Forget-me-not

      После отбытия из Гальмы Эдмунд начал чувствовать себя лучше.       Конечно, их отъезд расстроил и Райма, и Джерласса, но до их чувств ему не было никакого дела: главное, что Каспиан словно расцвёл, вновь оказавшись на борту «Покорителя зари», и от былой скованности не осталось и следа. Сам Эдмунд тоже начал оттаивать: к такому, конечно, нельзя было привыкнуть, и всё-таки видеть Каспиана ему теперь было легче, и он уже не прятался в трюме, как корабельная крыса, а выходил на палубу, общался с Дринианом и моряками и занимался равномерным распределением запасов, нарнийских и полученных в Гальме, между всеми членами экипажа. В таком размеренном темпе они, специально слегка сместив курс, чтобы не получить очередное нежданное приглашение, без приключений прошли Теревинфию и Одинокие острова…       А потом начался шторм, и планы в очередной раз спутались.       Нет, Эдмунд не боялся: на этот раз, и он точно это знал, буйство стихии родилось природным путём, а не под влиянием злых чар, но всё же приятного в этом было мало. Вместо того, чтобы мирно плыть к острову Кориакина, они мало того что сбились с пути, так ещё и были вынуждены активно выливать воду вёдрами с палубы, что со стороны казалось бессмысленным занятием, но на деле помогало хоть как-то уберечь корабль от полного затопления. Дриниан настаивал, чтобы Эдмунд отправился в трюм и на правах знатного лорда не марал руки тяжёлой физической работой, но тот, слегка оскорбившись, остался со всеми, вместо себя сослав в укрытие Каспиана и Корнелиуса. Конечно, Каспиан тоже порывался помочь команде, но его следовало всеми силами беречь, и Эдмунд, строго наказав Корнелиусу присматривать за ним, вылез на палубу и уже битый час, если не многим больше, занимался непростой монотонной работой, параллельно уклоняясь от волн.       — Это долго будет продолжаться?! — громко вопросил он, стараясь перекричать шум ветра.       — Точно не скажу, — проорал Дриниан, — но, судя по всему, не слишком долго. За день должно утихнуть.       — Хотелось бы, — пробормотал Эдмунд, выливая очередное ведро за борт. Он никогда не был ханжой и даже на троне не гнушался выполнять некоторые задания, обычно предназначающиеся для слуг, но физическая подготовка, позволяющая ему долгое время размахивать мечом и не уставать, подвела его сейчас, и руки уже были готовы отвалиться. Тем не менее выбора не оставалось, и он зачерпнул ещё воды.       — Вы бы отдохнули, милорд, — прогудел минотавр Таурус, обнаружившийся рядом. — Уже больше часа трудитесь.       — Может, я и лорд, но вовсе не неженка, — Эдмунд раздражённо посмотрел на собеседника. Он понимал, что все собравшиеся на корабле видели в нём в первую очередь героя легенд и Золотого короля, но его бесило, что все как-то в унисон забыли о его боевых заслугах, которых было немало. Не всю же жизнь он сидел в Кэр-Паравале, в конце концов?       — Я не хотел обидеть, — доброжелательно, насколько это было возможно в происходящем хаосе, заметил Таурус. — Но вам бы хотя бы поесть, милорд Эдмунд.       — Это дельная мысль, — раздался голос позади, и, обернувшись, Эдмунд недоумённо уставился на лорда Корнелиуса, маячащего позади с небольшим ведром. — Спуститесь в трюм, лорд Эдмунд, я вас заменю.       — Почему вы здесь? — Эдмунд вскинул бровь. — Я ведь попросил вас сидеть в каюте!       — При всём уважении, вы не можете отдавать мне приказы, — насупился Корнелиус. — Моя совесть не позволяет мне сидеть спокойно, пока остальные работают. И, ради Аслана, не нужно говорить о моём возрасте, — опередил он Эдмунда. — Я полугном, и по меркам своей расы я ещё не настолько стар, чтобы считаться немощным.       — Хорошо, тогда… — Эдмунд вдруг замер, кое-что осознав. — Если вы здесь, то кто сейчас с Каспианом?       — Я сказал ему, чтобы он оставался в каюте, несмотря ни на что, — уверенно заявил Корнелиус.       — Как же плохо вы, оказывается, его знаете, — сквозь стиснутые зубы процедил Эдмунд и ринулся прочь, разыскивая знакомую фигуру среди работающих моряков. Если он сейчас и был в чём-то уверен, так это в двух вещах: в том, что Каспиан определённо не останется там, где ему сказали, и в том, что тому, вне всяких сомнений, не следует находиться на палубе. Из всего экипажа «Покорителя зари» он был единственным незаменимым человеком, и если с ним что-нибудь случится, мало того, что Эдмунд никогда не сможет себя простить, так ещё и Нарния потеряет законного короля. Поэтому он должен был беречь Каспиана от любой опасности…       Эдмунд и сам не понял, что случилось: его вдруг резко толкнули, и если бы не реакция, благодаря которой он успел выставить руку, он рисковал повредить спину. Прежде чем он открыл рот, выражая недовольство, новая волна захлестнула корабль, обрушившись, кажется, именно туда, где секунду назад стоял Эдмунд; холодная вода брызнула на него, но не погребла под собой. Неожиданный спаситель повалился на него сверху, и Эдмунд хотел поблагодарить его, но, подняв голову и столкнувшись со взглядом карих глаз, ощутил, как все слова покидают его, сменяясь волной эмоций.       — Каспиан? — только и смог негромко спросить он — будто бы в этом вообще имелся смысл. Однако ни на что большее сил у Эдмунда не оставалось: положение, в котором они оказались, заставляло его с трудом сдерживать дрожь. Он пытался объяснить себе, что ничего предосудительного не происходит, но горячее вопреки намокшей одежде тело Каспиана буквально обжигало его, и мысли путались, как у глупого юнца.       — Ты в порядке? — тем временем поинтересовался Каспиан. В его голосе тоже слышалось что-то вроде смущения, и это заставило щёки Эдмунда предательски вспыхнуть; впрочем, это развеялось, стоило Каспиану продолжить: — Тебе нужно быть осторожнее: если бы я не успел…       — И это ты говоришь мне об осторожности? — Стеснительность ушла, оставив место беспокойству и раздражению. Эдмунд дёрнулся, пытаясь подняться на ноги, и Каспиан как-то чересчур резко и поспешно отстранился. — Какого лешего ты здесь делаешь? — рявкнул он, нисколько не переживая о невольно сорвавшемся с уст выражении из прошлой жизни. — Разве тебе не велели оставаться в каюте?       — Разве кто-то имеет право приказывать королю? — подбоченился Каспиан, тоже поднимаясь. —Я не инвалид, Эдмунд, что бы вы там про меня ни думали, и я не собираюсь отсиживаться, пока вы все…       — Если от Корнелиуса я могу принять эти слова, то от тебя нет, — Эдмунд упёр руки в бока. Палуба, на которой моряки вовсю суетились, пытаясь спасти их от затопления, не была лучшим местом для выяснения отношений, но иного выхода он не видел. — Ты вообще соображаешь, что будет с Нарнией, если с тобой что-то случится?       — Я просто хочу помочь, — отрезал Каспиан. — Совесть не позволяет мне сидеть и ждать, особенно когда ты здесь.       — Вот как? — Сердце Эдмунда в очередной раз совершило кульбит. Это что же… забота? — Так дело во мне?       — Я просто… — Каспиан отвёл взгляд, и Эдмунд понял, что был прав: по какой-то причине тот переживал за него, и он не мог не признать, что это грело его душу. — Ты ведь тоже король, — наконец-то не слишком уверенно выдал он. — Пусть, как я и понимаю, бывший, но всё же. Если ты работаешь, то и я буду.       — А если я не буду работать? — предложил Эдмунд; несмотря на потерю воспоминаний, Каспиан сохранил своё упрямство, а как с ним бороться, он понял уже давно. — Если и я пойду вниз, ты вернёшься в каюту?       — Если ты вернёшься со мной — пойду, — кивнул Каспиан. — Мне, на самом деле, нужна компания: нет сил сидеть там одному.       — Ладно, — согласился Эдмунд. Ему не очень-то хотелось прохлаждаться, но если Каспиан по-другому не соглашался… — Идём вместе.       В королевскую каюту они спустились плечом к плечу: Эдмунд не стал заострять внимание на обстановке, чтобы в очередной раз не ранить себя, поэтому просто направился к ящику с припасами с целью взять им обоим поесть. Однако природа была явно против его плана: корабль неожиданно тряхнуло, и, чтобы не упасть, Эдмунд рефлекторно схватился за руку стоящего рядом Каспиана. Тот, впрочем, тоже не смог удержаться на ногах, и они оба повалились на гамак, закачавшийся от их общего веса. Вернув себе равновесие, Эдмунд хотел извиниться, но, стоило ему посмотреть на Каспиана, слова застряли в горле: зажмурив глаза, тот сжимал виски, и на его лице появилось выражение крайней сосредоточенности. «Что, если?..» — мелькнуло в голове у Эдмунда, и эта робкая надежда грела его ровно до того момента, как Каспиан, неудовлетворённо рыкнув, опёрся руками на гамак и откинулся назад, бездумно уставившись в потолок.       — Что случилось? — осторожно поинтересовался Эдмунд, но ответа не последовало. На свой страх и риск он коснулся руки Каспиана, и тот, будто отмерев, перевёл взгляд на него. — Ты… что-то вспомнил?       — Я не знаю, — глубоко вздохнул Каспиан, — но меня на секунду осенило… В момент, когда мы упали на гамак. И, кажется, я действительно что-то вспомнил.       — Что? — жадно спросил Эдмунд, до боли впиваясь ногтями в собственную ладонь.       — Нас с тобой, — неуверенно произнёс Каспиан. — И эту каюту, гамак… Как мы с тобой здесь были в шторм, но не сейчас — раньше.       — И что мы там делали? — Эдмунд ощутил, как уже второй раз за день жар приливает к голове: радость от того, что Каспиан что-то вспомнил, сменилась волнением. Как бы там ни было, а такой эпизод в их жизни действительно существовал: в день, когда черномагический шторм особенно разбушевался, Люси чуть ли не за руку отвела их в каюту и материнским тоном велела не высовываться, и после того как Дриниан заглянул к ним с неутешительными новостями о подходящих к концу припасах, Каспиан впервые за всё плавание дал слабину. Эдмунд помнил, как тогда утешал его и к чему это привело; как вложил всю свою любовь в попытку убедить Каспиана в том, что всё будет хорошо и его вины ни в чём нет, и как Каспиан отчаянно хватался за эту нить, лишь бы не упасть в пропасть из сомнений и страхов. В тот день случилось многое; он и правда был выдающимся, но этому Каспиану, смущающемуся от каждого взгляда, рано было всё это знать. И если он из всего и правда вспомнил именно это…       О Аслан.       — Я не знаю, — мотнул головой Каспиан, возвращая Эдмунда в настоящее. — Это не было воспоминанием в прямом смысле этого слова: я просто ощутил, будто бы это уже было…       — Дежавю?       — Да, кажется, это называется так. В любом случае это ведь лучше, чем ничего, верно?       — Пожалуй, — изо всех сил скрывая облегчение, ответил Эдмунд. — Я рад, что это случилось: значит, у нас всех и правда есть надежда.       — Меня беспокоит лишь одно, — задумчиво протянул Каспиан. — Почему именно сейчас? Я ведь раньше был и на этом корабле, и в каюте, и в Гальме: почему такого не случалось раньше? Что необычного в шторме?       — Я… — Эдмунд замялся и даже не попытался это скрыть: на этот раз ложь или полуправда не спасла бы ситуацию. Сам он догадывался, в чём дело, но если он поделится с Каспианом своей гипотезой о том, что обрывки воспоминаний пробуждаются, когда повторяются самые яркие, полные чувств события, ему придётся объяснять, что именно вызвало тогда в Каспиане эту бурю эмоций. И какую отговорку он смог бы придумать? Что Каспиан испугался шторма, учитывая, что и теперь в его взгляде не было и намёка на страх? Нет, эту глупость бы сразу раскусили. — Не знаю, — пробормотал он, неосознанно отводя взгляд. — Я не знаю, как работает твоя болезнь, да и вообще…       — А мне вот кажется, что ты что-то знаешь, — нахмурился Каспиан. — Эдмунд, я не понимаю: мне всегда казалось, что ты чуть ли не больше, чем я сам, хочешь, чтобы ко мне вернулись воспоминания, а теперь скрываешь от меня нечто важное, что могло бы помочь. Что происходит?       — Ничего, — гнул своё Эдмунд, так и продолжая пялиться в пол.       — Эдмунд, посмотри на меня. — От неожиданности Эдмунд поднял глаза: то, что сказал Каспиан, прозвучало как королевский приказ, а не дружеская просьба, и он, похоже, тоже это понял, потому что смутился от собственного напора — но лишь на миг. — Я хочу знать правду и, как мне кажется, имею на это право. Расскажи мне всё, что знаешь. Даже если там что-то неприглядное, я готов это выслушать.       — Каспиан, — Эдмунд постарался вложить в это слово весь свой дар убеждения, чтобы закончить этот бессмысленный разговор. Как бы там ни было, Каспиан ничего от него сейчас не узнает, и пусть даже это вызовет обиду, Эдмунд не проговорится. Не сейчас. Никогда. — Во имя Аслана, да ты же весь насквозь промок, — невпопад заявил он, будто бы впервые заметив этот факт. — Тебе стоит переодеться. Сейчас.       — Хочешь перевести тему? — вскинул бровь Каспиан.       — Не хочу, чтобы ты заболел, — примирительно улыбнулся Эдмунд. Отчасти его слова были правдой: так или иначе, а здоровье Каспиана оставалось одной из его главных ценностей.       — Ладно, — сдался Каспиан; видимо, в шестнадцать он ещё не был таким заядлым спорщиком. — Но не думай, что я забыл. Мы ещё вернёмся к этому разговору.       Поскольку Каспиан не просил его уйти, а побег выглядел бы малодушно, Эдмунд остался сидеть на гамаке, лишь отвернувшись, позволяя Каспиану спокойно пройти к шкафу и выбрать себе сухие вещи. Там, за бортом бушевал шторм, и примерно то же самое творилось в голове у Эдмунда. Он размышлял о том, что произошло, и чем больше проходило времени, тем чётче он понимал: скрывать всю правду у него получится недолго. Да, все, кто знал их секрет, молчали, не чувствуя себя в праве выдавать чужую тайну, но сказать того же о себе Эдмунд не мог, а теперь подключились ещё и эти фокусы памяти Каспиана, которые подкидывали ему провокационные воспоминания и путали все карты. Рано или поздно всё станет настолько очевидно, что Эдмунд больше не сумеет молчать, и что случится тогда, он мог только предполагать. Он помнил, как им с Каспианом было непросто принять собственные чувства и сколько им понадобилось времени, чтобы понять, что любовь неподвластна никаким правилам и законам; однако тогда они оба были уже достаточно зрелыми и знали, чего хотят от жизни и друг от друга. Сейчас Каспиан не в том состоянии, чтобы переживать такие потрясения: на его долю и так выпало много испытаний и открытий, и если он вдруг узнает, что, помимо короны, смерти дядюшки и морского путешествия, в его жизни не последнюю роль сыграли далеко не платонические отношения с Золотым королём Эдмундом Справедливым…       На самом деле, Эдмунд не впервые задумывался об этом: чуть ли не с первых дней, когда стало ясно, что недуг Каспиана так просто не пройдёт, он начал размышлять о том, что теперь с ними будет. Ставки на то, что Каспиан вспомнит всё сам, он не делал — это было бы слишком наивно, — поэтому всё, что ему оставалось, — жить робкой надеждой на то, что они смогут отыскать друг друга заново, несмотря ни на что. В конце концов, когда-то Каспиан уже влюбился в него; тогда у них за плечами были совместно преодолённые трудности и даже горести, которые уже не повторить, но ничто, кроме здравого смысла, не мешало ему в это верить. И теперь, вспоминая свои выводы, Эдмунд снова и снова приходил к решению, что так и должно быть, и он не имеет никакого права торопить события, вываливая на Каспиана всю правду. Отношения — не то, что требует моментального вмешательства, как, например, королевство: узнает Каспиан об этом или нет — дело десятое; Эдмунд переживёт любой исход, как бы ему ни было больно.       В конце концов, чего стоит его боль на фоне интересов Нарнии?       — Ты закончил? — хотел поинтересоваться он, но слова застряли в горле и вырвались невнятным хрипением: одновременно с вопросом Эдмунд по инерции повернул голову и замер, широко распахнув глаза. По правде говоря, ничего сверхъестественного или непристойного он не увидел: в школьной душевой, куда они гурьбой заваливались после игры в мяч или крикет, в принципе никто не прятался за тонкими шторами, да и их отношения с Каспианом уже много лет как лишились какого-либо стеснения, но это было тогда; сейчас же, глядя на то, как Каспиан, стоя к нему спиной, застёгивает брюки и готовится надеть новую рубаху, Эдмунд ощутил, как его щёки в очередной раз заливаются краской, как у какого-то подростка. Буквально каждая клетка сознания кричала ему, что то, что он делает, если не противозаконно, то как минимум аморально, учитывая, что в теле уже давно взрослого мужчины сейчас находится шестнадцатилетний мальчишка, а суммарный возраст Эдмунда давно перевалил за тридцать, и это не считая тысячи нарнийских лет, но он попросту не мог отвести взгляд. Мысли снова сбились в кашу, и внутри осталось единственное желание — смотреть на то, что у него так жестоко отобрали, хотя бы так делая вид, что ничего не произошло и что всё так же, как и прежде, и что он не обязан воспринимать происходящее как что-то из ряда вон.       И он так и продолжал бы сходить с ума, если бы Каспиан, натянув рубаху, не повернулся, словно почувствовав обжигающий взгляд на своей спине.       — Эдмунд? — он вскинул бровь, удивлённо глядя на Эдмунда, глаза которого были прикованы к расстёгнутым пуговицам у ворота Каспиана. Это было не то желание, которое вгоняло его в краску, когда ему было восемнадцать, — с тем он давно научился бороться, а вот это новое чувство не поддавалось ни уговорам, ни мольбам. Но Эдмунд смог бы с этим смириться и свести всё в шутку, если бы не заметил кое-что во взгляде Каспиана: изумление сменилось целой гаммой эмоций, и хотя расшифровать их до конца он не смог, становилось очевидно: здесь что-то не так. Каспиан не должен был так на него реагировать — по крайней мере, этот шестнадцатилетний Каспиан, — и если он что-то почувствовал…       Ещё минуту назад Эдмунд был бы счастлив, но теперь, когда на них навалились внезапное дежавю Каспиана и ещё этот случай в придачу, он понимал: им нельзя оставаться наедине друг с другом. Им обоим, а в особенности Каспиану, нужно было время, чтобы остыть, прийти в себя и всё осознать, и сейчас они не смогут этого, если всё останется, как есть. С этой мыслью Эдмунд подскочил с гамака и выпалил:       — Я пойду в трюм, тоже во что-нибудь переоденусь, — и с этими словами, не дав Каспиану ответить, резко вылетел из каюты, и только когда дверь захлопнулась, позволил себе упереться рукой в стену и глубоко вздохнуть, отчаянно хватая ртом воздух.       Чего бы Эдмунд ни хотел раньше, теперь разговора не избежать, и он пообещал себе, что они к этому обязательно вернутся, — как бы ни было неловко, плохо и больно.