5
Утро стояло раннее. Деревянный потолок в комнате общежития уже не казался таким раздражающим и чужим, как в первые дни пребывания в академии. Она поймала себя на мысли, что внутри присутствовало гнетущее чувство, когда она думала об отъезде на каникулы. Главная причина, как ни крути, пряталась за звуком шариковой ручки, записывающей домашнее задание, за гомоном друзей, вытолкнувших ее в расцветающий зеленью двор, чтобы пообедать. За запахом масляных красок, исходящем от Ксавье и Дивины, посещающих художественный класс. За ласковым и непринужденным поглаживанием Инид по предплечью во время просмотра чепухи в Ютубе. И сердце ее так сильно трепетало, что становилось плохо. Временами переливающиеся неоном в груди чувства горели чересчур ярко. Она клялась, в те моменты этого было так много, что ей хотелось плакать. Размышления насчет своего помутившегося из-за потрясений разума всплывали в голове все чаще. С Уэнздей было что-то не так. Не в порядке. Реагировать на прикосновения с отвращением — с детства привычно. Реагировать на прикосновения со снисхождением и принятием — довольно с недавних пор обыденно. Но с нарастающим гвалтом в ушах, с резиновым шариком, надувающимся в ребрах, с ощущением недостойности данных действий по отношению к себе — никогда прежде. Объятья воспринимались по другому. Было тепло и уютно лежать вместе с Инид, вдыхать ее запах, слышать, как она говорила, ухом, прижатым к груди. Но когда в это вторгалось что-то еще, нужно было готовиться ее откачивать. Если отследить последние месяцы, то можно сказать, что подобного она за собой не замечала. Неважно, кто ее гладил по голове или забирал волосы за ухо. Хотя от Тайлера это воспринималось как огонь внутри сменяющий ледяную синеву на багровый закат. От Инид — как теплую реку. Иногда спокойную гладь, иногда бушующие волны. Но так или иначе, она ни разу не чувствовала такую беспомощность. Не смотря на оглушительный гром внутри, ей не хотелось, чтобы Инид прекращала. Нелепый диссонанс, неразборчивый, грубый почерк среди красивых изящных завитков на листке. Но она продолжала делать то, что казалось правильным, не углубляясь в эмоции, которые распаляли грудную клетку. Утренний холодок комнаты легко окутал тело, стоило откинуть одеяло. Отопление отключили. Настала такая пора, когда температура каждый день скакала с отметки на отметку. В ранние часы холодно, днем в одежде жарко. В иной раз днем теплее не становилось, и выбор в одежде из-за непостоянства погоды постоянно рос троекратно. Уэнздей размякла не только в эмоциональном плане, но и в физическом. Покидать постель просто невыносимо. Хотелось спать и спать, и спасть, и спать… Пока не забудется отрезок времени, что перевернул ее жизнь с ног на голову. Но она твердо решила вернуться в свой привычный режим. В моменты, когда темное утро приносило удовлетворение, и прогулки вдоль озера, пока все остальные видели сны, не собираясь вставать в выходные до обеда, не тяготили сердце из-за мыслей. На Уэнздей были пижамные штаны, футболка, непонятно откуда взявшаяся, и кардиган. Футболка, вполне возможно, по ошибке попала в чемодан, когда она была дома, а принадлежала Пагсли. Раньше Уэнздей брезгливо поморщилась бы, отыскав среди своих вещей что-то чужое. Но сейчас, нося вещицу на себе, она ощущала спокойствие. Уэнздей вставала с мыслями засесть за писанину. Нужно сражаться с писательским блоком, а не смотреть на листы испепеляющим взглядом. Времени слишком мало для открытия буфета, и она с каждым днем все чаще подумывала приобрести специально кофеварку. Ясно мыслить без кофе утром было проблематично. Ее пальцы работали не так быстро, как прежде, и сюжет из головы переносился на бумагу текуче и непоследовательно. Мусорное ведро наполнялось бумажками, а стопка чистых листов становилась меньше в объеме. Судя по небу перед глазами, день будет серым, но теплым или холодным, сказать было нельзя наверняка. До двенадцати дня обычно всегда было холоднее. Не выдержав, что очередная рукопись выходила из-под ладоней прямиком в ведро, она вскочила с места и спешно засобиралась. Ботинки отыскались в гардеробной, она всунула в них стопы и накинула пальто на плечи, сняв с вешалки. — Ты куда это? Хриплый голос позади заставил напрячься, ведь она почти совершала побег, хотела уйти подальше от проблемы, что сильно перегружала мозг. Плечи стали прямее, Уэнздей посмотрела на одежду, висящую перед глазами. — Спи дальше Инид, я на прогулку, — проговорила она и пошарила руками в карманах пальто. Телефон, помятая сдача купюрами, складной нож. Коротко вздохнув, она повернулась, отгоняя прочь неловкость, потому что действительно чувствовала себя пойманной, и взглянула на соседку. На ее лице играла утренняя хмурость, и выглядела она просто очаровательно, такая сонная и растрепанная. Девушка на ощупь поводила рукой под подушкой. — В… — она прищурилась, таращась в телефон, — семь двадцать три утра? Уэнздей, ты нормальная? — Смотря что ты имеешь ввиду под словом «нормальная». Уэнздей закатила глаза. Инид села на кровати, розовая футболка с надписью «горячее чем ад» сидела криво и неудобно. Она придирчиво осмотрела Уэнздей, что выглядело немного комично, с утренним беспорядком на голове и с носком на свисающей ноге с кровати, на котором был изображен котенок. — Повяжи шарф или надень что-нибудь с горлом, — сказала Инид тоном, не терпящим возражений. Уэнздей повторно закатила глаза под закрытыми веками. — Я ненадолго. Сейчас разгар весны, Инид, — сказала Уэнздей. Если бы у нее были привычки подруги, она бы запрыгала на месте от нетерпения. Хотелось уже исходить все тропы и освежить голову, а не припираться с блондинкой насчет выбора одежды. Какая-то навязчивая материнская черта в Инид порой достигала предела, что, несомненно, раздражало. Даже ее родная мать не была такой придирчивой. Уэнздей помнила, как зимой, когда весь этот кошмар с хайдом закончился, они вышли на прогулку (лично ее Инид почти силком потащила на улицу), она взяла три (три!) дополнительных пар перчаток и напялила на нее, Йоко и Ксавье, не слушая никаких отговорок. Причем сопротивляться было бесполезно. Уэнздей повезло, и ей достались обычные белые, а вот Ксавье ходил в розовых перчатках с единорогом и постоянно ныл, что его пальцы для них слишком длинные. Йоко же держала лицо и смиренно щеголяла с горчичными перчатками-варежками с изображением зайчика. У части, которая трансформирует перчатки без пальцев в варежки, были торчащие белые уши. — Уэнздей, — Инид опасно нахмурилась. — Мне будет жарко, если я надену что-нибудь еще, — попыталась она отвертеться. Как пятилетка, ей-богу. — Наденешь снуд и сможешь снять его в любой момент, — Инид улыбнулась наигранно и зажмурилась, приподняв довольное лицо. Уэнздей стояла, насупившись, и перебирала в голове решения щекотливой проблемы. А вот Инид и не нужен был ответ. Она встала с кровати, шустрым шагом пересекла комнату и принялась перебирать вешалки. Утомленный вздох покинул легкие, а руки, как по команде, сложились на груди. Настырная девчонка. Ворвалась в ее жизнь, как всесокрушающий цунами. Разбавила черное море, сопротивляясь всем законам физики, химии и здравого смысла. Для того, чтобы одевать потеплее, обнимать покрепче и быть рядом сдерживающим фактором. До ушей со стороны добрался звук. Протяжный звук умиления. Уэнздей распахнула широко глаза и замерла во всеобъемлющем смущении. Она же не..? Девушка показалась на глаза, сжимая в руках вязаную вещичку, а на плече ее висел подаренный на Рождество новый снуд. — Ты вернулась за ним? — благоговейно прошептала Инид. Ее голубые глаза заблестели, и она растроганно заулыбалась. — Но он же просто… растерзан. Была бы моя воля, я бы его просто похоронила рядом с особняком. Снуд, который пострадал в тот вечер, когда хайд распорол Тайлеру грудь, Инид держала с трепетом. По лицу запрыгали колючки, а уши потеплели. Она не знала тогда, почему вновь посетила то зловещее место. Просто что-то в ее груди настойчиво просило об этом. Это казалось… Уважительным. Едва не потеряв новоприобретенную подругу, действие сочлось более чем правильным. Теперь же Уэнздей прекрасно понимала, что уже тогда она сдалась в лапы сентиментальному монстру. Она нахмурилась, стараясь прогнать дурацкое чувство смущения, возникшее будто из-под земли, но оно не уходило, и к нему в неудовольствие Уэнздей, присоединялось что-то такое мягкое и теплое, что не было сил отпираться. — Ты сделала мне подарок, — она опустила взгляд в пол, — я не могла оставить его в этом месте. Уэнздей чувствовала, как ее щеки наливались кровью, как покалывали скулы и уши, как ее склеенное сердце нагревалось в груди. Инид шагнула ближе и с сердечностью в каждом движении медленно обвила руками талию, минуя пальто. Она прижалась к ее плечу светлой макушкой, а Уэнздей прикрыв глаза, ответила на объятье. — Это очень трогательно, Уэнс, — тихо проворковала Инид в плечо. — Не начинай, — проворчала Уэнздей. Они стояли так какое-то время. И с каждой секундой Уэнздей чувствовала, что их касания становились острее ощущаемы, как явно проступали на коже миллиметры движений подруги, несмотря на одежду. Казалось, что их объятья переходили черту, надо бы отстраниться, но так этого не хотелось. Она боялась, что Инид почувствует изменение, этот дребезжащий ток, который исходил от Уэнздей. Нужно было побыстрее прекратить, пока Инид не передалась странная эмоция, не влилась в ее тело, как очерняющая вязкая патока. К маленькому облегчению, пальцы Инид продолжали мягко поглаживать ткань кардигана, что говорило о том, что той неловко не было. Свои нерешительные и напряженные руки на плечах девушки она старалась не шевелить, хоть и желание погладить открытую кожу плеча и шеи яростно пульсировало в груди. В этот момент вещи словно становились двусмысленней, но в каком именно значении, пока было неизвестно. Инид разжала руки, пресекая мысли на корню, и ласково улыбнулась сомкнутыми губами. Она принялась надевать на нее недавно подаренный снуд, а Уэнздей все старалась усмирить свое дыхание, рассматривая мягкие, как летние волны, глаза. Инид была такой красивой. Ее маленькие родинки, вздернутый нос, нежно-розовые щеки. В ее глазах была пленительная привлекательность, то ли дело в цвете, который был живым воплощением голубой лагуны, то ли в пушистых подкрученных ресницах и чуть заметными морщинками от улыбки в уголках глаз, но это очаровывало, восхищало. И губы у Инид были… — Вот так. Теперь не замерзнешь. Уэнздей вздрогнула и с оторопью оторвала взгляд. Инид смотрела прямо на нее, поправляя вещь скорее для того, чтобы занять руки, нежели за тем, чтобы удобнее расположить снуд. — Я приду к завтраку, — выпалила Уэнздей с округленными глазами и метнулась к двери. Когда она вышла, ее шаг был быстрым, а возможно, перешел на бег. Сколько не старайся, за учащенным, раскаленным добела сердцем не угнаться. Она устремилась к озеру. Вода была не совсем тихой, изредка по ней проходила рябь, деревья отражались, как в зеркале, а при поднявшемся ветре расползались по глади, будто помехами на старом телевизоре. Она поежилась и с легким раздражением подумала, что Инид снова оказалась права. У самой воды было еще холоднее, но так или иначе, холод был бодрящим и остужал, как ей это было нужно. Все отшлифованное эмоциями, чувствами и недавними волнениями нутро покрылось коркой льда. Пустота и мороз. Должно стать лучше, ведь душу больше не терзали острыми, как наточенный клинок, зубами голодные хищники. Только грудь тянуло, а следом неприятная тяжесть опускалась ниже. Она посмотрела на свои руки. Ей казалось, или они и вправду стали тоньше, венки на руках отчетливей выделялись, а пальцы незаметно подрагивали. Она не могла стать меньше, не тогда, когда она уже выглядела как ходячий скелет. И эта мысль не приносила радости. Было тошно смотреть на потрескавшиеся губы, на темные круги под глазами. Если она раньше выглядела с ними как свежий мертвец, то сейчас не лучше падали. Разлагающаяся и гниющая изнутри. Уэнздей испытывала угрызения совести за то, что позволяла себе минуты спокойствия, когда находилась рядом с Инид. Она не думала, что достойна ощущать умиротворение. Наедине по нарастающей текли уничижающие собственное «я» предложения, с каждым словом забивая новую шляпку гвоздя до упора в ноющие кости. Ледяной ветер подул со стороны озера, челка растрепалась, но она не отвернулась, она хотела, чтобы стало холоднее. Хотела впустить его под одежду, под кожу, хотела, чтобы все остальное, чего не коснулась та корка льда внутри, затвердело до трупного окоченения. Лучше соответствовать своему внешнему виду, чем терпеть муки и безрезультатно пытаться вычеркнуть из воспоминаний жестокого монстра, смерти и Тайлера. Уэнздей аккуратно оголила запястье и поджала губы. Ей стало стыдно и мерзко. А еще больно. Действительно больно и… Одиноко. Чуть лучше, чем пустота. Она расстегнула пальто, стихший ветер мимолетно огладил небольшой участок кожи между футболкой и бережно обвязанным снудом. Рука залезла в карман пижамных штанов и нащупала острый предмет. Уэнздей тем временем посмотрела на воду потухшим взглядом, пальцы мяли тонкое лезвие, выгибая тó дугой вперед-назад. Ботинки издавали глухой стук, когда она шла по пирсу, а потоки воздуха колеблясь в силе, метали полы пальто в разные стороны. Она села на деревянные доски и свесила ноги с края, грузная подошва почти доставала до воды. Лезвие поблескивало в сером свете утра. Она крутила его в руках и незаинтересованно рассматривала, как диковинную вещь, а мыслей в голове не было. Казалось, она в тупике. Заперта. Огорожена от внешнего мира вместе с ветром, играющим с волосами, полосой деревьев с зелеными побегами и солнцем, далеко запрятанным за смурыми пыльно-серыми облаками. На руке заживало несколько пурпурно-красных линий в столбик. Длиной они были сантиметра три-четыре, не больше. Уэнздей провела по одному из них пальцем, и плечи, упрямые и жесткие, сгорбились. На них лежало по камню и давило вниз, к самой земле. Последний она сделала несколько дней назад, ночью, когда подруга, завернувшись в одеяло, размеренно сопела на своей пестрой кровати. Она все думала о произошедшем днем, прокручивала в голове слова Тайлера, она думала о всем том времени после зимних каникул. Ее жизнь была такой скучной и нормальной в эти месяцы, что она ощущала мышцами, как сильно деградировала. Какая от нее польза? Она ни в чем не преуспела, ее идеи для книги потускнели и выходили из-под палки, ее голова шла кругом из-за размышлений, из-за чего терялась концентрация, и на фехтовании она проигрывала чаще, чем в самых страшных снах могла себе позволить. Уэнздей прижала острый кончик к коже запястья и, надавив, двинула параллельно крайнему следу. Медленно разрезая эпидермис, она чувствовала в груди что-то отдаленно похожее на щекотку, которую яро ненавидела. Грудная клетка непроизвольно расширялась, нос впускал в легкие свежий воздух. Белая ткань внутри пореза запестрела бисеринками крови, которые увеличивались в размерах и, задевая друг друга, сливались, наполняя линию до краев. Уэнздей подвигала сжатыми челюстями и вздохнула. Процесс приносил удовлетворение. Она должна быть наказана. За глупость, за опрометчивость, за поспешные решения. Она стала никчемной и беспокоилась, что это уже никак не исправить. Опасный рой насекомых, поднявшихся с желудка, стих, и пустота вернулась, когда она сделала еще один порез. Уэнздей вытерла большим и указательным пальцами запачканное лезвие и спрятала обратно в карман. Взгляд не отрывался от линий. Она потерла напряженные глаза пальцами. Вытереть кровь было нечем, потому она просто поднесла руку ко рту и убрала излишки языком, порезы щипали. Она опустила осторожно рукава, размазывая языком по небу маленькие желеобразные капельки, потому что кровь уже успела свернуться. Возможно, стоило убежать в тот самый первый день. Кто-то все-таки предпочел позавтракать где-нибудь в Джерико, так как уже несколько человек сквозь деревья и кустарники ей попались на глаза. Она отчужденно слушала чужие реплики, пока неторопливой походкой шла в противоположную сторону. Уэнздей непроизвольно начала думать о сюжете своей книги, но раздраженно повела плечами, ведь пару интересных поворотов все-таки промелькнули в голове, а у нее под рукой ничего не было, чтобы записать. Она пнула камешек, валяющийся безмятежно на пути, тот отлетел влево и скрылся в пожухлой траве, но следом ее ноги остановились. Внезапная мысль вспыхнула в голове, заставляя ее губы скривиться. Дьявол. Выудив рукой телефон, она залезла в заметки и, хмуря в неудовольствии брови, сделала первую запись. Черт бы побрал эти технологии, все в этом мире решили пойти наперекор ее принципам. Иногда она возвращалась мыслями ко сну с Гуди. Было все так… Реально. Но раз за разом Уэнздей сходилась на том, что ничего из того, что она сама не знала, сказано не было. Подсознание могло быть изворотливым и безжалостным, но в купе с ее излишне правдоподобными видениями тревожные вопросы не покидали голову. Думая о посмертной улыбке Гуди, мурашки табуном прошли по лопаткам. Предок не был таким простым, каким хотел казаться, хотя, вполне возможно, Уэнздей просто следовала своей привычке надумывать лишнего и залезать в дебри гипотез. строя увлекательные домыслы. Гуди больше нет. И в этом заключалась правда. Когда она возвращалась в Офелия-холл, то живое состояние, за которое она себя ругала, приятными потоками подползало к испачканным в земле подошвам, а она ступала в них, оскверняя своим бессовестным присутствием. Инид была ее отвлечением. Ее порочным, желанным и легким, как ее прикосновения. Как она провела бы это время в Неверморе, учись Инид где-нибудь в Сан-Франциско? На самом деле блондинка была связующем звеном почти везде. Никто бы из теперешнего окружения не подобрался к Уэнздей так близко, никто бы не обращался с ней настолько деликатно. Инид Синклер могла раскопать в ней давно позабытую совесть с самых первых дней, и это впечатляло. Если вещи без присутствия девушки дошли бы до момента, когда хайду предоставился случай с ней покончить, вероятно, ее тело уже гнило бы под землей. Вялые строчки выходили из-под пальцев, кожа запястья продолжала пощипывать, а небо, все еще серое и безрадостное, освещало комнату пасмурным светом. — Твой кофе. Инид вошла в комнату, держа в руках кружку за ручку, пар от горячего напитка виден невооруженным глазом. — Спасибо, — Уэнздей улыбнулась уголками губ и встала со своего места, чтобы принять напиток. — Но тебе не стоило делать все за меня. — А что, если я хочу? — она подмигнула и принялась поочередно скидывать с себя одежду, сначала стягивая белый свитер с сердечками, который однажды взяла для Уэнздей, когда они ходили в Джерико, затем вылезая из розовых брюк. Инид действовала так быстро, что Уэнздей пришлось прикрыть глаза и только потом повернуться, ибо сделай она это резко, кофе, расплескавшись на полу, впиталось бы темными пятнами в древесину. Уэнздей все равно бросился в глаза краешек ее бирюзовых трусов. Она поставила белую непримечательную кружку на стол и села. Нежность внезапно затопила ее с головы до ног, а указательный палец увлекся потиранием угла стола. Несмотря на то, что небо почти не изменилось, время запрыгало быстрее и более оживленно. Утром все всегда казалось немного нереальным. Она отпила осторожно кофе, стараясь не обжечься и взглянула на единственную строчку, что она успела напечатать на новой странице после предыдущей, насильно вытянутой из полупустой головы. Уэнздей нахмурилась. Одна полумертвая страница и жалкая строчка. Вот на что она была способна сейчас. Раздражение побудило ее вырвать листок и отправить в корзину. Инид на своей кровати развалилась в позе звезды, переодетая в домашнюю одежду. Футболка «горячее чем ад» теперь сидела как надо. Она совершенно не могла писать. Уэнздей оторвала взгляд от соседки и посмотрела на стену. — Я не могу писать, — она озвучила постыдную мысль вслух, продолжая пялиться на паука, застекленного в рамке. Инид зашуршала на кровати и Уэнздей не могла на нее не перевести глаза. — Почему? — спросила Инид, сев на постели. Она скрестила ноги и оперлась ладонями на кровать. — Если бы я знала, я бы что-то сделала. Ей хотелось, как обычно, вернуться в комнату после уроков, засесть за пишущую машинку, ощутить прилив энергии, ощутить, как плавно буквы складывались в слова на белой бумаге. Она была бы не против произнести с нажимом «Инид…», когда девушка, забывшись, начинала мешать ей разными звуками, побуждая сосредоточенность незаметно рассеиваться. Все лучше, чем то, чем она страдала сейчас. Мысли то и дело блуждали где угодно, только не вокруг детективного романа. Вайпер внутри истории скучала, а Уэнздей не знала, как ей помочь. После слов Уэнздей Инид выглядела загруженной. — Ну, учитывая последние события, тебе нужен отдых, — она вытянула губы в трубочку. Ее брови свелись на переносице, а взгляд забегал по комнате. В момент она оживилась. — Ты не думала поговорить с родителями? — Поговорить с родителями? — спросила Уэнздей. — О чем? Что я испытываю писательский кризис? Спасибо, я и так в последнее время слишком часто думаю о петле. Плюшевые игрушки Инид смотрели на нее в упор. Уэнздей пришла в голову идея зарыться в них с головой и сидеть там, пока ее жизнь не канет в лету. — Уэнздей, мы это уже обсуждали. Ее мягкий голос выводил из равновесия, но, наверное, все дело в глазах, потому что они изучали ее так, будто у Уэнздей были проблемы, будто в гардеробной, в ящике из-под обуви хранилась прочная веревка, которую она собиралась на днях подвязать на балки. Осталось выкроить время между литературой и фехтованием. Она знала, что для подруги иногда ее слова про смерть были тревожными, но то и дело изо рта вырывалась очередная фраза. Взгляд спустился с голубых глаз вниз, на полосатые носки. Внутри, как из приоткрытого люка ночью при серебристом лунном свете, вырывался клубнем пар, был горячим, но плотным и отягощающим. — Мне проще выражать эмоции посредством описания смерти, ты знаешь об этом, — напомнила она и пожала плечами. — Когда-нибудь… — пробормотала Инид себе под нос и вздохнула. Уэнздей ждала продолжения, но к счастью или к сожалению, Инид вернулась к прошлой теме. — Я имела ввиду не писательство, а твои… Прошлые отношения. Пальцы на ногах напряглись. Уэнздей еле себя поборола, чтобы не огрызнуться подруге. — Нет, — она отрезала, Инид раскрыла рот, но Уэнздей, округлив карие глаза, ее перебила: — Нет, ни за что в жизни, — немного помолчав, добавила: — и тем более не после смерти. Инид смотрела с сочувствием, но с намерением убедить в правильности данного решения. По ее лицу было четко понятно, насколько она сомневалась в Уэнздей. Сдвинутые брови, поджатые губы. И почему-то сердце саднило сильнее. — Уэнздей, тебе нужна поддержка семьи, — продолжала девушка. — У меня есть ты и Вещь. Уэнздей тяжело дышала, щеки горели, не то от злости, не то от смущения. В свой провал она не горела желанием кого-то еще посвящать. Уж точно не родителей, кто часто от нее слышал: «Брак для тех, кого в противном случае не пощадил бы естественный отбор», «если вы думаете, что в будущем я обременю себя семьей, то я вправе подать на эмансипацию, зачем мне родители, которые не участвовали в моем взрослении». — Как бы приятно это не было слышать, тебе нужны родители, — настаивала она. Инид озвучивала ее унизительные желания вслух, те, которые она не хотела видеть в собственной голове, те, которые не хотела слышать ушами или чувствовать тяжело бьющимся сердцем. Потому что она начинала думать о том, какие объятья ее матери все-таки нежные, какие поцелуи в макушку мягкие, словно перышки. Она не хотела признаваться в том, как отчаянно желала облегчить душу. Хотелось, как в раннем детстве, чтобы отец присел на пол у ее ног и преподнес в утешение очередную сверкающую на солнце вещицу, которая для остальных окажется оружием и пыткой, когда для нее — игрушкой и возмездием. Когда она была еще совсем мала, до Нерона, до Пьюберта, она еще могла просить у них утешения. Не было страха и скованности, была лишь детская потребность искать маму с папой, когда было больно. Она помнила, что забиралась к Мортише на колени и обхватывала всем своим маленьким тельцем, утыкалась в грудь головой и плакала, пока Мортиша ласково покачивала ее из стороны в сторону и гладила по спине. Перелом был резким, что она совершенно забыла о том, что в возрасте лет пяти была другой. Она свирепо стирала эти моменты из своей памяти, возможно, даже непроизвольно, потому что до того, как она пошла в обычную школу, сменила домашнее обучение на сотню лиц, попадавших на глаза ежедневно, ее никто не считал ненормальной. Никто не толкал в коридорах, никто не исписывал парту оскорблениями. Однажды ей отрезали кисть от косички. Она очнулась только тогда, когда ее оттаскивали несколько учителей от визжащей шатенки. Та лежала на полу и закрывалась локтями, на которых краснели царапины и виднелись темные точки. В руке Уэнздей, сцепив зубы, сжимала простой карандаш с отломанным стержнем. Эта школа стала первой, из которой ее выперли. После того, как Мортиша устроила взбучку всем сидящим в кабинете директора, они покинули здание во всех смыслах в последний раз. Когда взрослые ругались и выясняли, кто прав, кто виноват Уэнздей зарылась глубоко в себя и представляла, как вонзала этой глупой девчонке карандаш в глаза, до тех пор, пока единственным напоминанием о них не стали окровавленные глазницы с мясными дырами внутри. Но стоило ей остаться наедине с родителями в машине, она жалко разревелась. А вот уже после смерти домашнего любимца она отрезала себя от всего, что не доставляло дискомфорта раньше. Уэнздей смутно понимала, насколько была обижена на родителей за то, что те продолжали сменять школу за школой, где ее гнобили, хоть и в последствии получали за это путевку в больницу. Озлобленность очерняла ее, подтачивала, как ножи. Каким-то образом она считала, что ее предали, и Уэнздей отреклась. Она не желала знать их тепло и утешение, когда вещи в ее жизни больше не менялись к лучшему. Только количество школ возрастало. Похоже, Уэнздей все еще тот ребенок, которому отрезали косичку, чтобы посмеяться. Она вернулась в реальность, когда Инид ее позвала пару раз. Оказывается, руки ее были сцеплены в замок, а зубы сильно вгрызались во внутреннюю сторону щеки. На грудь будто скинули наковальню. — Что если… — она запнулась, ее голос был таким тихим. И не знала она, что собиралась сказать. — Я так часто говорила, что мне это не нужно, — на кончике языка горчило разочарование. Она не видела Инид, но предположила, что та смотрела с жалостью. — Я не хочу, чтобы меня тыкали носом, как котенка в собственную лужу. — Такое когда-нибудь происходило? — внезапно спросила Инид. — Нет, но… Судя по звукам, девушка поднялась с кровати. Глаза все равно поднимать было стыдно. Подмывало свернуться в клубок, как напуганный ежик, правда, она и без физического воздействия могла отталкивать людей от себя. Нескончаемые эмоциональные разговоры доводили до ручки. Был ли у всего этого предел? Неуютно. Кому нужно было продать душу, чтобы больше не тянуло грудь? Есть ли какой-то обряд очищения? Ведьминский заговор, заклятье на крови? Инид опустилась на колени перед ней и положила ладони на ноги. Стало тепло. Пришлось на нее посмотреть. — Они тебя любят и не осудят. Тебя не за что судить в любом случае, — сказала Инид, заглядывая ей в глаза. — Все будет нормально. На каникулах будет достаточно времени, окончательно приведешь голову в порядок. Ну? Инид растирала ее ноги в успокаивающем жесте и смотрела вплотную, словно она заболевала простудой. Глаза так и говорили: «горло не болит?», «может принести тебе чай с медом?» и «боже, у тебя жар». — Ненавижу эти моменты, — Уэнздей проговорила ослаблено и закрыла глаза. Она вдохнула воздуха через нос, стараясь привести внутренний переполох в порядок. — Какие? — деликатно спросила Инид. — Когда ты чересчур нежная, а я чересчур слабая для того, чтобы сопротивляться, — Уэнздей скривила губы. Тепло, наполняющее грудь, смешивалось с тоской цвета осенней ночи и трепетом от мягких ладоней на бедрах. Инид убрала ладони, словно слышала, о чем она думала, но вместо того, чтобы встать, обняла ими пространство чуть ниже коленок Уэнздей и положила голову на ноги. — Придет день, и ты перестанешь себя называть слабой за проявление базовых эмоций. Уэнздей почувствовала кожей вибрацию от слов. Она покраснела. — Пошли смотреть Ганнибала, — голубые глаза вернулись. Инид выглядела расслабленно, чего о себе Уэнздей сказать не могла. — Нам осталось немного. Хочу узнать, они будут вместе или нет. Им не помешает уйти от реальности, подумала Уэнздей и заправила светлую прядку за ухо. Инид смущенно улыбнулась.***
— Я не понимаю, зачем мы туда идем. Они шли по коридору и обсуждали предстоящий вечер. Инид изредка с кем-то здоровалась, махала рукой и оживленно улыбалась, будто каждого знала близко. На улице только темнело, но на них уже падал теплый свет с потолка и пересекался с прохладными лучами, падающими на пол из окон. Отбой еще не скоро, но Инид, несмотря на категоричные отговорки, сложила к себе в красную сумку подушку и одеяло Уэнздей, тем самым закрывая вопрос о том, останутся ли они ночевать. — Может потому, что это последний день перед каникулами, или потому, что тебе надо расслабиться, или просто потому, что это весело, Уэнздей? — блондинка закатила глаза. Сумка в ее руках выглядела легкой, но Уэнздей то знала, что та была забита средствами для макияжа, принадлежностями для маникюра, уходовой косметикой… И еще много чем другим. — У нас разное понятие о веселье. Она старалась не отставать от бодро шагающей подруги и хмуро скользила глазами по чужим лицам, иногда попадающим в поле зрения. Тем временем они спустились с лестницы и повернули направо. — Не будь букой, это просто посиделки, — Инид оглянулась. — Никаких мальчиков, толпы людей и жесткого тайминга. Только девочки, фильмы, музыка и, может, немного коктейлей… — Я не удивлюсь, если там окажется ящик водки, лайм и газировка в единственном экземпляре. Когда Инид застала ее за книжкой в библиотеке Пасленовых, запредельно воодушевленная, и объявила, что они идут к Йоко с Дивиной «отмечать начало каникул», она успела только удивиться тому, как она ее так просто нашла. Рту удалось едва открыться, а блондинка уже взбиралась вихрем обратно по лестнице, бормоча под нос, что она могла взять с собой, чтобы сделать эту вечеринку лучшей. И хотя Уэнздей желала отвертеться, наедине со своими мыслями оставаться было сложно. Она поприпиралась для приличия и согласилась, мысленно готовя себя к ужасам предстоящей ночи. В первый и последний раз, когда она позволила себе поддаться подростковым желаниям, ночь обернулась прискорбным образом. Воспоминания отгонялись сразу же, стоило им пересечь рубеж и перейти с легких ненавязчивых кадров в мини ролики, в которых запечатлелись все подробности, что не были стерты алкоголем. Но количество людей и вправду немного успокаивало. Дом, наполненный незнакомцами, отталкивал, а вот небольшая компания в стенах академии вселяла надежду на то, что ничего плохого не произойдет. Волнение, которое росло при обыденных прикосновениях рук блондинки, сбивало с толку, но еще больше озадачивало, что она чувствовала предвкушение чего-то. Они остановились у двери на малость отличающейся от их собственной. Здесь свет был тише и теплее, в отличие от главных коридоров, как будто здесь только-только настало время отбоя. — Ну, меня это точно не убьет, — просияла Инид, отвечая на предыдущую реплику, и постучала кулаком в дверь. Уэнздей открыла рот, чтобы напомнить какой бы Инид не была сильной волчицей, на утро, последствия могли быть неутешительными для них обеих, учитывая, что слушателем ее страданий станет Уэнздей. И только потому, что ее это будет нервировать, а не потому, что грудь скрутит от плохого самочувствия соседки, которое захочется облегчить. Но дверь резко распахнулась. Тотчас музыка, глухо доносившаяся сквозь стены, наполнила их уши. Уэнздей сделала еще один успокаивающий вдох. Внутри царил беспорядок. Подушки, одежда, все валялось на полу, как в подростковых журналах Инид, в которые ей было неудовольствие заглянуть. Девушке было давно не четырнадцать, но она любила покупать новые номера и наклейки с некоторых журналов прилеплять на все поверхности, что были доступны. Уэнздей думала, после выходок соседки за все время у нее образовался тромб на фоне психоэмоционального напряжения, и когда она увидела наклейку с кексиком на пишущей машинке, она почти была уверена, что ее настиг инфаркт миокарда. Состоялась очень долгая лекция о том, что точно категорически нельзя трогать ни при каких обстоятельствах. Из-за избитого щенячьего мокрого взгляда и дрожащей губы пришлось смягчиться и с раздражающим принятием перелепить наклейку на шариковою ручку. Она могла вытерпеть одну гиперактивную личность, но троих? Надо было продумать пути к отступлению. — Внимание, анекдот! — Дивина с улыбкой до ушей, в зелено-белых пижамных штанах в клетку, в футболке, вероятно, с какой-то рок-группой, стояла, придерживая дверь, смотря на них поверх черных очков вампирши, и была слишком радостной в такой тяжкий для Уэнздей час. — Купил мужик шляпу… — она сделала таинственную паузу. — А она ему как раз! Из комнаты послышался громкий визг, переходящий на безудержный смех, а заглянув поверх руки сирены, можно было лицезреть Танаку, бьющуюся в конвульсиях и еле удерживающую в руке бутылку с каким-то розовым пойлом. Дивина присоединилась к своей девушке на полу, начиная смеяться из-за ее невыносимо громкой реакции. Бьянка, на губах которой тоже играла улыбка, отсалютовала новоприбывшим своей бутылкой. — Добро пожаловать на девичник, леди. Уэнздей посмотрела на Инид. — Убей меня, если я тебя попрошу. — Только если будешь хорошей девочкой, — подмигнула Инид и в припрыжку вошла в комнату. Уэнздей прикрыла веки, глубоко вдохнула и, игнорируя желание прикоснуться к своим потеплевшим щекам, чтобы потереть, вошла внутрь, прикрыв за собой дверь. Предстояла длинная ночь.***
Это было таким же невыносимым кошмаром, каким она его представляла в голове. Музыка, стучащая по вискам и заставляющая веко дергаться от попсы две тысячи десятых годов к облегчению, но невероятно слабому, в купе с остальной вакханалией, что происходила в четырех стенах сладкой парочки, была убавлена. В комнате пахло попкорном с сыром и тяжелым запахом гари, что безрезультатно пытались убрать девушки открытыми настежь окнами. Итак, в комнате у парочки было едва ли не все для благоприятного существования, не хватало какой-нибудь электрической плиты, да и только. Но наверняка сказать было сложно, она могла просто не заметить. Уэнздей не удивили ни кровати, сдвинутые вместе, ни микроволновка и мини-холодильник, откуда доставалась кровь в пакетах и бутылки пива. Казалось, их комната в общежитии академии позиционировалась как полноценная однокомнатная квартира с укоренившейся рутиной в каждом квадратном метре. На Уэнздей произвело впечатление то, насколько эти две разные девушки гармонировали друг с другом, несмотря на непохожие увлечения и свой уникальный стиль. Дивина увлекалась искусством и любила рисовать, потому на стенах изредка можно было заметить цветные изображения или карандашные наброски, когда, как от Йоко, в глаза бросалось что-то готическое в виде плотных темных штор или, например, резного туалетного столика. Мысль, промелькнувшая на задворках, напугала ее больше, чем перечисление фильмов, которые можно было поставить на фон, пока они занимались маникюром — что, если бы их внутренние миры с Инид слились в их комнате также? Наклейки на вещах Уэнздей, классическая литература поверх журналов о скандалах знаменитостей… О, это было бы ужасно. Несомненно, самая страшная пытка. Ни за что и никогда на свете она такого не допустит. Она в теплом свитере Инид… Запах ее шампуня на белокурых волосах… Сдвинутые кровати с черным постельным бельем, желтым пледом и одной из плюшевых игрушек в ногах. Да, чудовищная идея. Во всем этом хаосе с пьяным макияжем, с абсолютно несочетаемой цветовой гаммой (хотя кого это волновало?), с откровенными разговорами, переходившими на новый уровень из-за градуса, с каждым бессмысленным диалогом, в который ее насильно пытались впихнуть (что-то из разряда «кого из фильма ты бы убила/женилась/трахнула») к ее изумлению, спасала Бьянка. Инид была… игривой. И чем больше она пила, тем сильнее раскрепощалась в своих действиях. Держать ее за руку время от времени придавало сил терпеть взбалмошных девчонок, но вот любвеобильные ноты от Инид терпеть становилось невыносимо. Робкая улыбка все стремилась заползти на лицо, но зрителей было слишком много, чтобы позволить этому случиться. Бьянка из всей компании единственная излучала благоразумие. Она расслабленно потягивала свой коктейль, по случаю смеялась, говорила что-то, но больше наблюдала. Барклай спасала Уэнздей от глупых вопросов, отвечая первой, когда три пары глаз обращались к ним обеим. У них с ней было взаимное уважение, это не означало, что они должны тесно дружить, но протянутая рука помощи воспринималась безболезненно. В этот вечер она не пила алкоголь и жевала подгоревший попкорн, вполуха слушая болтовню об одежде, где Дивина жаловалась на то, что все штаны ее размера везде сидят хорошо, кроме талии. Уэнздей, смирившись, смотрела в экран ноутбука, в котором играл фильм в жанре ужасы-тире-комедия с грязными шутками и громкими воплями. Честно говоря, она лучше бы пересмотрела «16 желаний», которые они смотрели с Инид в последний раз, когда была ее очередь выбирать фильм. За пределами фильма началась суета, она оторвала глаза от экрана, а Инид уже скрылась за дверью туалета. Дивина с Йоко обнимались и о чем-то ласково переговаривались. Уэнздей могла расслышать голос Дивины, который уронил что-то вроде: «жаль что мне не по размеру». Она перевела взгляд с них на Бьянку, что лежала рядом, подперев рукой голову, и в тот момент издавала смешок на второсортную шутку из фильма. — Что происходит? — спросила Уэнздей, сдвинув брови к переносью. Бьянка, не отрываясь от фильма, ответила: — Дивина заказала нижнее белье, ей не подошло. Она подумала, что Инид будет как раз. В этот момент дверь ванной раскрылась и… о… Ого… Инид вышла в одних штанах и красном кружевном бюстгальтере без вставок поролона. Ткань была легкой и тонкой, кружевная тесьма вместо лямок, маленький бантик посередине у чашек и чуть меньше в местах, где с чашками соединялись лямки. Также кружевная лента под бюстом красиво дополняла изделие. Белье было ярким и алым и невероятно привлекательно сочеталось с молочной мягкой кожей. Инид прокрутилась пьяно улыбаясь, а Бьянка, Йоко и Дивина в один голос одобрительно загалдели. Сердце в груди наполнилось горячей кровью и с учащенной пульсацией стремилось взорваться, дабы устроить внутренне кровотечение. У нее, похоже, онемели затылок и уши, а лицо ужасно горело. Она застыла с почерневшим попкорном между пальцев и с оторопью осознала, что непроизвольно приоткрыла рот. — Ах, я рассчитывала на то, что ты выйдешь в полном комплекте, — с досадой сказала Дивина и сделала глоток голубого напитка, зажав полосатую трубочку губами. Инид метнулась в ванную и прихватила красные трусики. — В этом? — она в притворном возмущении растянула ткань между пальцами, демонстрируя прозрачную нижнюю часть белья, где не было кружева, только материал, напоминающий шифон. — Ты серьезно? — Мы уже видим достаточно, Инид. Чего скрывать? — заметила благодушно Бьянка, двусмысленно ухмыльнувшись. Блондинка, будто не зная этого, прикрыла просвечивающие соски ладонями и, глубоко оскорбленная, раскрыла рот в безмолвном вопросе «Прошу прощения?!». Ее кокетливые движения распаляли чувства и вскапывали заледеневшую землю без малейших усилий. Дьяволица во плоти, в красном нижнем белье и покрытыми лукавством веселыми глазами. Уэнздей как никогда душила жажда. Пока словесные препирания и регулировка бюстгальтера заняла девушек, она старалась делать вид, что ее нисколько не интересовала полураздетая соседка по комнате. Она видела Инид в белье, она видела, как та переодевалась, но почему в этот раз все ее тело стало таким неловким и неподатливым, она понятия не имела. — Дыши, Аддамс — рукой Бьянка задела ее бедро. Уэнздей очнулась, как от искусного транса. Неужели ее реакция считывалась светлыми глазами все это время? — Я не… — она нахмурилась и стеснено поменяла позу. В голове не было ни одной заготовленной фразы. Руки по привычке сложились на груди. — Я… — Не пытайся, — Бьянка отмахнулась. — Фильм дерьмо. Ты так не считаешь? Уэнздей посмотрела в экран ноутбука, где снова кто-то визжал из-за удара топорм в позвоночник, и подвигала челюстями от смущения. Очевидно, Бьянка решила перевести тему, но делала это так, словно в сделанным ею выводе была уверена на сто процентов. Но ответить на этот выпад Уэнздей впервые не знала как, потому проглотила неприятное чувство, едва не подавившись. Она стиснула зубы и глянула мельком на Инид, что теперь натянула футболку и ловко сняв лифчик, вытянула его через низ. Уэнздей вернулась к фильму. — Тем не менее мы смотрим его вдвоем. Бьянка, порывшись в миске с попкорном, протяжно вздохнула. — Туше.***
Свет был погашен. Все идеи себя исчерпали, а долгое общение и смех утомил не только Уэнздей, но и остальных девушек из которых выходил алкоголь и забирал последнюю энергию, оставляя на своем месте только усталость. Пятерка ютилась на полу в окружении подушек и одеял на черном пушистом ковре. Йоко заявила, что никому не позволено спать на кровати в ночевки, только если это не огромная кровать размером вполовину их комнаты. Когда Уэнздей легла на спину и укрылась одеялом, она подумала, что вот-вот, наконец, наступит тишина, а она с чистой совестью за выполнение дружеского долга поддастся желаемому сну. Но не тут то было, девочки продолжили разговаривать и хихикать с любой неровно брошенной чепухи. — Я надеюсь, тут никто не будет заниматься непристойностями, когда остальные будут спать? — справедливо спросила Барклай, лежа ровно посередине между сладкой парочкой и Инид с Уэнздей. Уэнздей повернула голову. Йоко и Дивина шутливо елозили под одеялом, не то щипались, не то кусались, но довольно оживленно покрывали друг друга поцелуями между актами нападения. Они умудрялись еще вставлять свое мнение вполголоса переговаривающихся Бьянки и Инид. Уэнздей слышала, как они обсуждали отношения сирены с Лукасом, и, как не странно, ее это убаюкивало. Их размеренный диалог и еще то, что нога Инид соприкасалась с ногой Уэнздей, упрямо минуя одеяла. В комнате стояла абсолютная темнота, так как окна были зашторены. Она отметила мимолетом, что им с Инид обязательно нужно купить такие же на все чертовы окна, потому что сейчас светало еще раньше, а свет по утрам без зазрения совести прожигал ее сетчатку глаз даже через веки. Однако за Инид стояло только одобрение, покупку она взвалила бы на свой кошелек. Уэнздей начала забывать, как хорошо на нее влияла беспросветная тьма. Полудрема расслабленно ходила вокруг до около, пока Йоко не открыла свой рот: — Да, Уэнздей и Инид. Вы должны держать себя в руках. Глаза резко распахнулись. Нога Инид пропала, а шорох со стороны и возмущенное «Эй!», побудили ее лечь набок. Пришлось привыкнуть к темноте, чтобы распознать силуэт Инид, шутливо обрушающую на Йоко удары подушкой. — Это уже напоминает непристойности, можете прекратить? — недовольно воскликнула Бьянка. Борьба происходившая прямо над ней, ее нисколько не забавляла. — Девочки! Уэнздей всунула холодные ладони под подмышки и снова изнемождено прикрыла веки. Она глупо ошибалась, когда надеялась, что их детская активность могла иссякнуть. Проблемы со сном все еще преследовали ее изнуренное тело, потому, когда сон накатывал с новыми силами, какой-то звук, вроде смеха или возгласа бил по голове чугунной кувалдой, и она открывала глаза, слыша в ушах свое учащенное сердцебиение. Можно было отметить, что она не думала, что будет чувствовать себя безопасно с кем-то, кроме Инид. Несмотря на то, что их дружба длилась дольше, чем все другие взаимодействия с людьми за всю ее жизнь, не считая Хоуп, она предполагала, что ей будет труднее заснуть вместе с сиренами и вампиршей в одной комнате. Но организм, почти жалко сдаваясь объятьям сна, считал иначе. Ухо различило тяжелую возню под одеялами рядом, и она снова, помилуй черт нарушителя, распахнула глаза. Бьянка Барклай смотрела на Уэнздей с улыбкой и лежала на расстоянии полуметра, подпирая ладонью голову. — Как настроение, недотрога? — У меня под подушкой нож, и я весь вечер колеблюсь между желанием поочередно переколоть вас и желанием совершить самоубийство, — Уэнздей и на малость не звучала угрожающе или убедительно. Она устала и не могла вклинить в свой голос хоть что-то напоминающее твердость. Бьянка закатила глаза. — Аддамс, ты должна признать, что наслаждаешься нашим обществом. Тебе просто нравится угрожать. — Я должна держать лицо, — ответила она, раздраженно морщась на визги со стороны. Сирена замолчала на какое-то время, но продолжала пялиться на Уэнздей как-то слишком серьезно, насколько она могла рассмотреть в темноте. — Говоря об этом… Ты как? — все же спросила Бьянка. — Что ты имеешь ввиду? — вздохнула Уэнздей. — Ну, знаешь, так устроено, что обычно, когда кто-то из компании расстается со своей парой, это обсуждают. Я ни в коем случае не хочу тебя расспрашивать, Уэнздей. Но делать вид, что ничего не было — плохое решение. Ты искренне разговаривала об этом хотя бы с кем-то? С Инид? Уэнздей перевернулась на спину. Это должно было когда-нибудь случиться. Она благодарна, что ей не задали этот вопрос во всеуслышанье, иначе она не знала, какой ее реакция оказалась бы. Но сомнений в том, что Инид бы вывернулась из неприятного вопроса, не было. Хотела она этого или нет. Вероятнее всего, Уэнздей огрызнулась бы и посоветовав не лезть не в свое дело, заставив всех в комнате напряженно молчать, либо завести лекцию о том «зачем вообще нужны тогда друзья, Аддамс». В любом случае, эта не та тема, которую она хотела бы обсуждать перед всеми. Бьянка наверняка решила, что Уэнздей уже не ответит, но она удивила ее коротким, вытолкнутым из горла «да». — Окей, — сирена удовлетворенно кивнула. — Что ж… Инид. Ставлю пять баксов на то, что тебе приснится сегодня мокрый сон. Сон сняло как рукой. Злость и смущение вместе создавали внутри бушующий ураган, стало страшно от того, насколько мощными были чувства в собственной груди. В голове сразу начали сменять друг друга разные гневные, возмущенные фразы, но сила затопивших ее чувств мешала хоть одной ухватиться за язык. Она быстро села, косы колыхнулись вслед за ней, как разозленные змеи. Ярость за такое наглое и дерзкое замечание заполонила собой абсолютно каждую клеточку в организме. Она бы зарычала утробно, как Инид, если могла. В груди и плечах все вибрировало, а кожу лица сковывало стеснение. Она по инерции полезла под подушку за ножом. Навряд ли она что-то сделала бы, так, припугнула может быть, но Инид неожиданно появилась на горизонте. Пришлось раздосадовано убрать руку. — Брысь с моего места, Бьянка. Я буду драться. Чтобы добавить веса в свои слова, она с напускной готовностью замахнулась подушкой, только смех с треском развалил ее угрозы. — Не претендую, солнце, — Бьянка посмотрела на Уэнздей с многозначительной улыбкой и, издав смешок — ответ на гневное пожатие кулаками Уэнздей, — вернулась на свое место. И вот вновь они лежали на своих местах. Сердце не могло никак успокоиться после слов Бьянки, и присутствие блондинки лицом к ней повернутой, не ослабляло волнение. Инид, думалось, вечность сканировала ее с крайне довольной пьяной улыбкой на лице. Неужели у нее не устали мышцы? От нее пахло спиртом и умывалкой для лица Йоко. Девушки со стороны вели свою тихую беседу, пока они обе лежали, неторопливо изучая друг друга. — Уэнздей, — позвала она шепотом, на что Уэнздей вопросительно промычала. Улыбка Инид стала шире. — Ты случайно не подушка? — Уэнздей вопросительно приподняла бровь. — Тогда почему я нуждаюсь в тебе ночью? Ее сердце в очередной раз заводилось, как музыкальная шкатулка Инид, ручку которой она прокручивала по-новой, не дав закончиться мелодии, и пластиковая балерина принималась кружиться в одной и той же манере. Уэнздей буквально слышала тишину снаружи за окнами. Легкий ветер, бледный свет луны, чистое небо. Она могла это воспроизвести, не заглянув за плотные шторы. Луна была почти полной, что означало, что Инид в следующий раз обернется на каникулах в окружении своей шумной семьи. В ней вспыхивал огонь беспокойства, когда она думала об этом. Инид не нравились клетки в академии, она искренне ненавидела и боялась, когда ее свободу ограничивали такими варварскими способами, но еще больше она опасалась реакции матери на ее обращение. Уэнздей считала форму Инид великолепной, устрашающей и безумно сильной. В ночь борьбы с паломником в переполняющем ее неистовом адреналине она все равно почувствовала мурашки на позвоночнике и незабываемое ощущение гордости и восхищения при виде Инид, ее длинных острых клыков, складывающихся в хищный оскал. Инид была невероятной, но ее мать так легко могла пошатнуть ее веру в себя, что собственные руки чесались подсыпать той яда в кружку, а затем запрятать в лечебнице для особо больных умом. Инид лежала очень близко, ноги по привычке нашли друг друга под одеялами. Троица подруг продолжали переговариваться вполголоса шепотом и тихо хихикать. За ключицами тлели угольки, и жар от них поднимался к шее и скулам слишком обыденным действием, ведь рядом с Инид она все чаще замечала, как тело претерпевало теплые изменения. Все лицо покалывало от близости. К счастью, не надо делать вид, что ее сердце не разворошили последние слова. Рука под одеялом зудела от нерешительности и желания ощутить пальцы Инид. В горле пересохло, Инид все еще ждала реакции. — Ты нуждаешься во мне ночью, потому что тебе больше не на кого закидывать свои ноги, — тихо произнесла она. Инид моргнула и подвинулась еще ближе, их носы при таком раскладе скоро соприкоснутся. — Не могу не согласиться. Смех со стороны разряжал обстановку. Если бы было тише, она не смогла бы даже шептать, опасаясь, что их маленький момент станет известным для всех в этой комнате. К мозгам пробирался розовый туман, и голова утопала в подушке еще легче, чем когда она пыталась заснуть. Воздух между ними дрожал от смешивающегося дыхания. То самое странное чувство, как при их объятьях, возвращалось настырно на место. Хотелось шикнуть на тело, чтобы оно не позволяло себе так легко рассыпаться на черное постельное белье. Улыбка Инид ослабла, но все еще напоминание о ней оставалось на уголках подкрашенных гигиеничкой губ. — Ты знаешь, твои веснушки вблизи еще красивее, — прошептала она. — Маловероятно, что ты могла разглядеть что-то в такой темноте, — ответила Уэнздей еще мягче, наверняка, покраснев на три тона и став такой же горячей и разнеженной, как после обжигающего душа. — Зрение оборотня, помнишь? — Инид отвела глаза. Ее ладонь в разы смелей Уэнздей миновала теплые преграды и отыскала внизу прохладную руку. — А… Точно. Уэнздей закрыла глаза, коря себя за глупость и забывчивость. Инид играла с ее пальцами, нежно обводила фаланги, трогала костяшки и гладила тыльную сторону ладони, пока совсем не переплела их руки вместе. Мурашки прошлись по коже ненавязчивой бригадой, а вот в туловище все затрепетало, выросло, зажглось и спалило урожай до пепла. — Спасибо за то, что согласилась пойти со мной, — сказала Инид, поглаживая пальцем кожу руки Уэнздей. — У меня не было особого выбора, — ответила она нетвердо, потому что уже не верила в собственные слова. Весь сегодняшний вечер отгонял от Уэнздей мысли, с которых она начала утро, которые терзали ее каждый раз, когда она оставалась с ними наедине. Когда никого не было рядом, все, что находилось поблизости, источало боль, отчаяние и вину, угнетало громким скрипом половиц, влажным и свежем запахом водоема, звенящим молчанием каменных стен и шорохом страниц книг, пахнувших старостью и лигнином. Подруга тяжко вздохнула. — Ты же знаешь, что я не стала бы тебя заставлять куда-либо идти, если бы ты этого не хотела. Инид расцепила их руки, из-за чего Уэнздей ощутила потерю. Она тут же принялась ругать себя за неспособность улавливать моменты, когда стоило попридержать язык. Но к облегчению, Инид убрала ладонь только для того, чтобы поудобнее улечься, просунуть ноги под одеяло Уэнздей и обвить ее руку, вцепившись пальцами в ткань толстовки. Так по-собственнически. Спустите с нее шкуру, если она скажет, что это не приятно и это не она сейчас боролась с желанием поцеловать блондинку в лоб. От них от всех после попкорна пахло гарью. Дивина сказала, что придется оставить окно открытым, когда они разъедутся по домам. Но запах не мешал Уэнздей провести носом по белокурой макушке. Инид подняла голову и посмотрела на нее. — Я знаю, прости, — виновато прошептала Уэнздей. В груди все хрупко покачивалось от нечаянных действий, а она должна была удержать баланс, чтобы в последствии когда-нибудь укрепить содержимое. — Я могу сказать, что данное социальное взаимодействие было изнуряющим, но не таким ужасным каким я себе представляла. В любом случае, у меня будет время восстановиться, когда я буду дома. Возможно, не так много пользы от этих темных штор, если она не могла разглядеть чужие сверкающие голубые глаза. Зато улыбку, расползающуюся на ее губах, нельзя не заметить, ее можно было даже расслышать и почувствовать. Уэнздей сейчас сказала бы, что была податливой, слишком мягкой и пластичной, как кусок разогретой глины, и Инид могла лепить из нее все, что заблагорассудится. Волчица, какой бы она не считалась легкой и беспечной для людей, смотрела на нее так, что собственными костями чувствовалась врожденная уверенность и неукротимость. — Ты думаешь, я от тебя отстану на каникулах? Как бы не так, Уэнздей. Инид прикусила губу, чтобы не выпустить наружу смешка. Уэнздей скользнула к ней взглядом и с прежнем покалыванием на лице проводила, как быстро ее губа освободилась от белых зубов. Глаза вновь вперились в полуночные синие, опять с досадой и сожалением глубоко за ребрами она отметила, что хотелось бы видеть ее также хорошо, как она видела ее со своим волчьим зрением. — Мне бы этого не хотелось, — вымолвила она с придыханием и накрыла руку Инид, что удобно покоилась на предплечье своей ладонью. Все с лопаток по ключицы и шею обожгло огнем. Почему она и в темноте имела на Уэнздей и ее послушное тело такое безоговорочное влияние? Инид в порыве захихикала и зарылась носом в открытое пространство шеи. Уэнздей сцепила между челюстями постыдный выдох. Следом девушка вернулась в положение, коварно прищурилась и, высвободив руку, залезла под толстовку. Эмоции сменялись также быстро, как и действия Инид. Апогей смущения шел об руку с непереносимостью тела щекотки. Живот втянулся. Она опознала трепет от пальцев на коже чуть выше края штанов, взрыв в солнечном сплетении и поднявшуюся температуру. А затем свой недостойный писк, который нельзя было удержать за зубами. — Инид! — она сдавленно прошипела, когда ее руки дразнящей щекоткой подползли к ребрам. Уэнздей извивалась и отбивалась от подруги изо всех сил, одеяло откинулось, голова с подушки сползла, а Инид хохотала заразительно, пока Уэнздей не пришло на ум взять себя в руки и самой залезть под чужую футболку. Инид отпрянула, как ошпаренная, но ее изощренные стратегии уже давно были изучены, потому Уэнздей поползла обеими ладонями выше, пересчитывая с нажимом выпирающие ребра. — Твою мать, Уэнздей, они ледяные! Отвали от меня! Ее глаза были широко раскрыты, на лице Уэнздей появилась мстительная улыбка, когда блондинка заворочалась на полу, как рыба, выкинутая на берег. — Ты первая начала! — шикнула она на девушку с упреком, безмерно довольная нелегкой победой. Если кровь в венах и кипела от ощущения кожи под ладонями, то она упрямо не придавала этому значения. — Что я говорила о непристойностях, Леди и Бродяга! Непредвиденный и нахальный удар подушкой по им обеим заставил остановиться, но тяжело дышащая Уэнздей не успела за своим языком вовремя и воскликнула громко, по-детски и обиженно: — Она первая… — она пристыженно осеклась, понимая, что только что сказала, но закончила фразу тише на тон и сердитей в разы, словом «начала», питая надежду на то, что упала лицом в грязь с достоинством. Она пригладила свои растрепанные волосы пальцами, с раздражением наблюдая за Инид, что безудержно смеялась в ладони. — Всевышний, что я забыла среди этих гормональных тупиц… — проворчала Бьянка и, вернув подушку на прежнее место, улеглась обратно. Йоко и Дивина уже спали в обнимку, завернувшись в один коричневый плед, и видели сны. То есть она даже не заметила момента, когда стала с Инид теми, кто мешал остальным уснуть? — Ты первая начала, — передразнила ее блондинка шепотом, но вместо того, чтобы продолжать дразнить, повернулась к ней спиной и, взяв за руку, обернула вокруг своей талии. — Спи, бедолага. Возмущению не было предела, но Уэнздей так устала, что только слабо ущипнула ее за кожу через футболку, выбивая смешок и тихое «прекрати», а затем бессильно уткнулась ей носом в копну светлых волос. В стенах комнаты в конечном итоге наступила гармония. Слышны были чужие глубокие дыхания, тик настольных часов и редкое шуршание тканей при смене положения. Но Уэнздей чувствовала, что Инид не спала, как и она. Что-то упрямо держало их в сознании и не хотело отпускать. Происходил тот самый миг замирания, который заставлял кожу покрывать мурашками, руки потеть, а сердце выпрыгивать, как маленький мячик из груди. Невольно Инид слегка потерла пальцем тыльную сторону ее ладони, и желудок Уэнздей подпрыгнул к горлу. Она аккуратно пододвинулась еще на пару сантиметров ближе, приподнимая голову с подушки. Чтобы нечаянно не лечь на чужие волосы, пришлось выпутать руку из хватки и осторожно их сдвинуть в сторону. Дыхание стало чаще, когда Инид, тоже поелозив, совсем тесно прижалась к ней телом, а затем повторно приняла руку на талии. Теперь они лежали так плотно, что тепло друг друга просачивалось через одежду и становилось общим, единым. Уэнздей закрыла глаза, потому что комната грозила завертеться перед ними в самом страшном сне алкоголика. Неуверенно и на пробу она погладила живот Инид, скрытый тканью футболки, призрачным движением одних только пальцев вверх-вниз. Воздух был жарким, в яремной ямке искрило напряжение, а щеки наверняка багровели, как угли. Она надеялась, что ее тяжелое дыхание не было слишком громким или раздражающим. Инид ответила на движение спустя секунды, потерев руку Уэнздей также, как и в первый раз, нежно и легко, подушечкой большого пальца. Уэнздей проглотила душащий трахею комок и вдохнула утешающий запах волнистых волос. Что она будет делать без нее на каникулах?