Дай мне повод

      Дилюк продолжал сверлить Альбериха взглядом, совсем не обращая внимания на лезвие в его руках. — Это причина? — спросил Рагнвиндр. — Ты ведь жаждешь правды, да, Люк? — Кэйа слегка поерзал, устраиваясь сверху поудобнее. — Назначь за нее цену. — Ты ждешь от меня «да»? — Я жду от тебя «пожалуйста». — Это потешит твое эго? Или либидо? — Это принесет тебе освобождение, — Альберих наклонился и, продолжая отвечать Дилюку взглядом, на мгновение прижался губами к его животу. — Мы ведь оба знаем, что ты считаешь себя отъявленным грешником. — Даже если бы это было так, — начал Рагнвиндр, ощущая, что прикосновение Кэйи было подобно ледяному ожогу, — то ты не тот человек, перед которым я бы раскрыл свою душу в исповеди. — Скажи, — Альберих отложил нож, но продолжал резать и без него своим безумным взглядом, — когда ты бываешь с женщинами, в какой именно момент все идет не так? — С чего ты взял, что что-то идет не так? — Неужели, целуя их губы, ты не вспоминаешь мои? Не скучаешь по моей хватке, пока их нежные пальчики ласкают твою плоть? Не представляешь, как брал бы меня, пока изящные девичьи тела извиваются под тобой в экстазе?       Дилюка начало немного потряхивать от абсурдности и самонадеянности этих речей. Кэйа всегда был несколько не в себе, но теперешний уровень его безумия был Рагнвиндру в новинку. — Твой отец сдался быстро, — с отстраненной усмешкой, словно вспомнив нечто приятное, неожиданно произнес Альберих. — Нет, — отозвался Дилюк, не потому, что хотел поспорить с этим утверждением, а потому, что не хотел слушать ничего на эту тему. — Все, что угодно, чтобы защитить своего мальчика от такого чудовища, как я, — усмешка Кэйи стала шире. — Ему казалось, что я разрушил бы тебя, если бы мы дошли до того этапа отношений, который ты превентивно пресек. — Остановись, — Рагнвиндр непроизвольно дернулся в своих путах, разумом понимая тщетность своих усилий. — Твой отец действительно любил тебя, но я любил тебя больше. Он забрал мою невинность, которую мне бы хотелось бросить только к твоим ногам. Не смотри на меня с таким ужасом, Люк. Я сам позволил ему, и твой отец был ласков и нежен, когда это сделал. И более искушен в искусстве лжи, чем я тогда. — Хватит! — «Тебе станет легче, мой мальчик». Но мне не становилось легче. Наоборот — я чувствовал себя просто ужасно, ощущая в себе его, а представляя тебя. Получая удовольствие от его рук, а не твоих. Задыхаясь от его поцелуев, а не твоих. Будто я уже тогда предал тебя, хоть ты и не просил моей верности. — Замолчи. Я не хочу это слушать. — Ты знаешь, что нужно сказать, чтобы все прекратилось, — Альберих умело отвлекал Дилюка разговорами, пока его руки вовсю оглаживали бледную кожу, вызывая вполне однозначную на это реакцию. — Этого не будет. Я не хочу тебя. — Хочешь, — Кэйа немного приподнялся и едва ощутимо прошелся пальцами по возбужденной плоти Рагнвиндра, скрытой под бельем, словно доказывая свои слова, — но ты противишься самому себе. И мне. Ты всегда мне противишься. Боишься признаться в том, что больше, чем убить меня, тебе хочется во мне раствориться. — Не говори ерунды. — Хорошо. Продолжаем. Когда я опускался на колени и покорно смотрел снизу вверх, твой отец млел точно так же, как и ты когда-то. В этом вы были чертовски похожи, и мне это нравилось. И тяга к обездвиживанию у вас была общая. Знаешь местечко в конюшне, которое прикрыто навесом недалеко от последнего стойла слева? Я там частенько висел, пока ты занимался фехтованием. Да-да, мой милый. Ты все верно расслышал — пока ты игрался с клинком на тренировочной площадке, я был от тебя не более чем в нескольких метрах, насаженный на клинок немного иного толка… — Пожалуйста, хватит.       Альберих резко замер и замолчал, пристально вглядываясь в лицо Дилюка. Все тело Рагнвиндра ломило от жара, пока разум со всех сторон окатывало ледянящим стыдом от осознания собственной порочности. Воображение Дилюка всегда довольно ярко рисовало разные картины. И в этот раз Рагнвиндр не мог с собой ничего поделать, против воли начав представлять, как Кэйа… как его Кэйа… — Развяжи меня, — попросил Дилюк охрипшим голосом. — Что ты задумал? — нахмурился Альберих. — Хочу сбежать, — честно признался Рагнвиндр. — Подальше от тебя. Подальше от всяких мыслей. — Просто скажи это, — фыркнул Кэйа. — Нет. — Скажи это! — с нажимом произнес Альберих. — Или говорить буду я. — Пожалуйста, Кэйа. Хватит. Дай мне уйти. Сейчас. — Почему?       Лицо Дилюка исказилось в муке: — Потому что ты был прав. И мне от этого тошно.       Глаза Альбериха сузились, выискивая подвох. Нутро Рагнвиндра сжималось от ужаса, что Кэйа мог бы уличить его в моральном разложении, сказав, что только падшего человека могут взволновать постыдные истории, в которые вовлечен собственный отец. Мог бы вновь сделать больно своим ядовитым языком. Но он молчал.       Не найдя в реакциях Дилюка неискренности, Альберих потянулся к бокалу, который, как оказалось, стоял на полу около кровати, и сделал солидный глоток. — Подари мне поцелуй, — попросил Кэйа, затем вновь приникнув к бокалу, но на сей раз не торопясь проглатывать жидкость.       Рагнвиндр попытался отпрянуть, но только еще острее ощутил свою беспомощность. Их последний поцелуй был несколько лет назад, и Дилюку не хотелось бы повторять этот опыт. Но когда это его желания волновали Альбериха? Кэйа грубо схватил Рагнвиндра за подбородок и, не позволяя ему вертеть головой, насильно влил то, что отпил из бокала.       Сладко. Тонуть в опьяняющем поцелуе было так сладко. Ядовитый язык Альбериха мог отравлять не только посредством речей. Кровь Дилюка закипела почти мгновенно, контрастно проясняя голову на несколько мгновений: — Чем ты меня опоил? — Все будет правильно в наш первый раз, — начисто игнорируя вопрос Рагнвиндра, отозвался Кэйа. — Так, как оно должно было случиться еще тогда. — Что это за дрянь, Кэйа?!       Вместо ответа Альберих припал еще одним поцелуем, и на сей раз Дилюк не стал ему противиться, явственно чувствуя, как каждый удар сердца отдавался эхом где-то в глотке. Ломота в теле усилилась, кровь шумела в ушах, а пальцы сводило от напряжения. Хотелось вдавить проклятого Кэйю в кровать и… Афродизиак. Вот, что было в бокале. Вот, чем его опоил Альберих. Но зачем? Сломить волю? Воля Рагнвиндра пошла бы трещинами, если бы Кэйа надавил на его больные места по-настоящему. Поиздеваться над выдержкой? Но тогда сам Альберих не стал бы его принимать. — Зачем? — вслух спросил Дилюк, едва сумев вырваться из затягивающего омута поцелуя. — Это будет твоей ценой за правду. — Это шантаж. — Мне наплевать.       Рагнвиндру было не наплевать. Хоть прикосновений и хотелось до одури, он все равно попытался извернуться, когда Кэйа запустил руку под белье и принялся ласкать его плоть. — Просто отпусти свои волнения, — Альберих был подобен змею-искусителю. — Ты не согрешишь этим. — Убери от меня руки, — злобно бросил Дилюк, чувствуя, что еще немного — и он сам начнет подаваться в чужую ладонь. — О, нет, мой милый, — отозвался Кэйа хрипловатым шепотом. — Нам обоим это нужно. — Я не «твой милый», — у Рагнвиндра иссякал запас внутренних сил и стремительно угасало желание к сопротивлению. — Ты просто очарователен в своей показной ярости. Но я-то тебя знаю. Скажи, что я хочу услышать, и ты получишь свободу.       Как и всегда, в словах Альбериха имелось двойное дно, но Дилюк уже не мог мыслить здраво. Рука Кэйи дарила удовольствие, одновременно ввергая в еще большую агонию. Но эта агония не могла сравниться с муками ада, врата которого разверзлись, когда алкающей ласк плоти коснулись уста Альбериха. И последние моральные рубежи Рагнвиндра пали: — Развяжи меня, и мы сделаем это. — Сделаем что? — поинтересовался Кэйа, издав перед этим отвратительно распаляющий звук, прекратив свое занятие. — То, что должно было случиться еще тогда, — Дилюк деревянно повторил слова Альбериха. — На тебя напал приступ робости?       Рагнвиндр прикрыл глаза, смиряясь с неизбежным, а затем его словно прорвало: — Ты спросил меня, в какой именно момент все идет не так, когда я бываю с женщинами. С ними все прекрасно. Все идет не так, когда я бываю не с женщинами. Мне каждый раз хочется воссоздать то, что я испытывал, будучи с тобой, но ничего не выходит. Никто не вызывает вожделения, от порочности которого мне бы хотелось содрать с себя кожу, как это было с тобой. Провожая пустым взглядом очередного юношу из своей постели, я думаю о том, как вел бы себя ты. Предаюсь сожалениям, что так и не решился уступить своим чувствам тогда, считая это все неправильным. Развяжи меня, черт возьми! И ты прочувствуешь, насколько сильно я тебя ненавижу за то, что ты со мной сотворил.       Кэйа счастливо захохотал, зажмурившись и откинув назад голову. На несколько мгновений Дилюку показалось, что он увидел перед собой того беззаботного мальчишку, которого он знал когда-то в прошлом, за которого мог бы убить и умер бы сам, но иллюзия быстро рассеялась, оставив после себя горечь всей их обоюдной лжи. — Так гораздо лучше, мой милый, — Альберих подался вперед, блеснув безумием во взгляде. — Мы пойдем ко дну вместе, и там, в нежных объятиях мрака, ты почувствуешь себя по-настоящему свободным.       Рагнвиндр и без этого опустился на самое дно своей беспринципности, едва не задохнувшись от восторга, когда Кэйа, наконец, избавил его от пут. От одежды Дилюк избавил Альбериха не столь цивилизованно, просто разорвав ее в какие-то клочья. Беснующаяся похоть вынуждала все делать быстро и без излишних нежностей. Два пальца свободно вошли в Кэйю, и на вопросительно-нетерпеливый взгляд Рагнвиндра тот лишь рассмеялся: — Ты думал, что я не подготовлюсь?       Представив, как Альберих проделывал нечто подобное самостоятельно, Дилюк едва не завыл, выражая избыток эмоций крепким укусом в плечо. Перевернуть тело Кэйи на живот стоило Рагнвиндру немалых усилий — тот норовил извернуться, чтобы рассадить губы в кровь дикими поцелуями.       Альберих сам приподнял ягодицы, позволив Дилюку восхититься чудесным видом, прежде чем они слились воедино. Это было не похоже ни на что, что переживал Рагнвиндр до этого, и дело было вовсе не в телесной близости. Она, несомненно, была безмерно приятна, но Дилюк ощущал, как вокруг него смыкаются темные воды порока, а он с радостью ныряет еще глубже. С каждым новым движением внутри Кэйи Рагнвиндр проваливался в бездну своего голода, который подавлял годами. Если Альберих знал, что Дилюк его пожрет, то он напрасно добровольно лег на жертвенный алтарь.       Крики Кэйи доносились сквозь плотную пелену наслаждения, но в этих криках не было ни страха, ни боли. Была лишь ненасытность, сравнимая с той, что терзала Рагнвиндра. Со своих губ Дилюк слизнул соль и горечь, отдающую металлом. Кровь? Чья? Его? Альбериха? Кэйю под ним выломало оргазмом, в котором он дернулся назад, прямиком в руки к Рагнвиндру. Смуглую кожу Альбериха хотелось разодрать, обнажить мышцы, проникнуть еще глубже, взять в ладонь трепещущее сердце и с силой сжать, обрывая жизнь, а вместе с этим и бесконечные мучения, но Дилюк только привлекал к себе чужое тело ближе.       Каждое новое движение сопровождалось влажным аккомпанементом, будившим самое худшее — и от соприкосновения вспотевших тел, и от того, что Рагнвиндр получил свое удовольствие уже дважды, а возбуждение, по ощущениям, и не собиралось ослабевать, и от мокрых и жадных поцелуев. То чувство, которое не так давно посетило Дилюка, о темных водах порока, смыкающихся вокруг, усилилось и потянуло ко дну. На этом дне было так спокойно. Почему он так долго этому противился?       Рагнвиндр оставил Кэйю на пару мгновений, чтобы перевернуть его на спину и встретиться с еще более безумным взглядом голубых глаз, чем был до того. Эти глаза хотелось вырвать, поместить в банку и залить формалином, поставив вместо несуразной вазы, стоящей посреди холла первого этажа поместья. Но вместо этого Дилюк прижал руки Альбериха по сторонам от его головы, чтобы и своим не давать волю. Кэйа счастливо захохотал, коленями поймав корпус Рагнвиндра в капкан. — Не смог противиться своим желаниям? Я же говорил, что тяга к обездвиживанию у вас с отцом общая, — усмехнулся Альберих. — Только он не хотел меня убить при этом. — Заткнись, — бросил Дилюк, толкнувшись обратно в горячее нутро. — Не пойми меня превратно, Люк, — продолжал Кэйа, податливо выгибаясь навстречу Рагнвиндру, — мне нравится пожинать плоды твоей ярости. Ты такой искренний в эти моменты, мой милый, что у меня перехватывает дыхание. — Разве моего отца тебе для этого не приходилось опаивать и доводить до края? — поинтересовался Дилюк, даже не пытаясь скрыть злобу в голосе. — Ты ревнуешь? — глаза Альбериха распахнулись в непритворном удивлении. — Да.       Признание вырвалось само собой. Как Рагнвиндр был твердо убежден в том, что то, что к нему испытывал Кэйа никогда не было любовью, так и подобное было справедливо к нему самому. Альберих был одержим. Дилюка терзала жажда уничтожения. Им нельзя было даже приближаться друг к другу, не то что ложиться в одну постель. Рагнвиндр, будучи значительно моложе, интуитивно понимал, к чему это все может привести, потому и пресек дальнейшие «отношения». Кэйа же, казалось, не понимал ничего, упорно продолжая бросаться грудью на острые колья. Они никогда не давали друг другу поводов для доверия. — Напрасно, — через солидную паузу приглушенно произнес Альберих. — Для ревности нет причин. — Тогда что это было? — спросил Дилюк, перехватив чужие руки так, чтобы их можно было связать веревкой, валяющейся поблизости. — Можешь считать, что это было сделкой.       Рагнвиндр вновь покинул тело Кэйи, чтобы немного охладить голову. Когда руки Альбериха были жестко зафиксированы, а сам он источал одну лишь покорность, Дилюк потянулся к комоду, что стоял неподалеку от кровати, и кое-что оттуда достал. — Ночью ты так забавно упомянул про перчатку в лицо, — начал Рагнвиндр, натянув на левую руку черную перчатку, чем-то похожую на ту, которые использовались для рыбной ловли, с красным камнем на внешней стороне, — что я не могу удержаться от вопроса — ничего не хочешь мне насчет нее рассказать?       С Кэйи разом слетела вся расслабленность, а взгляд полыхнул такой дикой паникой, что по телу Дилюка пробежала приятная судорога. Своими играми Альберих, как обычно, загнал в ловушку лишь себя самого. — Что такое, мой милый? — спросил Рагнвиндр, с силой разведя сжатые колени Кэйи. — Потерял охоту к разговорам? Или больше не хочешь меня? Смотри, я тебе больше не противлюсь. Мое смирение тебе не по нраву? Ну же, дай мне то, чего я так хочу. Тебе же так была нужна моя свобода.       На сей раз, когда Дилюк заполнил Альбериха собой, в новых криках, сорвавшихся с разодранных губ, был страх. Но этого страха было ничтожно мало для того, чтобы Рагнвиндр успокоился — ему были нужны ответы.