Кожа и чешуя (Skin & Scale)

      Азула просыпается с болью в теле. Это не необычно. Какими бы ни были её тренировки по Покорению — легкими, обычными или интенсивными — утром её ждет боль. И даже если она практикует не Покорение, а боевые приемы — боль есть.       Азула перекатывается с боку на бок и выразительно стонет от скованности во всём теле. Агни, она чувствует себя старухой! Возможно, война отобрала у неё больше, чем она думала.       Она хорошо понимает, что война лишила её детской невинности и наивности, что она видела и пережила такое, что приходится на долю людей, вдвое старше её. Но она никогда не предполагала, что это отразилось и на её теле.       Хотя — всё логично. Она так сильно старалась, так часто доходила до грани, не щадя своё тело, и это тогда, когда оно ещё развивалось. Она и сейчас всё ещё растет — поздний цветок — так называют это Ло и Ли.       Азула ёжится. Даже наедине с собой думать об этом неловко. Все эти комментарии по поводу её расцветающей женственности и о том, как война и те нагрузки, которыми её подвергали, возможно, привели к тому, что она всё ещё не созрела.       Честно говоря, Азуле не нравятся никакие разговоры о женственности.       И всё же она подумывает спросить у Ло и Ли, нормально ли это — просыпаться каждое утро с такой болью. Чаще всего болит спина. Судороги между лопатками, в плечах и шее.       Возможно, это стресс.       Ло и Ли часто повторяют, что именно стресс причина того, что её тело так медленно развивается.       В ответ она ещё больше напрягается. Ещё сильней мешает сама себе.       Азула заставляет себя встать с кровати и тащится к шкафу. Ей не нравится, когда слуги дергают и тыкают в неё своими пальцами, притворяясь почтительными. Она может одеться сама. Прическу делать она не умеет, но сегодня попробует.       Она обнаруживает, что нарядится в регалии Повелителя Огня сложней, чем это кажется, когда тебя одевают слуги. И ещё сложней, когда у тебя болят руки. Но она справилась. Более-менее.       Азула неуклюже перебирает пальцами локоны и вздыхает, когда они один за другим то и дело выпадают из прически.       Теперь, когда волосы отросли, укладывать их сложно, как никогда. Даже сложней, чем в самый первый неудачный раз, когда она попыталась это сделать. Азула судорожно вздыхает. На секунду или две её отражение в зеркале становится ещё более растрепанным и смотрит на неё с бешеной улыбкой, не затрагивающей усталых, отчаявшихся глаз. Она крепко зажмуривается и делает ещё один вздох, а когда открывает глаза, видит себя в зеркале такой, какая она и должна быть — усталой и крайне раздраженной. Но мурашки страха всё ещё бегают по её коже. То, что случилось только что, случается чаще, чем она хочет признавать и с чем готова справится. Иногда обычные вещи вдруг напоминают ей о других вещах и моментах — не слишком приятных моментах её жизни, о которых она предпочла бы забыть.       Моментах, которые почти наверняка и виноваты в том, что умственно она намного переросла своих сверстников, хотя у неё всё ещё тело подростка.       Азулу охватывает оцепенение и она чувствует сильную тяжесть во всём теле. Желание добрести обратно до кровати и просто упасть на неё ужасно соблазнительно, но Азула сопротивляется ему и, смиряясь, позволяет слугам заняться её волосами.       .оОо.       Зуко кажется затравленным.       Настолько же, насколько Азула чувствует себя измождённой.       Теперь она жалеет, что не настояла на том, чтобы отправиться с ним в это дурацкое путешествие. По крайней мере, было бы забавно наблюдать, как по ходу дела Зуко разваливается на части.       Вместо этого у неё было добрых полторы недели скучной бумажной работы и утомительных заседаний Совета, где снова и снова пережевывались одни и те же неважные вещи. После четвертого заседания она начинает думать, что одержимость отца Столетней войной — просто способ заняться чем-нибудь интересным.       — Отец когда-нибудь упоминал о яйце?       — Н…       — О сокровище?       — Н… — Зуко выплёвывает вопросы с бешеной скоростью, быстрей, чем она успевает отвечать и это очень раздражает.       — Об особом артефакте? Хоть о чём-нибудь?       Азула глубоко вздыхает:       — Нет, Зуко. Он ни о чём таком не говорил. — Это похоже на их разговоры о матери. Если у отца и была тайна, дочь он, конечно, в неё не посвятил. Азула давно с обидой осознала, что он держал её в неведении относительно многих вещей.       Он говорил ей только то, что, по его мнению, ей надо было знать, а, видимо, об этом ей знать было не надо.       — Ты уверена? — напирает Зуко. — Он всё тебе рассказывал!       Она качает головой:       — Думаю, мы оба знаем, что это неправда.       Зуко вздрагивает, осознав, что только что вступил на скользкую почву. Всё ещё морщась, он потирает затылок:       — Он осёл.       — Тактичней, брат, — резко парирует Азула.       — Он именно такой и ты это знаешь. Просто признай это.       Азула пожимает плечами:       — Я не такая грубая, как ты.       По какой то причине эти слова вызывают у Зуко улыбку:       — Ты же понимаешь, что мы тут только вдвоём? Ты можешь немного…       Азула вскидывает бровь и жестом предлагает Зуко закончить предложение.       — … расслабиться.       — Это невозможно.       — Да ладно, — настаивает Зуко. — Я же видел, как ты ослабляла бдительность…       Азула слишком истощена для подобных дискуссий:       — Я думала, мы говорим о якобы спрятанных отцом артефактах. Что именно мы ищем? Какое то яйцо, верно? — она делает паузу и в мозгу у неё щёлкает: — Полагаю, речь идёт о драконьем яйце. Ты думаешь, что отец украл яйцо у драконов и, чтобы вернуть его, они собираются начать с нами войну.       — Да, всё так, — кивает Зуко.       — Ладно. Допустим, отец действительно украл яйцо. Но это было много лет назад. Теоретически, из этого яйца давно кто-то вылупился бы, так?       Зуко кивает.       — И как же нам его вернуть? Находим скорлупки и отправляем со слезливой запиской, типа: «Здравствуйте. С превеликим сожалением мы вынуждены признаться, что потеряли где-то целого дракона». Не думаю, что нам сойдет это с рук, Зузу. На самом деле это лишь на шажок лучше, чем прямо сказать им, что дракон, которого они ищут, мёртв. Что его убили охотники на драконов десятилетия назад.       Зуко скрипит зубами. На это раз ей не нужно объяснять, в чём именно заключается проблема.       — Ну, дядя пощадил Ран и Шао, может, есть ещё один дракон, которому удалось скрыться.       — Тебе не кажется, что чему-то настолько большому сложно скрываться так долго? Быть неуловимым?       — Мир довольно большой, Азула.       — И большинство людей, которые в нём теряются, довольно маленькие, — она пожимает плечами. — Аанг прятался целый век, но он был крошечным, когда сделал это. Мне удалось ускользнуть от тебя и твоей глупой компании, потому что есть много мест, где я могу затеряться. Дракон, на которого охотятся, может укрыться в отдалённой пещере, но, когда его обнаружат, он не свернется калачиком и не забьётся в щель, как это делала я.       — Хорошо, я понял, но, признаем, ты… это ты. Большинству людей и в голову не придёт прятаться там, где пряталась ты.       — Это точно, — соглашается Азула и это до смешного озадачивает Зуко. — Если большинство людей не могут это сделать, то как это сделает огромный дракон? Ладно детёныш дракона, но взрослый дракон? — она делает паузу. — Он мёртв, Зуко. И мы тоже.