Панк-Дозор

Юрий Михайлович потерянно смотрел вслед сверкающим, в прямом смысле этого слова, пяткам сына. Опять, стервец, продрал носки, горят они на нём прямо-таки. Не будь Иными — либо Таня штопать замучилась, либо они разорились. Нет, он не переживал. И догонять через энергозатратный бег сквозь Сумрак (а других шансов козлика сцапать у него и не было!) не стал. Выскочил раздетый — мороз за бедовую задницу схватит — мигом воротится. И пыхтеть слону причин нет. Он, может, и не ферзь в игре Тёмных и Светлых, но уж всяко — офицер. А это накладывает отпечаток, как и его звероформа. Поэтому никуда Мишка не денется. В крайнем случае обморозится, но на упрямстве до своих приятелей добежит. Ничего, те — Тёмные, и так рисковать с сыном главы Дозора не станут. Мигом просигнализируют. Не они, так семейства их. Подлечат отмороженного. Ничего… Уговаривая себя таким образом, Горшенёв вернулся в дом. Тяжело опустился в кресло и приготовился было ждать, когда бляшка ремня, которым он старшенького отходил, впилась под бок. Поворчав, Юрий решил тот далеко не убирать. Потому как Мишка совсем от рук отбился. Не просто фигу ему какую показал, а ещё и этот их западный жест. Родному отцу! Нет, точно все эти пластинки, кассеты дурно на него влияют. Свободы он захотел… Ишь ты, а свои мозги для этого созрели? Нет, конечно… Иначе б в мире давно было перенаселение Иных, что теоретически могли жить вечность. Большая часть всесильных, по сравнению с людьми, идиотов и до тридцати не доживала, и совсем уж единицы вековой барьер перешагивали. Юрий же не мог позволить, чтоб его старший сын, его подарок судьбы, потому что крайне редко так везёт (и большая часть доживших до того рубежа векового Иных хоронит своих детей и детей их детей), пополнил то несчастливое число ушедших в Сумрак молодыми. Нет, вот воротится сейчас Мишка — всыпет ему снова, раз с первого раза не дошло. Только жалеть больше не будет. Так отходит, что убежать точно не сможет, а завтра в школе сидеть будет ой как не просто… Это ж надо! Горшенёв бросил взгляд на часы. Уже десять минут как морозится — дурачок. А мать его потом лечи! Ну и не имеет значения, что для Иных это дело нехитрое. Всё равно. Силы тратятся, энергия. А та не бесконечна. Нет, сначала — вылечить, потом, не взирая на Танины слабые протесты, высечь. Может, хоть материны слёзы его образумят… Когда минуло уже не десять, а двадцать минут, Юрий не выдержал и встал. Расхаживать по комнате и ждать возвращения поганца было сподручнее, чем сидеть совсем без дела. А ведь он из-за него с работы ушёл, а там дела не деланные и вообще… Ещё расслабятся подчинённые. Нет, вот как явится — за всё получит. В том числе и за снижение продуктивности Дозора. И всё-таки Горшенёв зажмурился, сцепляя руки за спину. Зря он сыну про девчонку да собачонку сказал. Того явно задело. Вон уже… Он снова посмотрел на часы, и сердце йокнуло. Полчаса! Уже можно и околеть. Тут входная дверь хлопнула, и он со всей возможной скоростью метнулся в коридор. Но это оказалась Таня, что, стряхивая, с платка снег, что-то довольно мурчала себе под нос. Видимо, вышла в магазин да с соседкой зацепилась. Хорошо поговорили, а вот Юрий поступил… нехорошо. И, не желая пугать жену, он, быстро одевшись и незаметно зацепив с вешалки в Сумеречный карман Мишкину одежду и ботинки, умчался, кратко бросив что-то о срочных делах. Благо та у него привычная. Лишь плечами пожала. Юрий же выскочил с одной мыслью: далеко тот уйти не мог. И вообще… Вне категорий он или нет? Быстро найдет… Вот только Сумрак сегодня был поразительно глух. Горшенёв, не найдя следов, нахмурился. Точнее, те были, но обрывались. Вот горел яркий пламенный след — и хоб, того уже нет. Точно его обладателя или сгрузили в машину, или ещё как-то переместили. Может, и Сферой. Он вздрогнул. В груди вдруг старый страх голову поднял, что детей могут использовать для шантажа его. Но, нет, рано было такие выводы делать. Может, подвез раздетого дурочка кто, пожалев. И Юрий отправился по адресам Щиголева и Балунова. И, как он ни давил на эти Тёмные семейства, ответ был один — и не видели после школы. Славно. У Горшенёва не осталось выхода, кроме как вернуться в Дозор, оторвать всех, кого можно, от текучки и отправить искать своего шалуна… Прошёл час — и тот вполне мог околеть. Но думать об этом было выше его сил. От собственных мыслей и планов было тошно. Полчаса… Целых полчаса потерял. Когда на улице дубак зверский, а Мишутка у него и так квёлый. Вот чем думал, а, Маг Вне категорий?! Но и эти меры желаемого результата не принесли. Юрий Михайлович загонял всех и в первую очередь себя, но к наступлению темноты — а та зимой надвигалась быстро — Мишку так и не нашли. Как и не нашли к одиннадцати вечера, когда он, возвратившись в кабинет, чтобы решиться на последний отчаянный шаг, был застигнут своей секретаршей. Та с порога заявила, что ваша жена, шеф, звонит каждые десять минут, начиная с десяти. Делать нечего. Кряхтя, Юрий набрал дом. Ответила Таня с первого гудка. Ответила и прокричала: — Где Миша?! Не ври мне, я чувствую, что-то не так! Точнее не так, Юр, я не чувствую нашего мальчика! Что случилось? — Его ищет Дозор, не волнуйся, — Горшенёв поморщился. — Меня вызвали в школу снова, потом мы поссорились и он ушёл из дома. Дети часто уходят из дома, потом возвращаются, — он умолчал, что не в тапках и школьной форме… И уж тем более не все возвращаются. Кто-то становится добычей оборотней или вампиров. Кто-то — обыкновенного человеческого маньяка. — Я не могу не волноваться! — ожидаемо не успокаивалась жена, он почти видел, как та кулачком в стену втыкает и требует: — Верни мне сына, Юр, что хочешь делай! Сейчас зима! — Будь дома, Тань, вдруг вернётся. И найдешь — звони сразу. А то тут тылы Сил Света не прикрыты, — вспомнил о текучке Горшенёв, о чём тут же и пожалел. — Ты только об этом и думаешь! — и кинула трубку. Ну, а тяжко вздохнувший Юрий, набрал единственно, кто был гарантированно мощнее его как сенсор. Бориса Игнатьевича. Гесер был его последней надеждой, если и он не почувствует, значит, в городе Мишки уже нет. Или вообще в этом мире. Шеф взял трубку со второго гудка. Кратко введя того в курс дела и поделившись опасениями, что это дело рук сил Тьмы, провокация или шантаж, хоть требований и не поступало, попросил помощи. По счастью, Гесер ответил положительно. И уже в четыре утра шеф Центрального офиса вместе с так и не присевшим за ночь Юрием ездили по всему городу в тщетной надежде почувствовать Мишку. И только к полудню Борис Игнатьевич велел рулить к аэропорту. Там он похлопал по плечу всего серого от горя Горшенёва и сказал: — Скрывать не стану, вариантов, Юр, только два: либо твоего мальчика скрыли с помощью ведьмовского амулета, но тогда скоро предъявят требования, либо он мёртв. Поиски продолжались ещё неделю. Неделю, за которую Юрий поседел полностью, а его жена не прекращала плакать, оставляя Лёшу, которого теперь Таня никуда от себя не отпускала, даже в школу за ручку водила, в глубокой печали. Требований так и не предъявили. Зато в газету, с объявлением о розыске за вознаграждение, звонили неслыханное число раз. И все эти звонки были пустыми. Так как Дозор не мог больше игнорировать текучку, то спустя неделю поиски свернули, оставив искать лишь двойку их самых опытных оперативников. Но и их спустя несколько месяцев отозвали для другого задания. И хоть внутри у Юрия всё отчаянно сопротивлялось, но он был вынужден признать: вероятность, что его старший сын жив — одна на миллион. И хотя ему и горько это было признавать, он сделал запрос в Инквизицию с просьбой выдернуть из Сумрака Мишку, чтобы узнать, кто его убил. Так как дело это хитрое, то рассматривать такое прошение, даже со всеми личными просьбами и особым отношением, — месяц. В Новый год они входили с траурным настроением. Вы спросите, какого Зеркала Юрий так плохо посмотрел линии вероятности? Так он смотрел. Более того — те, когда он решался сменить метод воспитания, сулили Мише судьбоносную встречу и, вообще, счастье. Потому он переступил через себя ради блага старшенького. Но теперь, оглядываясь назад, Горшенёв понимал, что судьбоносной встречей мог быть маньяк, а счастье — это, наконец, обрести свободу в Сумраке… Если бы Юрий Михайлович не был таким неповоротливым слоном, то он бы взвыл.

***

Тем временем Мишка проснулся от лязганья дверного засова. Сначала он решил, что всё это дурной сон, но зрение по-прежнему было ограниченного цветового спектра, а всё его тело, кроме разве что ушей и хвоста (Мусик, у меня хвост!), болело. Причем столь мучительно ему было, словно дикий холод замораживал ту боль, а теперь, пригретый на груди у этого… как его… А, Князя! В общем, ощущал всё Горшенёв. И даже больше — так худо ему никогда в жизни не было. Ну, сами посудите — простуды и грипп ему вылечивали при первых признаках родные-Иные. Также дела обстояли и с ссадинами, синяками. Стоило маме подуть… Отец, правда, ворчал, что так из него мужика не вырастет. Ну вот — исправил, добавил боли. К которой комом снежной бабы наложилось всё это. Каждый чужой пинок, тычок и пройденное огромное расстояние на махоньких лапках отзывались саднящей болью. «Может быть, лучше было умереть?!» — в какой-то момент подумал он, но тут реальность снова привлекла внимание — и Мишка, по счастью, отвлёкся. Потому что этот дом пах… довольно уютно пах. Едой, книгами, ещё, отчего-то, красками… Другие запахи тоже были, но о них Горшочек предпочитал не думать. Например, кошачий сразу заставил его внутренне собраться и вызвериться. С огромным трудом удалось погасить этот, видимо, рефлекс. Что имел против кошек человек-Миша? Да ничего! Они даже славные, когда не смотрят на тебя презрительно, как на кожаный мешок… Поэтому надо быть выше инстинктов, надо, но вот бесил его этот запах. Тем временем, не раздеваясь, Андрей прошлёпал в ванную. Так Миха и сидел у него за пазухой, высунув морду из ворота. И чего странный такой, спрашивается, не раздевается?! А вот чего оказалось… Когда типчик этот, пощупав, начал наливать воду в таз, Горшок понял и тут же нервно заёрзал. Князь — хоть и музыкальный вкус, раз вытерпел ту херню почти полную песню, у него отстойный — молодец. Взял и проговорил всё вслух, вообще, конечно, может и есть такой псих, что с животинками общается, как с равными, но Миха был ему благодарен. Объяснил, что надо его помыть, пока мама не вернулась, что иначе тому может прилететь. Оно и понятно — Горшок фыркнул — как бы не пришлось после ванны голой жопой да на мороз… Но сопротивляться он не стал и вообще, смирно сидел — во-первых, двигаться больно было очень, а во-вторых, надеялся, что вода хоть немного боль снимет. Так и вышло. Всё было неплохо, пока Мишка просто отмокал в тепловатой воде в тазу, наблюдая за тем, как та чернится, но хоть розоватой не делается. А потом Андрей решил его намылить… И вот тут-то Миша стерпеть уже не мог. Как не тяпнул — неизвестно. Наверное, потому что остатки мозгов понимали, что тот — единственный за сегодня, кто с ним по-человечески… именно по-человечески обошёлся. Но зубки предупредительно клацнули в сантиметре от этой, в принципе осторожной руки. Но как бы его теперь не касались — всё равно страдания преумножались. Словно у Михи теперь синяк на всё тело. Князь, впрочем, намёк понял. Руки убрал, как и мыло, ещё и прошептал: — Кто же тебя так обидел? Ответить Миха, конечно, не мог, но легонько тявкнул в знак согласия. Вскоре водные процедуры в безмыльном формате — и это явно был риск для этого типчика — кончились. Его завернули в какое-то старенькое полотенечко и… Когда Андрей выходил из ванной, то столкнулся с каким-то мужчиной. Судя по явному сходству и возрасту — отцом. Мысль эта больно кольнула Мишу, он затрясся вовсе не от холода. Который накроет его через пару минут, когда батя этого пацана выгонит его взашей. Но Князь отчего-то ни капли не растерялся и даже, кажется, уверенного выражения морды лица не утратил. Ну конечно — это ж не его, мокрого, голой жопой на мороз сейчас… — А это что за обезьянья морда? — против ожиданий полушутливо спросил мужик, заглядывая на лежащего кулечком, с одной лишь торчащей пастью и глазами, Мишку. — Это, папа — щеночек, — нисколько не дернувшись, ответил Андрей. — Правда, смешной? Глазки эти бусинками, лохматый такой, ещё и хвост загогулина! «Сам ты шут, блин! И на обезьяну похож, уши вон как у слона», — при мысли о последнем Миша скривился от боли. — Вижу, что не кошка, — вздохнул отец Князя. — И вижу, что забавный, где взял-то? — странно, что тот так медлил. — Возле карьера. Он бы умер, пап, — теперь Горшок заметил с каким выражением смотрит на отца его спаситель ушастый. Решительно, надо сказать, смотрит. И в то же время просяще. — Да, холод — не тётка, как и голод… У него ещё и болит что-то, вон как хмурится, почти по-человечьи. Уверен, что у тебя не умрёт и плакать не будешь? — спросил тот твёрдо. — Он не больной, чумные и бешеные собаки иначе выглядят. Избили, скорее. Сначала выкинули, потом избили. Или наоборот. Ты посмотри, разве такой маленький долго бы прожил на наших улицах? Шерсть короткая, — горячо ответил Андрей, подбирая, кажется, удачные аргументы, потому что батя ему ответил серьёзно вполне: — Ладно, — он вздохнул. — Ты давно собаку хотел, знаю я… Хорошо, не алабая какого или сенбернара с кавказцем притащил… Это какая порода? — Спасибо, бать, — просиял этот дурень лопоухий. — А пёс его знает, но, думаю, небольшая. У больших собак такой морды приплюснутой не бывает. — Смотри! Если вырастишь теленочка больше себя — сам бабушке в Голубково повезёшь и объяснять тоже сам будешь! — наставительно заявил тот, да и оставил их. «Неужели… так тоже может быть? — кажется, сейчас внутри Мишки начала зреть острая зависть. — Не наорал, выслушал. Собаку оставить разрешил, предупредив, что только он за подобрыша отвечает, а также и о последствиях возможных… Убедился, что понимает, и отстал. Ну просто сказка какая-то!» В дальнейшем чудеса продолжились. Андрей притащил его в свою комнату. Никаких младших братьев или, Сумрак упаси, сестёр там не скрывалось во мгле. Как и старших. Собственное жизненное пространство. Не то, чтоб Мишка мелкого не любил. Любил, но комнату бы свою предпочёл иметь. Отдельную. Интересно, а этот лопоухий штрих в курсе, насколько он счастлив? Только вот стоило включенному свету озарить комнату, как Мишка окончательно почувствовал, как глаза его, и без того выпученные в этой тушке, лезут из орбит. А вылупиться было на что. Нет, там не царил редкостный бардак — так легкий бедлам, от которого у отца Мишкиного начала бы дергаться губа. Зато там все стены были увешаны дивными рисунками, один из которых в незавершенном виде высился на столе в ворохе уже, вроде как, доделанных, но пока не прибранных. Учебниками тут и не пахло. Зато каких только персонажей там не было! Со стены на Мишку смотрел упырь — зверский такой, настоящий не так страшно выглядит… А вот там русалка, реальность которых так никто из Иных не мог ни подтвердить, ни опровергнуть. Кто-то же топил корабли… И кто-то их видел. Что-то жило в океане. Может, сирена, может, кракен, а может, и другое чудище. Сами-то они, Иные, тоже чудища. Ба, тут и скелеты живые, и пни, и оборотни, и ведьмы, и ведьмаки… Невольно Миша почувствовал, как проникается уважением. А ещё он настолько отвлекся на созерцание, что боль притупилась. Князь тем временем ему рассмотреть богатства не дал. Вытащил из полотенца и завернул уже, кажется, в свой малой свитер — ну да, зима ж, а он мокрый. Потому протестовать Горшок не стал, хоть и движения эти страдания усугубляли. Заболеть и умереть от собачьих соплей он не хотел. Тут нет ведь Мусика, чтоб мигом его вылечить, ласково гладя по головушке… Впрочем, тут был Андрей, что его не бросил, что тоже немало. Он устроил его на столе, отодвинув ворох бумаг, в которых Горшок успел заметить какие-то стихи, судя по обилию ошибок, явно принадлежащие не Пушкину, а чуду-юду этому, лопоухому. Оказался именно там Мишка не случайно. Потому что рядом батарея была, а это сейчас для него важно. Князь же, устроив его, легонько провёл двумя пальцами ему по голове, серьёзно спрашивая, словно Горшок мог ему ответить: — Так не больно? Впрочем, Миша мог. Оттого и покачал легонько головой. Та у него, к счастью, не пострадала. А гладил пацан осторожно. Плевать, как это выглядит. Вообще плевать. Ему так плохо было, что Горшок был совсем не против этих легких поглаживаний. Правда, мысль о том, как там Мусик, заставляла его страдать уже душевно. Что та думает? Но ни вернуться домой, ни даже снова человеком стать он не мог. Князь между тем забавно выпялился на его жест. Ну да, ну да, не кот учёный, так собака… Кстати, о кошках, те пытались просочиться внутрь, но, метнув взгляд на Мишку, Андрей принял единственное верное решение и не пустил их в комнату. А те скреблись. Поэтому тот явно, намереваясь уделить внимание этим блоха… так, стоп, Мих, уйми инстинкты! Короче, этот лопоухий штрих сказал ему, что принесёт поесть и попросил сидеть тихо, раз уж он такой умный… Вообще, Михе любопытно было и стихи, и рисунки изучить, но тело так ломило, что он не рискнул шевелиться. Просто ждал, когда тот возвратится. Желательно, с сосисками, теми самыми, которыми от него и несло на улице… Неужто в столовке школьной давали? М-м… Сам Миха обед пропустил из-за скандала, а завтрак он никогда не ел толком, так, запихивал в себя малую часть под тяжелым взглядом отца, когда тот дома был… а когда нет, как сегодня — вообще голодом. А тут вот не получилось в школе поесть… Вернулся Андрей живенько, но вот запах и шерстинки на рубашке намекали, что кошек он без внимания не оставил… Ладно, главное принёс… Молока! Миску крупную. Не сосиски, конечно, но Миха сейчас бы и слона съел. Шахматного. — Кушай, кушай, — пробормотал Князь. — Экий ты голодный. Но не успел Миша ополовинить миску, как дверь после короткого стука приоткрылась и в комнату заглянула светленькая женщина, видимо, мама. Внезапно Горшка посетила мысль, что собаку может не одобрить уже та. И тот остановился, хотя это было и глупо. Надо было покушать, пока дают. А то не жрамши выживать вообще бесполезно. Но он не мог, от нервов снова скрутило живот, и Горшочек насторожено всмотрелся в женщину, на вид, не злобную. — Андрюш, мне тут твой папа сказал… — та замолчала, потом спросила: — Надо же, необычный какой! На дворового точно не похож, может, потерял кто? — Если потерял, мам, то в газету напишут, — пожал плечами Князь. — Ты это, если увидишь, мне скажи — отнесу. Но, — и голос вдруг лязгнул металлом. — Я думаю, что его просто выкинули. — Добрые люди, — покачала головой мама лопоухого, подходя ближе и проводя ладонью по его стриженной под горшок голове. — А вот ты у меня — молодец, в самом деле добрая душа, только больше никого не приноси. Больше у нас ни места, ни средств не хватит. Понял, Андрюша? — заглянула та ему в глаза, а у Мишки отлегло, и он вернулся к своей трапезе. И то ли он так жадно ел, то ли вид у него такой жалкий был, но мама на этом не остановилась, а заявила: — Я с вечеру бульону на кости отварю. Ему кость нельзя, но бульон хорошо будет, чтоб окреп. Не забудь, утром покорми. Теперь это твоя ответственность! — и ушла. «Бульон — это хорошо! — наевшись от пуза и завалившись на стол, подумал Мишка… — А забыть я Князю не дам!» Тем временем тот с каким-то диким смирением сел за стол и достал — о чудо — учебник. То был матан. И, как успел заметить Мишка, их класс эту тему уже прошёл. Но это был нужный класс. Значит, точно одногодки. Только вот с совершенно разных семей и районов… А кажется — почти миров параллельных, и вот таким неведомым образом те взяли и пересеклись. «Не сказать, что я рад знакомству, не при таких обстоятельствах, но… Приятный ты человек, Андро!» — почти довольно подумал Горшок, пока не заметил, как этот дурень обводит карандашиком совершенно неверный вариант ответа. Для благодарности за спасение мало, но хоть что-то! Поэтому Миша тявкнул, внимание привлекая, а затем, превозмогая боль, кое-как выпростал лапу из свитера и ткнул, как мог в, как он помнил, правильный. Князь посмотрел на это с минуту, зависнув, а потом, звонко рассмеявшись, взял и обвёл требуемое. А затем следующее указанное — так весь тест и прорешали. У Горшка теперь болело решительно всё, но ему нравилось слышать этот смех и видеть изумление в глазах… Хотя то, с какой легкостью, этот тип принял на веру собачьи подсказки говорило, как минимум, о неординарности мышления… Ну или кретинизме. — Здорово! — Князь отложил карандаш. — Даже если и двойку воткнут — не беда. Спасибо, было весело, малыш, — и он снова легонько провёл ему пальцем по макушке, только вот Миха возмущенно гавкнул: «Я не малыш!» — хотя, если вдуматься, по габаритам — он и есть. — Не нравится кличка? — нахмурился Князь. — А как тогда тебя звать? — только он спросил, из зала раздались самые лучшие звуки на свете. Именно так охарактеризовал их Мишка после услышанной сегодня попсы. В самом деле Stairway to Heaven! — Ого, тебе нравятся Led Zeppelin?! Так ты у нас ценитель британского рока? — заметил его оживление, почти воскрешение — вон даже, кажется, часть спины, заканчивающаяся хвостом, начала неистово махать. Капец, отдельно от мозгов та всё же живёт?! Хотя — плевать. Главное, его не будет тошнить в этой квартире… Зализывать раны будет даже приятно, ё-моё! Вот это неожиданное открытие. Князь меж тем не унимался, что-то мучительно вспоминал, а потом как выдал, что Мишка чуть не присел: — Знаешь, там, батя говорит, зарубают Роб Плант и Джимми Пейдж. Так может, тебя в честь их назвать? На робкого ты не похож, Джимом будешь, а, пёсик? Горшок выпал в осадок. Вообще-то, и кличка, и имя у него уже есть… Но… Это лучше, чем малыш, хотя внезапно на дрыгнувшего коленкой Князя свалилась какая-то другая пластиночка. Присмотревшись, Миха различил — сборник классической музыки на века. На обложке таращился патлами Бетховен, точнее его портрет. Ну, это тоже лучше попсы. Андрей же опять за его взглядом проследил, да и пояснил: — Да это… Попросили портрет в школе нарисовать, вот и взял у отца. Ты, кстати, похож на него. Хм, а давай ты будешь Бетховеном?! — и лопоухий с горящими глазами вопросительно уставился на него. Миха же, не желая ждать, пока на того упадет пластинка с каким-нибудь Леонтьевым, поспешно закивал… В конце концов для своего времени гениальный чувак, ё-моё! — Отлично, — сверкнул глазами Князь. — Так тому и быть, — а потом запульнул учебники в портфель со словами: — Завтра на перемене спишу, — Принялся что-то строчить… — чем больше Миха читал, тем сильнее у него дергался хвост и приподнимались уши. Теперь он знал, что всё было не зря. Андрея надо было найти уже человеком и утащить к себе в группу автором. И точка. «Ну ты Есенин!» — подумал Миха перед тем, как отрубиться. В комнате играли — о да — Sex Pistols, шум скребущей ручки о тетрадь умиротворял, было тепло, а тело болело заметно меньше. День, который мог стать последним, кончился.