахара. — Греческий, — и в легком, как снежинка, нет, как блик на сосульке от сочного солнца, ее тембр показался удивительно, но очаровательно смущенным. Уэнздей прикрыла веки и уткнулась ледяным носом в свои пальцы, закаменевшие от напряжения и ночного весеннего ветра, которому только что перекрыли путь в комнату. Особая улыбка, как редкий цветок, распускающейся только ночью и только в одиночестве, мелькнула на лице и окрасила обескровленные переживаниями щеки. — Не ты одна можешь вбрасывать непонятные слова. Инид хотела добавить твердости, может, славную кроху ехидства, но было прекрасно слышно по ее остановившемуся дыханию совсем не эфемерное волнение. — И как это переводится? — спросила Уэнздей. Глаза уже сияли, и не от соленых капель, а от чувств. Чувства. Что за чувства ты во мне вызываешь? — Я ничего тебе не скажу. К тому же ты тоже отказалась, так что все честно. Лисица. Хитрая, лукавая и шустрая не только бегать, но и увиливать от неудобств. Волчица ревниво скалила зубы. — Разумеется, — хмыкнула она. Хотя могла рассказать, что значила та гаденькая фраза, слетевшая с губ. Но если потребность Инид называть всех подряд уменьшительно-ласкательно было привычным и простительным, то желание Уэнздей можно было понять неправильно. И сколько изгоев и нормисов удостаивались чести слышать и записывать в своем мозгу иностранное сочетание букв и звуков? Слова сквозь звонкий смешок, что часто рождала блондинка, или фразы интимным шепотом, который Уэнздей растворяла в себе каждую ночь, когда постель делилась двумя женскими телами. Греческий. Можно только надеяться, что поклонники матери в молодости не часть когтистого семейства. Хотя так можно было бы оправдать нездоровый интерес волчицы к ее закрытой личности. Может, очередное проклятье? — Уэнздей, просто расскажи завтра отцу все как есть. Тебе станет легче, — мысли Уэнздей прервала тихо, но с надеждой на выполнение просьбы Инид. И вновь серьезность ситуации обернулась вокруг ее осиной талии. — Хорошо, я постараюсь. Спасибо, Инид. Она не хотела бросать слов на ветер, и завтра она заткнет свои громкие страхи, свои опасения и ничтожную неуверенность. Она Аддамс. И если этого недостаточно, то с Инид никому не под силу справиться. — Не расслабляйся. Я просто готовлю тебя к моему эмоциональному взрыву. Пока мама ведет себя вежливо, но это первое время. Особенно… Ну, полнолуние через пару дней. Уэнздей инстинктивно подняла глаза на окно. Шторы она задернула ранее, но тонкая полоска серебристого цвета прорывалась, как преступница, внутрь ее мрачной обители. Она в любом случае не увидела бы луну с такого ракурса. И ведь полнолуние и вправду скоро. Этот яркий солнечный зайчик с именем Инид от средневеллийского слова, означающего дух, жизнь, чистоту. Она попадала в каждое из значений. Уэнздей заберет ее к себе, как только Инид разрешит. — Жду твоего звонка в любой момент, — уверенно сообщила она. — Правда? И в момент голубоглазая блондинка в воображении стала такой маленькой, беззащитной и нуждающейся, что Уэнздей твердо решила перерасти любую боль, каждый эмоциональный конфликт, лишь бы дать волчонку в своих руках теплое убежище. Как когда-то сделала она. — Слово Аддамс. Подкреплено небесами, землей и необъятным миром вокруг них. Попробует кто только возразить.