special

Феликс милый. Пушистый и солнечный, сводящий с ума своими яркими веснушками и греющей улыбкой. С ним надо нежничать и куда больше следить за языком, потому что он ранимый, а видеть пустые или, боже, налитые слезами глаза — это сплошная пытка. Да черт со всем этим, Ли даже злится, как маленький котенок. И это так забавно, что сразу хочется полезть обниматься и успокоить его, нежно прижав к груди. Он кажется слишком ласковым и нереально хорошим, поэтому Сынмин очень долго искал хоть какой-нибудь подвох. Специально надоедал и лез к нему, на что Феликс лишь ухмылялся и тянул парня ближе к себе, чтобы заключить в крепкую хватку до тех пор, пока он не перестанет брыкаться. И лишь смеялся тогда, когда, наконец, выпускал Кима из своих рук, видя его горящие щеки. Младший пытался заметить его грозную натуру на сцене, но даже с открытым прессом (о, черт, как же Сынмин слаб перед этим) он выглядел сладко. Вокалист поглядывал за ним во время того, как у него не получалось отточить какое-либо движение, но вместо каких-то там психов, он видел лишь разочарованную мордашку. Это невыносимо. Он не мог понять, где же прячется дьявольская натура этого паренька. До тех пор, пока не переспал с ним. Ким готов поклясться, что даже ревнивый Минхо или, например, не умеющий сдерживать себя Чанбин были нежнее. Но Сынмин не жалуется, потому что это то, в чем он определенно нуждался все это время.

***

Коленки болят неприятно, а руки порядком затекли от одного положения и давящих наручников, прикрепленных к запястьям. Юноша лежит на простынях, носом тыча в подушку и подогнув ноги под себя. Ладошки сжимают изголовье кровати, к которой они и прикреплены, а из горла вырываются хрипы и тихие мольбы. Феликс, кажется, даже не пытается его услышать. Он стоит чуть дальше, крепко сжимая плетку и хищно ухмыляясь, глядя на расплавленного мальчика под ним. Ли знает, что такого назойливого и раздражающего Сынмин-и никто не видел настолько покорным. Потому что только он может дать ему то, чего хочет его извращенная душа. — Сколько ты уже насчитал? — голос ниже, чем обычно, и младшего натурально трясет. Феликс бьет снова, таким образом приказывая отвечать. — Двадцать? — шепчет Сынмин, полностью неуверенный в своем ответе. Прилетает новый шлепок, сообщающий о том, что он ошибся. — Какой же ты тупой, — холодно отзывается, всем своим видом показывая, как ему противно. Ким не видит, но четко знает это выражение лица, от чего начинает дрожать сильнее, — Is it really that fucking hard? Вокалист глупо машет головой из стороны в сторону, пытаясь прийти в себя и вымолвить хоть что-то, кроме скулежа. Феликс болтал на английском лишь тогда, когда слишком нервничал или был возбужден. Это, естественно, сразу же стало новым кинком. Слышится новый хлопок, прежде чем Сынмин не выдерживает и начинает сильно плакать, не вынося всего этого. — Прости-прости-прости, — молвит как в бреду, с ума сходя от переизбытка чувств и эмоций. Ли, кажется, смягчается всего на секунду, маленькой ладошкой проводя по горящей коже. Он слышит приглушенные всхлипы и сдается, быстрым движением находя смазку и выдавливая себе на руку немного. Первые два пальца входят легко, на что старший показательно громко хмыкает. Сынмин тонет в ощущениях и поддается то назад, то вперед, чтобы вставшим членом потереться о собственные ноги и создать хоть какое-то трение. Старший, замечая все эти махинации, второй рукой крепко хватается за тонкую талию, сжимая слишком сильно. До синяков. Так, как нравится его мальчику. Он удерживает его на месте, больше не позволяя брыкаться и толкается уже тремя пальцами, подготавливая под себя. — Такой открытый и нуждающийся, — бас прямо над ухом положение никак не улучшает, и из Кима вырывается слишком громкий звук. Парень сжимает и разжимает пальцы ног, слишком резко подпрыгивая вверх, чувствуя какое-то облегчение. И, прежде чем он успевает понять, невыносимо сильный удар приходится по спине, от чего младший падает и растворяется в простынях. — Ты кончил без рук, — шипит Феликс, впиваясь пальцами в темные волосы, — Без разрешения, глупый пес, — тянет чужую голову назад, поворачивая в сторону зеркала. Сынмину плохо от того, насколько убитым он выглядит: челка липнет ко лбу, глаза слегка опухли и покраснели, с подбородка стекает слюна, а тушь растеклась по щекам. Так отчаянно и разбито. Ли нравится видеть его таким, а Ким каждый раз позволяет ломать себя. Феликс не дает какой-либо передышки, сразу толкаясь на всю длину и все еще не отпуская волосы, чтобы Сынмин мог четко видеть всю картину происходящего. Младший задыхается и находится на грани сознания. Он чувствует себя невероятно уязвимым, когда только и может, что послушно хныкать, предпринимая тщетные попытки насадиться самостоятельно. Тело не слушается и болезненно ноет, но даже это становится безбожно приятным. Ким теряется и думает лишь о том, как сильно он возбужден. Слова смешиваются со стонами, через которые можно расслышать тихое «пожалуйста». — Ужасно нетерпеливый, — рычит Ли, резко прокручивая сосок. Однако, он и сам находится на грани, — Можешь кончать. И этого достаточно, чтобы Сынмин увидел звезды перед глазами и упал на подушку совсем обессиленный. Феликс изливается следом, пачкая все еще красные ягодицы. Он быстро отстегивает наручники, высвобождая запястья и мягко массируя, после целуя каждое. Накрывает младшего одеялом, нежно зачесывая влажные волосы назад. После, наконец, ложится рядом и смотрит прямо в прикрытые глазки, умиляясь этой картине. — My sweetest and best boy, — улыбается Ли, оставляя невесомые чмоки на горящих щеках.