蝕ンダ身体ニ愛ヲ入レテ欲シイト
慣レナイ産声ヲ上ゲタ
嗤ウ喜ビ 涙ノ姉妹
貴女ハ私デ私ハ貴女
自責ノ念ハイツシカ消エテ
死ンデモ綺麗ナ貴女ガ欲シイ
MASA WORKS DESIGN — 私ト一ツノ心臓ヲ(Watashi to Hitotsu no Shinzou o)
Сколько времени прошло? Достаточно много, чтобы пережить немало событий. А история наших героев так и не познала конца. Но это не значит, что его не будет совсем… Сомнения Феди о намерениях Николая не давали ему покоя. Что-то явно было нечестивое в его желаниях. Однако он находил в этом некую забаву, ведь личность Гоголя была для него очередной загадкой. Этот человек явно был интереснее других. Но с другой стороны, он может помешать ему, а потому в этом случае даже во сне нужно держать один глаз открытым. Хотя Федя уже и сам начал терять интерес к жизни.***
Сейчас Фёдор утопал в холодных объятиях Николая. С безэмоциональным взглядом Федя смотрел куда-то вдаль. Они оба сидели и наблюдали за ночным небом, которое можно лицезреть лишь в Японии. Учитывая их деятельность и то, что в любой момент они могут быть убиты кем-то, этот наблюдение за небом было самым настоящим тихим блаженством. — Здесь весьма тихо, — говорит Федя, — самое время отвлечься от наших жестоких игр и стратегий, а то уж слишком сильно устаю от всего этого. — Дос-кун, неужели ты опять задаёшь мне какую-то загадку? — спрашивает Гоголь, а после прислоняется к лицу Достоевского, — я уже давно знаю о том, что когда ты так говоришь, то хочешь подвести к какой-то сути. И каков же ответ? Федя лишь ухмыляется. Он сначала молчит, окидывая взгляд в сторону. Он увидел то, как две змеи злобно шипят друг на друга. Явно намечается борьба. — Видишь этих двух хабу? — спрашивает Достоевский, указывая пальцем в место драки, — они собираются загрызть друг друга. Гоголь лишь недоумённо смотрит на Фёдора, но позже тот добавляет: — Но во время драки они сплетутся в смертельных объятиях, как слизни во время спаривания. — Фёдор поворачивает взгляд на Николая, — Если ты мне вдруг не веришь, то просто наблюдай. Всё произошло так, как и сказал Федя. Закончилось это достаточно быстро. Обе змеи сплелись, образуя спираль, пока одна из них не вонзила свои ядовитые клыки в свою соперницу. Федя снова поворачивается к Коле и говорит: — Ты ведь понял, к чему я клоню? — Хмм… — в наигранных раздумьях выдаёт Коля, — это ведь связано с нами? — Верно… — говорит Достоевский, в этот раз поворачивая всё тело к Николаю. Его лицо прямо сейчас находится весьма близко, — ты собирался меня убить прямо сейчас, ведь так? Эти слова ввели Николая в ступор. Фёдор снова понял его, узнал его намерения. От того, что его раскрыли, Коля начинает слабо посмеиваться, словно его одолела некая истерика. Достоевский же притрагивается к его повязке и снимает её, обнажая глаз Гоголя. — Ты действительно самый близкий мне человек… — говорит Николай, пронзая Достоевского немного строгим взглядом с ухмылкой, — я убеждался в этом не раз, и ты сам об этом прекрасно догадывался. — И ты поэтому и хотел оборвать мою жизнь, — продолжает Фёдор, — всё потому что если ты убьёшь такого близкого человека, как я, то приобретёшь ту свободу, о которой ты так грезишь? Или же ты считаешь, что ты попал под моё влияние, что тебя так отягощает? Тут же Николай резко приближается к холодным и тонким губам Феди, явно намереваясь поцеловать, но с какой целью, если все карты раскрыты? Скорее всего по той причине, что он понимал о своей скорой кончине, а потому пожелал последний раз испытать эти приятные ощущения, которыми одаривал Фёдор. Гоголь окутывает их обоих своим плащом, словно пытаясь скрыться от чужих глаз, что не должны видеть этого. Однако поблизости и так никого не было. Сам же Федя не отталкивает его. Нет. Он лишь ещё ближе прижимается к нему и дотрагивается до лба Коли. Эти нездорово худые пальцы поглаживают гладкую кожу, натянутую на череп, заставляя Николая упасть замертво. Это убийство образовало огромную лужу крови вокруг головы шута. — Надеюсь, ты спасёшь свою душу, мученик греха — говорит Достоевский. Фёдор отходит от трупа и спокойно садиться на другое место, как будто ничего и не было. «Жаль однако, что всё так обернулось. Но мне пришлось…» — думает Достоевский. Молчание. Лишь багровые глаза Феди смотрят на небо полное звёзд. Очень красивая картина с переливающимися цветами голубых, жёлтых, розовых и глубоко-синих оттенков. Словно ожившие ночные пейзажи Ван Гога. Однако эта безмятежность не может продолжаться вечно и он вернётся во всю ту грязную игру с Детективным агентством и Портовой мафией. Федя замечает то, как куфия, которую отравили, восстаёт и пронзает свои клыки в свою соперницу. Это явно должно что-то значить. Будто бы подслушав его мысли, Федя чувствует то, как что-то или кто-то пронзает его грудь насквозь. Фёдор лишь откашливается кровью. Он прекрасно знает кто это сделал. Однако не может поверить в то, что его обвели вокруг пальца таким лёгким трюком. Впрочем, что ожидать от таких фокусников, как Николай Гоголь? А мозг уже отключается, ведь для его деятельности не хватает кислорода, что переносит кровь. Что ж, осталось просто смириться со своей кончиной.***
Николай действительно имел пару тузов в рукаве. Стоит сказать «спасибо» его способности. Но как это произошло он вам это не расскажет, ведь фокусники должны держать в секрете чудеса их трюков. Для него было важно другое: самый близкий для него человек мёртв. И теперь он станет свободной как птица? «…Винные глаза, багряные, как «Дары погребов Бордо» — ты всегда смотришь на меня, а я всегда смотрю на тебя. Ах, ты такой хиленький, слабенький и привлекательный, поэтому я так грущу, я страдаю — и я так рад, мне больно. Я хочу причинить тебе боль и убить тебя. Что бы ты подумал, если бы знал, что я чувствую. Может ты бы меня презреньем наказал, не сказав ни слова? Даже проклятия из твоих уст прекрасны, как твои слёзы…» Голова Феди… Она была объектом стольких жутких и извращённых фантазий из его записей, одну из которых он собирался выполнить прямо сейчас. Хорошо, что Фёдор не застал их. «…Я касаюсь своей левой рукой о твоё лицо, как будто желаю поцеловать…» Гоголь ложит свою ладонь на его левую щёку, поглаживая большим пальцем по холодной коже мертвеца. Полуприкрытые глаза Фёдора никак не реагируют, как и сам он. «…Затем я резко погружаю мой большой палец глубоко в твою глазницу… нагло и решительно, словно сверлящая дрель. На что же это будет похоже? На желе или студень? Дрожа в упоении, я непристойно размазываю его вокруг: я должен ощутить тепло твоей крови…» Николай чувствует мандраж оттого, что сейчас он будет уродовать лицо того, кто не освобождает его чувства даже после смерти. Но так хочется его испоганить, так хочется насладиться тем моментом, что он вряд ли сумеет сделать в следующий раз, ведь Федя будет гнить. При жизни он бы не позволил к себе притронуться так, чтобы в конечном счёте он умер, хоть и были попытки в виде удушений. Прямо сейчас — идеальный момент. Коля в страстном предвкушении, что окрашено самым-самым чернющим цветом больного сердца и мозга. И вот, его палец уже давит глаз. Он видит то, как стекловидное тело смешивается с кровью, а внутри глаза красивый тёмно-фиолетовый перламутр, прямо как у чёрной жемчужины. Он чувствует, как склизкая консистенция глаза превращается в кашу и впадает в глазницу. Ах, глазница оказывается такая большая и глубокая. «…Ты будешь кричать? Будешь вопить «Больно! Прекрати!», пока скарлатные слёзы будут струиться из твоего размазанного глаза?» Нет, он не будет кричать, он не будет вопить: его смерть стала его же согласием на эти приятные истязания, от которых истома проникала в каждую клетку тела, отдавая приятные и покалывающие импульсы, возбуждающие будоражащий мозг к действиям. «…Ты не знаешь, что за безумную жажду я ощущал во время наших поцелуев, которым я потерял счёт…» Не то, что во время поцелуев, даже во время их бурных ночей он ощущал эту жуткую жажду, которую утолить можно было только таким способом. «…Упиваясь твоими мольбами, я превращаю желания в реальность: кусаю твой язык, разрываю его, впиваюсь в твои тонкие губы, словно хочу окрасить твои губы в помаду вишнёвого цвета…» Всё как в его записях! Но проблема в том, что Федя мёртв. Хотя его смерть и позволяла Николаю чувствовать самое настоящее возбуждение. Кровь хлестала, как фонтан, а Фёдор молчит и не колеблется. Он размазывает эту кровь по бледным щекам Феди: теперь это похоже на необузданное безумие художника, что в порывах вдохновения мажет хаотичные мазки по белому холсту. Потрясающая картина. «…О, каких вершин рая я достигну, исполнив свои желания, словно прожорливая колибри…» Его эйфория достигла апогея. Казалось, что это и есть его рай: окровавленный рай, полного трупов Феди, с которыми он сотворил не весть что. И Фёдор в его руках — это очередная жертва его томительных жажд плоти и крови. «…Я страстно хочу и твои бледные щёки, чей вкус пленяет мой рот. Я точно излечусь и буду рыдать, как младенец…» Он прикладывает свой рот к щекам, что обагрил Фединым наполнением. Его зубы вонзаются в его тоненькие щёчки, но кожа уже сама начинала сползать. Для Николая это был изумительный вкус! «…А как же твоё чувствительное ушко? Оно касается моей щеки; я хочу коснуться его своими устами, чтобы потом вонзить зубы в его плоть…» Коля никогда не делал акцент на уши Фёдора, во время соития. Но на этот раз хотелось попробовать весь вкусовой спектр безумия на бездыханном теле Достоевского. Смерть ему явно была к лицу. «…Твоё левое ухо, слышащее приторный шёпот — я хочу, чтобы оно услышало мои истинные чувства. Я никогда не лгал, нет… но стоит признать, имел и свои секреты…» Коля надеется, что на том свете Федя слышит его… Надеется, что Федя видит то, как мучался его партнёр, когда он держал в себе эти отвратительно-грязные желания, полные его крови. И все эти мучения вылились в происходящее. «…Ах, но что ты обо мне думаешь? Ты ненавидишь меня? Боишься? Словно приглашая тебя в агонию моей пьесы, если ты желаешь, можешь прикончить меня — мне безразлично.» Он о нём ничего не думает, ведь мозг умер. Ни агонию, ни удовольствие: лишь мёртвое бессмертие. Эти издевательства над Фёдором длились так долго. Сам Коля думал, что они смогут продолжаться вечность, но он понял, что даже это блаженное удовольствие бренно, когда увидел то, во что превратилось лицо Достоевского. — Сегодня ты прекрасен, как никогда… — с полной эйфорией в глазах говорит Гоголь.***
Они снова обнимались. Изуродованный Феденька лежал у груди Николая, тот же гладил его по холодной спине, на которой вероятнее всего уже появились трупные пятна. Гоголь так и не ушёл с того места, где они сидели с Федей, ведь здесь был слишком прекрасный вид. Наблюдая за алым рассветом, что походит на свежую кровь, Коля только и делает, что безмятежно обнимает покойника. Даже когда Достоевский мёртв, он не отпускает чувства Николая. Из его глаз падает солёненькая капля. Как же давно он не плакал. Но почему он оплакивает того, чья смерть должна была его освободить? Не стоит забывать, что Николай Гоголь — человек, а все мы знаем о том, как трудно устроен человеческий мозг. Если ты встретил человека при жизни и общался с ним долгое время, то он обязательно отпечатается в твоём сознании, не давая покой даже после смерти. Фёдор был ему самым близким человеком, который понимал каждый его ход мысли, а Николай понимал его. До него дошло, что как раз из-за смерти Достоевского, которой он и поспособствовал, он лишь сильнее запер себя. Будто птицу в клетке запихнули в сейф, закрыв её навсегда. Однако нельзя было сказать, что вертелось в его расшатанной голове, ведь рассудок уже давно помутился и уже не помнил о такой вещи, как адекватность. Впрочем, а хороша ли адекватность на самом деле? Как раз именно из-за адекватности люди и сходят с ума. Безумие и здравомыслие — две стороны одной медали, они дуальны. По сути, это всё одно и тоже, однако людям удобнее называть здравомыслящих людей безумцами, а сумасшедших нормальными. Это могло бы составить тему нового рассказа, — но теперешний рассказ наш окончен.