Долг крови

Дом, куда приводит свою маленькую группу Итачи, стоит на берегу заболоченного озера. На мили вокруг ни единой живой души, лишь заболоченная степь с высокой, в человеческий рост, осокой. Домик крохотный с единственной комнатой, что служит и кухней и спальней одновременно. Жестяная крыша, когда-то выкрашенная в зеленый цвет, теперь пестрит ржавыми подпалинами. Заколоченные досками окна, уже давно разбиты. Дверь на скрипучих петлях запирается багром снаружи, и обычной щеколдой изнутри. Рядом распорках истлевшие обрывки сетей. Знают ли патрули Амэгакурэ об этом месте, Итачи не в курсе. Да наверное, это не так важно. В любом случае до нормальных поселений минимум полдня пути, а останавливаться в гостиницах при Скрытой деревне не стоит. По дороге их нагоняет клон Кисаме груженый вещами, которые приходится взять Итачи. Мейли проснулась, когда они уже почти вышли к домику, поводила носом и снова уснула, пристроив голову на плечо мечника. Внутри дома ожидаемо грязно, как в любом заброшенном месте. В центре прямо в полу прорублено место для очага. Крыша прохудилась и в доме сыро. Спальных мест тут нет, как и вообще мебели. Укрыв девчонку плащами, они на пару с Кисаме пытаются привестим место в порядок, хотя бы протопить дом. Кисаме приносит дрова, Итачи техникой запаливает очаг. Что теперь делать совершенно непонятно, наверное стоит попробовать наловить рыбы на ужин. За окном идет все тот же мелкий нудный дождь. К вечеру дверь распахивается от пинка и встряхивая плечами внутрь входит Какузу. — И какие демоны вас сюда занесли? — ворчит отступник Такигакурэ. — Вы не поверите, Какузу-сан, сами задаемся этим же вопросом, — ухмыляется в ответ Кисаме, наблюдая, как следом за напарником входит Хидан. — Фууу, бляя! — встряхиваясь фыркает фанатик. — Да, заставь дурака богу молится. Гостиница какая-нибудь вполне бы подошла. Зачем же болото то лезть? — За гостиницы надо платить! — осаживает его Какузу. — Да, но там есть что пожрать и выпить, а тут одни лягушки. Мы пока до вас добрались изгваздались все, как черти! Подходя к огню Хидан протягивает руки, пытаясь согреться. — Как вы нас нашли? — следя за фанатиком спрашивает Итачи. И пока Какузу задумавшись оглядывается, за него отвечает Хидан: — Да вы же сами нам сказали. Что забыли? Серьезно? Как же так, Итачи-кун?! Эта небрежная реплика заставляет напарников переглянуться, но Кисаме едва заметно качает головой. Его клон не сообщал никому, куда они направляются. И это вновь рождает массу вопросов. — Неважно! — огрызается Какузу. — Лидер просил передать: у вас новое задание — определить местонахождение Сон Гоку и установить за ним слежку. А пока будете его выслеживать вот еще. Какузу достает пару свитков с заданиями, передавая их Итачи. — Это на транспортные расходы, — в руки Кисаме передается пара кошельков. — На этом все. — Да не торопись ты так, — ноет Хидан, когда Какузу передав информацию уже было разворачивается к выходу. — Дай хоть обсохнуть. — Зачем, чтобы потом снова вымокнуть? — Ох и нудный ты! — морщится Хидан. — Торопишься вечно куда-то. А куда? Зачем? — Время деньги! — Эх, — вздыхает Хидан, садясь прямо на пол поближе к огню. — Вот талдычу я тебе талдычу, а ты пень старый, все никак не уразумеешь. Деньги они тьфу — пыль, о душе надо думать! Отринь алчность свою, дай душе своей сталь легкой и беззаботной, как птица. Серьезно! Пока еще не слишком поздно. — Завались, — устало огрызается Какузу. — Достал ты уже со своим проповедями. Я не собираюсь подыхать. — Зря! — качает головой Хидан. — Срок он каждому свой отмерен, и ни на минуточку тебе его не продлить. И твой уже близок. Так что послушал бы ты меня, глядишь тебе бы польза была. — Хватит языком в пустоту молоть. От твоей трескотни одна головная боль! Не дождешься! — Ох, не прав ты! Я дело говорю, серьезно! — вздыхает Хидан. — Ну да ладно, свою голову на чужие плечи то не поставить. Иди, старик, погуляй пока время есть. А мне тут с мужиками перетереть надо. И к удивлению Итачи Какузу уходит, продолжая ворчать на доставучего напарника. А фанатик, проводив взглядом массивную фигуру бессмертного казначея, оборачивается к ним. — Ну, мужики, спрашивайте, чего хотели. На все ваши вопросы я не отвечу, но кое-чего полезно расскажу. Раз уж влезли в эти дела и не вышло вас с доски то скинуть, придется к делу пристроить. А для пущей пользы, нужно понимание что, зачем и почему тут происходит. — Нет, — отрезает Итачи. — Мы ничего у тебя не хотели спрашивать. Но если ты сам, что-то рассказать собираешься, мы тебя готовы выслушать. Но не засчет желаний. В ответ Хидан заходится громким смехом. — Смотри ка, подучился то как. Ну ладно, будь по вашему… Вы хоть кипяточку то мне налейте. Я серьезно, как собака, вымерз. А разговор будет долгим. Дождавшись пока Кисаме нальет из котелка кипятка в погнутую алюминиевую кружку, Хидан кивает принимая ее. И некоторое время греет руки о ее бока, прихлебывая маленькими глоточками кипяток. — За стрекозу вашу извиняйте, мужики, не к месту она мне там была. — Хочешь сказать, что это ты их с Зецу стравил? — недоверчиво уточняет Кисаме. — Э-не, рыбья морда, — качает головой Хидан. — Я никого не с кем не стравливаю. А вот то что пошла куда надо было, то да, моя в том воля была. За это и извиняюсь. А вот то, что за ней твоя железяка увяжется, признаю не ожидал. Серьезно! Хидан наклоняется заглядывая за спину Кисаме и неприятно растягивая губы не то в усмешке, не то в оскале: — Смотри ка отрастила таки мозги за столько лет. Кумекать начала что-то там себе, не ожидал. — Ты о чем? — оглядываясь на меч хмурится Кисаме. — Самехада твоя, — начинает рассказ Хидан. — Специально сделана была против их крови. Тут видите ли, мужики, как история то приключилась… Ни у них над нами, ни у нас над ними власти то нет. — У вас — это у Знающих? — уточняет Итачи, наблюдая за Хаданом. — Да, — кивает тот просто. — А они — это сородичи проматери вашей Кагуии Ооцуцуки. Так вот дело то в чем… Покусывая губы Хидан задумается, под шелест дождя за окном. — Я вот про муравейник то задвигал, помните? Вот и представьте, что этот муравейник и есть наш мир и у каждого в этом мире своя задачка значит. Но случается, что в этот самый муравейник забирается этакий медведь и начинает его ворошить и жрать его обитателей. Сравнение то не совсем точное, но соотношение сил понятно. И вот когда эти медведя то к нам пришли, встал вопрос что с ними делать? И вот Самехада твоя, можно сказать, прототип оружия против этих ребят. Сразу скажу, не шибко удачный. Но предназначение то свое она помнит. Вот и ждала момента, чтобы пользователь толковый подвернулся, чтобы в глотку то врага своего вцепится. Ну и которого не жалко. К тебе то она похоже привязалась и на бой то смертный тащить не захотела. А тут ваша дуреха подвернулась, ну вот и завертелось. — Причем тут Зецу? — прерывает рассказ Итачи. — Зецу?! Он воплощение воли Кагуии Ооцуцуки и часть ее. Тяжко им разойтись. Демоны то, аякаши, они тут тоже издревле обитают и человечками питаются. И у них с Ооцуцуки, как бы, соперничество получаеться за кормовую базу. А вся разница только в том, что аякаши по чуть-чуть жрут, а этим подавай все и сразу. Но чтобы протипы то сработали, нужен был пользователь толковый, я уже говорил, но людишки тогда послабже были и не тянули такой расклад. И пришлось искать другие варианты. — А вы что? — щурится Кисаме недоверчиво глядя на Хидана. — Вас же даже демоны боятся. Неужели не могли сами? — А у нас другие задачи по жизни. Да и равный с равным, если бодаться начнет ничего хорошего не выйдет, мир такого боя не выдержит. Нужны были те, кто и выйти супротив них могли бы и при этом дом наш славный не разорвать в клочья. Вот тогда и сгодился Болотный Царь. Больно до девок он охоч. Надобно было, чтобы Кагуя эта к миру нашему душой то прикипела и на защиту то его против своих встала. Когда свой то со своими цапается, оно всегда легче идет… дела семейные. И вот его то к ней и привели, как кобеля на случку с сучкой. И все по нашему сделалось и детишки у них народились, а потом уж их кровь то с человеческой перемешалась. Да только беда то в том, что она не одна такая. И хоть и потомки ее достаточно сильны, чтобы бросить вызов сородичам, а все же есть свои нюансы. И однажды по проторенной дорожке они вновь придут сюда. На аякаши надежды нет, им наши войны до фонаря. Так что если ключники не сдюжат, то последним нашим аргументом станет сама лунная принцесса. А до тех пор сидеть ей в темнице. Вот только нет таких замков, что вечно держать ее могут не ослабнув. И сейчас замки эти надо обновить. — За счет жизней ключников? — Итачи едва сдерживается, чувствуя, как начинает покалывать глазные яблоки от активации шарингана. — Зачем же? — хмурится фанатик, задумчиво глядя на пляшущий в очаге огонь. — Печати и без них падут. А ключники нужны, чтобы дверцу, когда время придет закрыть, ну или когда гости долгожданные нагрянут наоборот открыть. А сейчас первостепенная наша задачка то — чтобы все прошло подконтрольно и штатно. Так что, мужики, делаем тихо свое дело и Зецу мне не трогаем. Ибо он та самая переменная, что в нужный момент замки то сорвет. Все серьезно. А если вам скучно и делать не хер, сходите по миру погуляйте, да поищите подельника ее. Жив супостат до сих пор, хоть и ослаблен сейчас, вот и поглядите с кем будущим поколениям нашим дела иметь придется. Лично знакомится не советую, но приглядется можно для интересу. Все ясно? Хидан поднимается, собираясь уходить. Но Итачи его останавливает: — Какие у тебя дела с Нимрогом? Причем тут кагами но чи? — Уф, — усмехается Хидан, вновь присаживаясь к очагу. — То совсем другая история. И ее мне вам разжевывать интереса нет. Но так для затравочки: как бы аякаши не кичились силой своей, хитростью, а супротив воли людской им ничего не сделать. Вот вам и ответ. Ибо воля наша есть абсолют и кровь людская не вода. И даже боги против нас ничто. Да только спят души людские, погрязая в грехе, разрушая храмы телесные свои, не ведая сил своих и предназначения истинного. — И как избавиться от ее проклятия? — не давая себя сбить с толку пространным проповедями, Итачи возвращает разговор к главному вопросу. — Очистить храм души своей, — пожимает плечами фанатик. — Видите ли в чем тут дело, мужики, душа человеческая — что птица. Пока мы тут живем, она, как бы в яйце зародышем, развивается. И если для души ты своей живешь, то ей хорошо и никакие проклятия ей не страшны. Ведь что такое проклятие по сути своей — болезнь души твоей, что питается страхами твоими, мыслями тяжкими и соблазнами. Вся наша жизнь смертная и не жизнь вовсе, а лишь ее предверие. То самое настоящие оно там, что людишки так алчут и не находят тут — оно все в посмертии. И вся эта смертная жизнь нужна то только для одного, чтобы чтобы душа твоя чистой птицей из скорлупки своей выпорхнула. Тогда и будет тебе легко и благостно. Ну, а если не заботился ты о яйце то своем, не питал его правильно, будут тебе мучения страшные и страдания неизмеримые в посмертии твоем. — То есть чтобы избавится от проклятия надо стать праведником и умереть? — В принципе да, — соглашается Хидан. — Но кагами но чи это не проклятие вообще-то. Это благословение. То самое чистое, светлое, что дано человеку. Потому и аякаши с ним плохо, чужое оно для них. А человеку с ней обычному плохо, от того что слаб он духом своим. Потому, как живет он не для того что внутри него, а для того что снаружи. Живет неправильно. Понимаешь? А снаружи то что? Грязь, дерьмо и страсти пустые. Хотя… вон Болотник то придумал что-то. Его бы энтузиазм, да в правильное русло. А то все херью как-то страдает. — Так что ж получается, всех шиноби ждет ад? — вмешивается Кисаме, пока Итачи обдумывает ответ Хидана. — Мы ведь все по твоему грешники: врём, убиваем, предаем. — Ты чем слушал, рыбья ты морда? — смеется Хидан на вопрос Кисаме. — Ну-ка, давай, скажи мне в каком смертном грехе хоть слово про убийство ближнего своего есть? В заповедях там — да, много чего напридумано: мясо не жрать, до баб не касаться, вина не пить, не воровать, ни лгать… Да то все либо фантазии, либо боги там себе развлекух навыдумывали, чем бы людям мозги засрать покачественнее, да к себе привязать покрепче. — Но похоть то есть, как и чревоугодие, — не соглашается Кисаме. — Похоть это, когда ты ебешь все, что движется, без удержу и оглядки. А вот если с умом к делу подходить, то с этого дела и польза тебе будет и сила. То же самое во всем — мера должна быть и понимание процессов и нужд своих. Тоже чревоугодие: если жрать, как не в себя, лопнешь, а не жрать — подохнешь с голодухи. Потому что жизнь то она твоя смертная, что яйцо. Вот что ты в него вложишь, будешь условия соблюдать, то одним боком к теплу его повернешь, то другим и следить, чтобы и не жарко было и не холодно, то из него и народится в посмертии. И когда оно треснет-то, если ты с умом отведенное тебе время потратил, выпорхнет из него птица души твоей, а если дурью маялся — то стухнет оно. Понимаешь в чем разница то? Убийство оно не внутри, оно снаружи. Ты когда чужую жизнь забираешь, то для тебя особого то и значения не имеет. Помнишь, муравушков — вот. А значение имеет то, что внутри тебя. Потому, как что ты себе в жизни смертной готовил, то тебе потом и кушать. Вам вот на каждом углу звонят: ниндзя должен быть готов к смерти. Вот только как готов то? Много пользы просто сдохнуть нет. Встретить ее бестрепетно, долг перед деревней выполнив, — бесполезно, не будет тебе с этого проку. А как помрешь то, тогда только все и поймешь, да поздно уже будет. Близок локоток то, да не укусить. А хуже прочих самоубийцам, потому как храм свой, скорлупку то, они своей же рукой разбили. И худо им пуще остальных от того, что сами они себя на муки обрекли, думали в смерти послаблении будет им, а вернулось все со сто крат горше. И не воротить обратно уже ничего, так и маются горемычные. А вот если жил ты для души своей, и смерть принял легко, как желанную гостью, закончив дела свои земные. Так и там тебе будет легко и радостно. А уж народец ты тут резал пачками или в пещере сидел в молитвах дни и ночи коротая — то неважно. Важна гармония внутри и невовлеченность в страсти земные. Вот так и забавно получается, что иной раз какой-нибудь святоша там муки нескончаемые терпит, а душегуб во благости парит. Вот так вот, мужики, оно и устроено все. — Зачем же ты тогда народ режешь? — все равно упирается мечник. — Получается ты этих людей лишаешь шанса вырастить свою душу. — Нет, — качает головой Хидан, аж глаза закатывая. — Я им наоборот этот шанс даю! Через боль понять, что на самом деле важно, а что нет. Потому как все те, кого я тут убил, грешники и о душе своей не думали! А я их, как кутят в миску с молоком мордами то пихаю, а они пользы своей уразуметь не могут. Цепляются за бренное свое, за кошелек, жратву или полюбовников своих. Потому как, если ты туда мысли свои про баб, деньги или долги потянешь — это тебя как камнем то и будет прибивать там и душе твоей вольной птицей не взлететь. А через боль то оно до головы лучше всего доходит у людей. Но не всегда. — Это бред какой-то, — не выдерживает Итачи. — Слушай, Джашин, — позабытая всеми Мейли сидит в углу, кутаясь в плащ и тихонько слушая разговоры. — Ну про людей то я, тип таво, поняла. А зачем ты Нимрогу то свою кровь дал? Трое мужчин оборачиваются к ведьме. То что рассказывает Хидан слишком жутко для понимания и звучит до того извращенно, что хочется просто плюнуть на его россказни, отбросив как бред свихнувшегося психопата. И все же слишком много странного происходит вокруг бессмертного служителя Джашина, чтобы можно было так просто отмахнуться. — Потому что надо было так для дела и общей пользы, — усмехается в повисшей паузе Знающий. — Ладно, пора мне. А то старик там мой того и гляди вконец околеет под дождем то мокнуть. Не долго ему осталось, надо поберечь. — Ты так говоришь, будто знаешь когда он умрет? — недоверчиво качает головой Кисаме. — Знаю, — отставляя кружку мягко улыбается Хидан. — Я про всех все знаю, дар то мой драгоценный, за жизнь мою праведную мне данный. Мне то тоже скоро скорлупку свою разбить предстоит. Хидан мечтательно закидывает руки за голову с благостной улыбкой. — Я себе и место уже присмотрел. Хорошо там. Лес… травки-муравки всякие и олежки бродят у пятнышко. Красота! И вздохнув поднимается. — Все бывайте, честна компания. А то дел еще невпроворот. — Погоди! — вскидывается было Итачи. Но Хидан отмахивается. — Хватит! За желания свои не переживайте, по ним срока годности нет. Если чего надумаете я их и оттуда вам справлю. А большего я вам не скажу. Сами ножками походите. Подхватив буджугай, Хидан машет на прощание рукой и выходит из домика, оставляя компанию переваривать откровения Знающего. — Почему ты его все время называешь Джашином? — уточняет Итачи, глядя на прикрытую дверь, что едва заметно качается под дуновением ветра. — Его имя Хидан, а Джашин это его бог, которому он служит. — Ты че? — удивленно моргает ведьма. — Нет такого бога! Как нет Хидана. Он же Знающий! Они никому не служат, кроме себя! Он и есть Джашин! Вы что этого не поняли? Стоит ведьме это сказать, как дверь хлопает, и очаг едва не гаснет под порывом ворвавшегося в комнату ветра. И от этого становится настолько неуютно, что как в детстве хочется по глупому включить свет, чтобы он высветил все темные углы развеяв страхи, только в домике нет электричества. Кисаме потянувшись подбрасывает пару поленьев в очаг. А Итачи встает, закрыть дверь. И накинув было щеколду на запор, замирает. Они же когда вошли дверь закрывали или нет?