Извилистые тропы

      — Не волнуйтесь, Натаниэль, я сделаю Вам особенный подарок.       Это было верным единственным в своём роде обещанием. Обнадёживать людской народ столь важными для них словами — бессмысленная, напрасная трата собственной жизненной энергии; только дорогим сердцу близким людям заветные фразы в своей природе приобретают значительный, немаловажный смысл — я обещал лишь единожды на одном мгновении своей вечности. Историям суждено повторяться на любом её фрагменте — этот же раз не стал исключением. Прибывший совсем недавно гость был тривиальной, малоинтересной личностью, не имеющий в купе своём должного самообладания, желания выбраться со дна бездонной ямы и, самое важное, он не представлял, не пытался запомнить, удержать фрагментами в чертогах разума простую, но ключевую для выживания истину — беги или умри. Гость растерянно хлопал глазами, переваривал услышанное, искал подвох в сказанных мной словах, смотрел взглядом овечки, оставленной в голодное промозглое утро на растерзание стае волков; а потом, наконец, осознал приготовленную неизбежную участь, попятился назад с нескрываемым соблазнительным ужасом в зрачках, обронив в тот же миг стоическое выражение лица и, развернувшись, как на последнем издыхании зашевелил нижними конечностями, убегая прочь. Гость — молодой светловолосый юноша с аккуратными чертами лица, но крайне нескладным костлявым телом; по поверхностным вскользь рассказам сложился единственный портрет — он обременён излишней мягкосердечностью и был нравственно оскоплённым.       — Нет, прошу, пощадите! — неловко цепляется исцарапанными шиповником пальцами в дряхлую землю, а без того тонкий голос срывается на высоких тонах.       — Я разочарован. Вы даже не попытались отыскать дорогу домой. Как я могу после такого неуважительного жеста быть сострадателен к Вам?       От тональности крика громким хлопком, почти что возгласом, срывается стая птиц с крон деревьев, в смятении желающая улететь из здешних земель как можно дальше. В отчаянии молодой человек мёртвой хваткой вцепляется во всё попадающее под руки, неустанно умоляет о спасении и пощаде, пока одна из его щёк не стала каналом солёной безнадёжности — так приходит смирение к своему необратимому концу; он почти перестаёт хвататься за тонкие ведущие к лучшей жизни нити, не дёргается при нестерпимом контакте с жгучей верёвкой, обессилено обмякает на крепких руках, мелко дрожит не то от холода, не то от всепоглощающего страха. Я был и вправду разочарован, потому как не имеющая цели выжить жертва — лишь пустая бессмысленная оболочка, впрочем, он идеально подходил для настоящего подарка. Натаниэль терпеливо ждал нас у дома, как просил, верхом на лошади; я знал, что навык верховой езды вскоре ему понадобится, потому настоятельно просил своего гостя обучиться седланию коня как минимум. Пара голодных до подробностей глаз смотрели с ненавязчивой внимательностью, но вопросов, как следовало полагать в такой ситуации, не последовало. Под пристальным взглядом последовал в конюшню к своей ожидающей прогулки лошади, перекинул через неё юношу, следом же без промедления забрался верхом. Придётся быть в дороге осторожнее. Натаниэль нарушил вопросом безмолвную тишину леса посреди пути к кирпичному дому:       — Что вы хотите с ним сделать? — спрашивает без осуждения, укора или неодобрения. За его вопросом стоял сугубо его личный интерес.       — Терпения, Натаниэль, мы почти прибыли.       По прибытию, лошади по памяти синхронно остановились, я слез первым, всё так же любезно помог протянутой рукой мужчине спуститься следом, привязал лошадей к коновязи, только после подхватил под руки нового гостя, был нежен и осторожен, но весь ласковый жест разрушился последующим действием — когда под сопроводительный протяжный стон тело юноши встретилось с землей. Подарил Натаниэлю возможность познакомиться с ним поближе, оставив их наедине — мне следовало вновь осветить слабым тусклым светом сегодняшнее для потех помещение, но за границами здания стояла неподвижная тишина — не было ни спокойного цикличного голоса, ни высокого прерывающегося болезненными стонами голоса. Я оставил лампу на металлической поверхности, показался на пороге и убедился в незаинтересованности в разговорах Натаниэля. От его столь пристального взгляда уголки моих губ дрогнули в предвкушающей полуулыбке, застыли в таком положении, я отошёл слегка в сторону и жестом пригласил мужчину внутрь — он приглашение принял без промедления, я же избавил его от излишней нагрузки на ногу — запустил пальцы в шёлковые волосы, слегка пригладил в поощрение за молчаливое хорошее поведение, сжал у основания ладонь в кулак, любезно проволочил юношу в здание. Закрыл за собой дверь в нежелании портить посторонними лесными шумами предстоящее представление.       — Вы хотите убить его здесь? — мужчина стоял поодаль с привычным, характерным ему жестом рук.       — Ну что Вы, Натаниэль, — равномерными неспешными шагами сокращаю между нами расстояние. Заглядываю в чужие серо-зелёные глаза без чаяния на встречный взгляд. — Это Вам мой подарок. Вы можете воспользоваться моими инструментами, если угодно.       Лишь единый прямой зрительный контакт развеял бы всю потаённую завесу души Натаниэля; глаза — это проводник во внутренности человека, они служили неким посредником между мной и желаниями изредка слетающихся в дом мотыльков; взгляд способен поведать многое о своём хозяине, включая то, о чём владелец никогда не задумывался даже мимолётным видением; лишь раскрыв истинную сущность человека — можно получить доступ ко всем его сокровенным мечтаниям. На что мой гость, увы, не способен. Из столь скоропостижного знакомства складывалось впечатление, что Натаниэль намеренно избегал зрительного столкновения, словно тревожился из-за мысли, что в конце концов его нечеловеческую натуру раскроют, распотрошат на маленькие куски — всё это казалось лишь под беглым взглядом зрачков; приглядевшись лучше, понаблюдав за столь интересующей меня личностью, смею сказать, что Натаниэль своих желаний никогда не стеснялся — он не боялся своего внутреннего чудовища, подобно мне жил с ним бок о бок, никогда не был социально угодным человеком — двигался в удобном лишь ему течении жизни. Окончательно убедился в собственной догадке, отчего не смог сдержать ухмылку — когда Натаниэль расплылся в безвинной улыбке и сказал, что польщён и благодарен за столь трогательный акт гостеприимства.       Глубины иллюзии целого непроглядного омута всегда меня привлекали своим естеством. Натаниэль не проронил ни слова с момента получения столь ценного подарка — с нетерпением направился к инструментам, выбрал наиболее его интересующие, взял с собой одну из наиболее чистых тканей в нежелании класть инструменты на бетонный грязный пол; развязал руки нашёптывающего о пощаде гостя, но такой добродушный жест вскоре разрушился подобно хрусталю на мелкие осколки — мужчина прижал коленом одну из конечностей, с некоторой нежностью обхватывает длинными пальцами вторую, резкое движение сопровождается звонким хрустом — не церемонясь ломает её. Невозмутимым, не терпящих отлагательств тоном просит быть тише и менее подвижным. Скальпель зажимает между пальцами левой руки, словно держит драгоценную кисть, а юноша перед ним — не жертва, а почтенный для творчества холст. Остриём разрывает ткань одежды, кончик скальпеля касается вздымающего от частого дыхания живота; под высокий тон крика надавливает на нежную кожу, намечая кровавый след, вырисовывая путь алой жидкости; Натаниэль вдруг преображается — выглядит явно счастливым и довольным от происходящего, уголки губ дёргаются и застывают в довольной улыбке; как подобает профессионалу, методичным, аккуратным движением режет вдоль — внутри меня застывает вопрос о сфере работы мужчины, но не находит выхода на свет — портить столь умилительный момент откровенности желания не имелось. Мужчина закатывает рукава по локоть, свободная рука шаловливо скользит внутрь открытой раны — щупает гладкие органы; вдавливает пальцы в печень, оценивает состояние органа — заметно невооружённым взглядом зрачков всепоглощающий интерес Натаниэля; царапает коротко подстриженными ногтями почки, оставляя за собой продолжительные, крайне очаровательные следы; поглаживает селезёнку и, уверен, чувствует невероятное тепло на кончиках пальцев — это знакомое мне ощущение, меня переполняет некое упоение от разделения столь близких сокровенных чувств с Натаниэлем. Он ненадолго вынимает руку, скальпелем делает разрез выше, глубже, больше; раскрывает ткани в обе стороны, открывая взору до безумия красивый внутренний мир человека — я подался слегка вперёд и с одобрением наклонил голову от демонстрации внутренностей; кончик скальпеля упирается в край лёгкого, надавливает и оставляет в подарок небольшую рану, вынудив тем самым обречённого юношу закашлять кровью и начать хрипеть от недостатка кислорода. Поражают его силы — Натаниэль, прикладывая некоторые усилия, ломает рёбра и открывает себе доступ к сердцу с беззаботным выражением лица, ловя каждый взгляд жертвы, упиваясь каждым моментом; пальцами оглаживает бешено бьющееся от адреналина сердце, осторожно придерживает — в тот же миг перерезает прилегающие к органу артерии и вены. Взгляд тускнеет, грудь постепенно перестаёт вздыматься — конец перфоманса совпал во времени с концом подверженного вивисекции юноши.       Натаниэль поднимается на ноги и держит в руке нечто мало похожее на привычный символ любви; орган ритмично, постепенно угасая, бьётся в ладони; по кистям капает тёмная субстанция из жертвенного холста. Он упивался моментом, а я — им. Взгляд пристальных зрачков сковывается на бьющемся органе, подобно ребёнку, буквально любуется им; лишь пару мгновений спустя, вдоволь насладившись прелестным зрелищем, Натаниэль поднимает голову, подходит значительно ближе, вторгается в личное пространство — под наваждением явно не сверяется со своими условностями; дарит мне редкую, подобно тёплым солнечным лучам чрезмерно яркую улыбку, смотрит с должной нежностью в определённую точку на моём лице; уголки его губ подрагивают под характерной энергией.       — Скажите, правда красивое, да?