Пионерия

Только прошу, не пропадай без вести. Оставь хоть какие-то ниточки, адреса. Я буду искать тебя до бесконечности, пока мне будет сниться наша весна

И казалось бы, прошло лишь всего ничего. Моменты тех лет пролетают ястребом в мыслях, бойко, быстро, и от этого в груди пылкое ощущение телесной тоски и первичной потери, чувство, что это все было напрасно, незачем. Я год за годом вспоминал лишь о нем и думал, почему так получилось? Все же могло быть действительно по-другому. Если бы не... Как будто только вчера мы с ним скрывались от всех коллег-вожатых за дубово-деревянными, пахнущими только свежим дождем колоннами, что держат брусчатое здание - корпус, и улыбались до ушей, пытаясь не порвать улыбки. Вели себя в точности так же, как наши родители прежде, там, в далеком прошлом, что каждый раз отзеркаливается в воспоминаниях при любом случае о мыслях про события десятилетней давности. О моих событиях, о наших. Скрывались на минуту-больше в библиотеке, от детей малых в наших отрядах, которые так любили бегать за нами в неудобные для нас с ним моменты и так же прятаться. Звонко, раскатисто смеяться от щекотки, валяясь на футбольном поле. Они пугались его гулкого, строгого голоса и замечаний, и чуть что бежали ко мне в объятия нежности и надежды, искали во мне «защиту», пусть и шутливо. И как мне помнится, всегда он наигранно обижался, строил из себя, но в глубине души, где-то «там» подсказывало мне, ведь обидно было, признайся ты хоть мне и закрой глаза на принципы, закрой же ты наконец глаза на слабость. Почему ты всегда молчал, Грид? Но после шел с раскрытыми руками и еле сдержанной улыбкой, обнимал так крепко нас, что дети, смеясь, верещали и норовили выпуститься из лап, лишь на первый взгляд кровожадного животного, но в душе он являлся ничуть не страшным и не свирепым, а даже на против, милостив и… Внимателен, лишь стоило бы его понять — думал я. Он был действительно строг к ним, ко мне, но в душе это не являлось таковой истинной, как посчитали другие, в чем ошибались. Мы вели также, как наши родители, будучи тогда сами взрослыми, но не такими как они, а придурковатыми и озорными, которые стали юными, влюбленными детьми на один мимолетный миг, момент истинного воздыхания, который искренне хотелось бы продлить, что бы он продолжался вечно, снился во всяких снах и продлевал это блаженство, что не хотелось и глаза открыть, а уснуть на невероятно долгое, протяжное время и плыть во снах лишь в своих грезах, но только вместе с ним. Дремать словно красавица, та самая спящая красавица, которую я читал вместе с ним перед сном нашим детям, пусть чужим, но действительно нашим. Помнится мне, как он сидел с краю кровати Марцеля, одного маленького пионера поляка, который балакал только на польском и от силы мог произнести пару слов на русском. Он читал так нежно, с тихим тембром в голосе, что у меня дыхание в миг остановилось, я так внимательно наблюдал за ним, что в буквальном смысле пялился на него, но он был слишком погружен что бы заметить это, от чего я с облегчением выдохнул, и благополучно закрыв дверь, оставил старшего вожатого наедине со сказкой и несколькими детьми, которые уже сопели и смотрели десятый сон в Царстве Морфея. Гридлер перманентно напоминал всякий раз, когда я излишне возился с ними, уделял не особо должное внимание от такого вожатого как я. Я понимал, что я был слишком навязчив и обеспокоен, это не только являлось моей работой, обязанностью, я искренне к ним относился и не понимал его пренебрежения. Я не считал их чужими для себя, каждый из этого маленького комка и звонкого, задорного смеха, был в какой-то мере частицей моей жизни на тот момент, даже не только моей, но и его, хоть Гридлер старательно пытался скрыть этот горький для него факт. Почему ты пошел в пионерию? – Ты повзрослел — раздался до боли знакомый голос, но уже не с той искрой, а наоборот, скорее с горечью и внутренней, душевной тоской, утратой и будто тоскованьем по мне, но не по-нынешнему, а по тому юноше несколько лет назад, по его смоляным, пакляным волосам, но до боли родным. Было видно, он скучал и сожалел, на лице черным по белому читалось разочарование, но скорее собой и происходящим. Скучал настолько, что вспоминал нежности своих рук, касания к бархатистой кожи лица младшего вожатого: аккуратные и осторожные, со всякой лаской касания и глубокий взгляд в глаза, словно в бездну свалился поневоле своей, но особо возражений не имел, напротив. А руки ведь все помнят. – Я повзрослел, стал таким же, как ты мне и велел. Прошло десять лет, Грид, — слова оскалом вонзились в грудь обоим, действительно, а ведь прошло десять лет, десять чертовых лет пролетели незаметно, 10 чертовых лет они потеряли и глаза сомкнуть не успели. У двоих из них в голове было множество вопросов, на которые оба знали четкий ответ. Они смотрели друг на друга в негодовании и после отводили взгляды кто куда. Гридлер смотрел на зонт, в котором внутри скапливались воедино маленькие грязные дождевые капли, напоминая о погоде - и впрямь, был ливень с грозой. Рокот все еще доносился на улице, заряженные электрические нити творили хаос, ударяли о крыши и деревья, и те после этого валились с громким грохотом о землю, но благо, это было не так близко к ним, но лишь один звук и удар неприятно сказывался на атмосфере между ними. Джаз, игравший на граммофоне, особо не выделялся на фоне, лишь скорее усугублял ситуацию, напоминая о былых днях тех лет, из-за которых оба сидели тут. Уанслер смотрел на тарабанящие капли дождя по огромному окну, возле которого они сидели. Капли оставляли за собой длинную тропинку из воды, которая брала свое начало с самого верха окна и до конца. Он так всматривался в них, что это походило на бессмыслицу, ахинею и абсурд, потому что вместо того, чтобы хоть слово вымолвить, те просто молчали как рыбы в воде, но мыслей и вопросов было миллион и больше, оставалось только решиться. Казалось, когда говорилось о юных взрослых детях, подразумевался совсем иной смысл к данному, но сейчас он имел полное буквальное и прямое значение. Глаза, что встретились, заставили думать и задавать вопросы друг другу мысленно, и казалось бы, получился бы целый диалог. "- Почему ты не звонил? Хотя должен ли ты...? Мы ведь тогда разошлись и поставили точку, верно? Нет, ты сам ее поставил. Почему ты просто нагло исчез, не оставив и письма, весточки? Неужели ты настолько эгоист кем считали тебя они?" "- А я разве должен был? Да, должен был, но не оставил, не предупредил. На то были свои причины, ты не обязан и не должен их знать. Я звонил тебе лишь два раза тогда, дышал в трубку накручивая провод на пальце, вероятно из нервоза, я просто слушал твое "алло" в последний раз и мне было этого достаточно, сполна. Я рад, что ты так и не узнал, что это был я, тебе незачем." " Мне незачем было знать тебя." А ведь все могло быть по-другому, верно? Если бы Гридлеру тогда не пришлось уйти, исчезнуть, буквально раствориться в полном абсолютном, то вероятно, все могло быть по-другому. Я вдруг задумался, а насколько это, по-другому? Ведь могло быть все намного хуже иль наоборот, лучше. Настолько лучше, что моменты подобию краски отпечатались в воспоминаниях, как на холсте творца и слепили своим обаянием, что каждый раз вспоминать это, было бы как щенящий восторог. Если бы не тот случай. Тот день запомнился мне навсегда, оставил след свой в воспоминаниях и, отныне с того дня, я бдителен и осторожен. Если бы не та чистая и обыкновенная случайность, везучесть жизни... Если бы он тогда не спас меня...! Не подбежал бы к берегу и не протянул руку, не волочил бы со всей силы и не делал стремительные движения в грудь двумя руками, в попытках выплеснуть из меня пресную и грязную болотную воду, дабы я не захлебнулся и покровы губ моих не посинели, если бы наши губы тогда в первой не прикоснулись...! То плоть моя, вероятно, разлагалась бы несколько лет на дне. Если бы я утонул, в результате очень быстро потерял бы сознание, не успел и воздуха глотка схватить, и вода начинала бы заполнять мои легкие сильнее обычного. "Попавшие в организм большие объемы воды меняют состав крови, и у человека поражается сердечно-сосудистая, центральная нервная и другие системы организма. Процессы разложения любого тела, в том числе и человеческого, начинаются сразу после наступления биологической смерти... Начинается активизация условнопатогенной флоры организма, которая при жизни локализуется в кишечнике, желудке...К сожалению. Как только наступает смерть, эта микрофлора начинает свою деятельность - вырабатывая протеолитические ферменты, растворяющие белковые азотосодержащие ткани организма. При пребывании трупа в воде эти процессы не останавливаются, при жизнедеятельности патогенной флоры в брюшной полости образуются газы и труп всплывает. Мне плевать что ты не понял меня, теперь то ты понимаешь, что с тобой могло быть, если бы меня рядом не было бы!?" В тот день я услышал миллионы лекций и судорожные рассказы дрожащего, задыхавшегося от злости голоса, бешеные глаза и крики в тот момент на береге. Можно было предположить несколько вариантов событий, их сто и одна тысяча. Самый очевидный и единственный раз, когда Гридлер был бы предсказуем, это тот вариант, в котором он просто забыл этот случай как страшный сон, и выписался из звания «почетного старшего вожатого», уехал бы куда-нибудь за зарубеж, в Европу, допустим в Германию, хотя не допустим, а точно, как припоминается мне, он тогда конвульсивно и со всяким интересом рассказывал о своей любви к архитектуре и Кёльнинскому собору, говорил о том, как был бы рад посылать открытки родственникам с надписями: "Frohes neues Jahr!" или "Ich liebe euch!", но конечно же, они были бы лишь для галочки, в действительности никакой искренности не было и в помине и в живых. Не знаю, что такой человек как он, нашел в этой Германии, ну может и вправду страна хорошая...Однако, обо мне он тогда не зарекался, не говорил, как он был бы искренне рад слать мне тот же разноцветный картон на немецком из своей Германии, не говорил о нашем будущем, о прошлом, не заикался о настоящем. Все это просто было как должное, которое не предвещает продолжения. Вариант номер N подразумевал бы собой, по моему мнению, страдание и потерю, утрату, тоску, и все возможные синонимы. Десять лет в разлуке и терзаниях души от прискорбия, вины к себе от того, что не смог спасти, быть рядом. Но хотя, кто я такой что бы такой как он, столько лет жаждал вернуть меня, скучал обо мне... Буквально 10 лет его жизни посвятил бы мне...? Гридлер, ты бы сожалел?