Извилистые тропы

      — Смелее, Натаниэль. Мне не терпится показать Вам одно место.       Прошло достаточно времени, чтобы травма мужчины не оставила после себя и следа — я лишь вывихнул его стопу, ничего серьёзного, воспользовался навыками и знаниями из фрагментов прошлого, внимательно следил за самочувствием Натаниэля и не позволял ему нагружать ногу; впрочем, судя по реакции, он человек образованный, медицинскими познаниями превосходил мои собственные; если пронаблюдать за его действиями и проанализировать их, можно понять, что сфера Натаниэля основывалась на врачебном деле, однако, точного ответа я не знал — кем именно он приходился людскому народу, какую роль выполнял в своей деятельности. Несколько дней назад меня посетила безумная мысль — показать Натаниэлю место, которое кажется мне самому почти что родным — там я бывал редко за неимением достаточного количества свободного времени, но если появлялась возможность, то мог не вылезать неделями. Это желание подобно яркой вспышке среди тучного неба возникло неожиданно. Невзрачные личности своей первоосновной натурой кормят беспросветно сумеречный омут — гость казался безукоризненно безупречным претендентом для раскрытия истинных, потаённых желаний души; с точностью мог сказать, что Натаниэль хотел гораздо большего, чем пропитанное моралью человеческое общество могло его одарить.       Отправляться в это место без какой-либо помощи, должной сноровке и знания ближайшей местности — самонадеянный шаг к самоубийству; он находился в глубине покрытого мрачной завесой тёмного леса, тяжёлые кроны деревьев перекрывали всевозможный солнечный свет, не впускали мягкие тёплые лучи на прогнившую землю, не позволяли ни единому заблудшему мотыльку выбраться с бесконечно протоптанных дорожек, имеющих в своей основе запутанные пути, по которым волей-неволей заблудишься; в непроглядных краях можно наткнуться на различную живность — сов, путавших путников своим ночным уханьем, кукушек, предсказывающих своими звуками скорую гибель потерявшейся персоны, кроликов, боязливо убегающих в противоположную от глубины леса сторону; пожалуй, самые прелестные животные, встречающие как полагается в обязательном порядке, пугающие своими нечеловеческими очертаниями в ночи чудовища — волки; до дрожи в сердце нравился мне их нрав — они очаровательно прекрасны внешним видом, острым взглядом, опасливым рыком и воем, они свободны от любых правил, кроме животных инстинктов — опасны без единого сомнения, как для людей, так и для любой другой живности — нередко приходилось отгонять столь диких чудовищ от намеченной мной территории, от дома, от домашней живности, коей у меня имелось достаточно, что бы занять себя на долгие десятилетия.       — Она косо на меня смотрит. — Натаниэль не выглядит напуганным, но явно был напряжён перед животным. Его взгляд казался острее, он внимательно следил за любым телодвижением. Без трости стоит более уверенно, но намеренно закрыто.       — Вам так кажется. Смелее. Иначе мы проведём в таком положении весь день.       — Мне обязательно учиться на нём ездить?       — На ней, Натаниэль. Лошади — до дрожи прелестные существа. Мои девочки превосходно воспитаны и точно не сбросят Вас, если, конечно, Вы не дадите им повод.       Натаниэль отрывает взгляд от лошади, от гривы, переводит взгляд на меня, пара зелёно-серых глаз внимательно смотрят в определённую точку на моём лице. Можно сказать, я уже привык к его непрямому зрительному контакту — он никогда не смотрел в глаза.       — Я мог бы поехать с вами, в одном седле, если так желаете мне что-то показать.       — Позже, попрошу терпения, Натаниэль. Для начала Вам следует, будьте так любезны, обучиться элементарному, чтобы позднее не возникло проблем.       Гость был способным человеком — не потребовалось много времени на объяснение основных базовых принципов; моей обязанностью было лишь следить за любым изменением в настроении лошади — она славная девочка, крайне дружелюбная и открытая, но порой и взгляда хватало для определения иллюзии глубины непроглядного омута; выбрал её как лучший вариант из достойных, учёл сказанные вскользь слова мужчины о своей неопытности в общении с ними. Из вежливой любезности помог Натаниэлю, всё же не забывая о некотором болезненном ощущении в ноге — передвигаться он мог без помощи третьей железной ноги, но опереться о стремя вызвало некие трудности; слабым жестом я похлопал по стремени, привлекая тем самым столь ценное внимание гостя — это понадобится для удержания должного равновесия. Потребовалось время, чтобы убедиться в дружелюбном настрое лошади — они существа крайне чувственные, преисполненные в аурах людей гораздо больше человеческого общества. Натаниэль сидел весьма уверенно, крепко держался за поводья, выглядел несколько озадаченно в попытках определения управления ею.       — Вот видите, напрасно Вы беспокоились. Вы хорошо подружились — она запомнила Ваш запах, нрав, личность. В дальнейшем у Вас не возникнет трудностей для её седлания. Теперь, пожалуй, нам пора отправляться.       В следующий раз у Натаниэля несомненно появится возможность самостоятельно прокатиться на лошади — сегодняшнего расстояния хватает для основы обучения. Я отвёл лошадь в стойло, вывел совершенно иную — её имя имело значение «Королева», я же ласково называл её Кэролайн. Она моя что ни на есть любимица, мы разделили одно бремя на двоих, многое пережили вместе, лишь одна мысль о её возможном уходе вызывает у меня бесконтрольное беспокойство — долгие годы я оттягивал её смерть, не позволял хорошо знакомой приятельнице забрать её, ежеминутно ухаживал за ней, всегда вовремя кормил и поил, часто выводил в долгие прогулки на свежем прохладном воздухе. Позволив мужчине оседлать лошадь первым, я убедительным тоном просил её не буянить, не сбрасывать дорогого дому гостя с себя, ласково провёл ладонью по гриве, пообещав после прогулки её любимых сочных красных яблок; убедившись в её спокойном нраве — следом залез верхом. Пожалуй, этот гость первый, с кем я разделяю одно седло на двоих — в мгновении прошлой вечности Адэр панически боялся столь прелестных существ, потому я никогда не спешил их заводить, впервые напрасно боясь неизведанного, мне не хотелось видеть ни единого их конфликта, а оттого приходилось в некотором своём роде жертвовать любимым делом. Во время поездки Натаниэль пытался разглядеть хоть что-то во тьме, с явным беспокойством говорил о том, что мы непременно заблудимся в непроглядном мраке.       — Не волнуйтесь, — чувствовал каждое вздымание грудной клетки в такой непосредственной близости с ним. — Я знаю эти края с давних времён. Каждый угол леса был исследован мной, наизусть помню каждый закуток.       Это был довольно интимный, сокровенный момент близости. Вокруг нас угнетающая тишина, никакая живность не выдавала своего присутствия, лишь цоканье лошади отражалось эхом от глухих крон деревьев. Казалось, в этом отрезке юдоли единицей существования значились только наши порочные души, наши искушения, наши желания. Пальцы чужих рук держались сначала за чёрный плащ, а от неосторожного движения лошади — лишь раз пошатнулись, не упали, двигались дальше, но руки его переместились выше — тонко чувствовал на бёдрах, ощущал эти невесомые неосознанные прикосновения сквозь плотную ткань; вздымающая при каждом вздохе грудь прижималась к крепкой спине, ощущал, как иногда дыхание гостя задерживалось не то от страха, не то от иной далёкой от моего сознания причины; сжимал фаланги крепко, неосознанно щекотливо, явно благодаря его характерно привычному жесту рук, смел предположить, что скорее беспокойство за собственную целостность к концу поездки стало поводом для столь интимных касаний; всё это не вызывало никакой реакции организма, в душе же от осознания столь тревожного поведения мужчины внутреннее чудовище ликовало — ему в радость видеть, как эмоционально обречённый человек способен на присущие людскому народу чувства; это не ценный животный страх, но также имел для познания отдельную для меня значимость.       Вскоре желаемое мной здание показалось на горизонте. Небольшой красный кирпичный дом без единого окна, с одним-единственным входом и выходом в лице деревянной двери на замке. Имея представления о местности и зная о пролегающей неподалёку реке, можно ложно предположить, что дом принадлежал либо одинокому рыбаку, либо же отрешённому от социальных и моральных нравов леснику. Лошадь неторопливо остановилась, я слез первым, любезно протянул руку с целью помочь Натаниэлю спуститься следом; привязал лошадь к располагающей рядом коновязи — давно разместил её здесь удобства ради, в нежелании утерять столь драгоценное сердцу существо из-под внимания. Гость не проронил ни слова, с привычной молчаливостью и должным профессионализмом осматривал местность, окинул внимательным взглядом постройку, заметил замок, который вскоре я открыл спрятанным в кармане проржавевшим ключом. Войти следом внутрь ему не позволил, вежливо попросил подождать снаружи — в лесу ещё можно было что-то разглядеть, внутри же кромешная непроглядная тьма. По памяти неспешно прошёл к столу, отыскал старинную лампу и лежавшие рядом спички. Тусклый неяркий свет осветил узкое пространство с толстыми стенами. Натаниэль терпеливо ждал снаружи, только после появления единственного источника света позволил ему оглядеться изнутри. Он замер на пороге, видел, как едва заметно дёрнулись его ноздри — почувствовал привычный для меня запах гнили, но лицо его не сменилось в ужасном отвращении, складывалось впечатление, что зловонье знакомо не только мне. Лишь пару мгновений спустя тихими осторожными движениями прошёл дальше, цепким взглядом жадно осматривал каждую интересующую его деталь, я следил за каждым его действием и мускулом на лице; существа создания крайне любопытные — Натаниэль остановился прямо перед низким металлическим столом.       — Это ваша коллекция? — моё дыхание Натаниэль мог ощутить на своём затылке, но под эффектом эмоций он даже не дрогнул. Методично повернул голову в сторону, одарил меня непрямым контактным взглядом, уголки его губ дрогнули, застыли в очаровательной, несколько по-детски наивной полуулыбке.       — Называйте, как Вам угодно.       — Можно взять в руки? — спрашивает вкрадчиво, осторожно доверительно.       — Конечно, Натаниэль.       Прерывает недолгий взгляд, с явным интересом тянется к инструментам — скальпелям, долотам, зажимам, зондам, ножницам, крючкам — с нескрываемым удовольствием осматривает каждый поочерёдно; невесомым касанием подушками пальцев проводит по острию; последовательно бережно возвращает инструменты на своё законное место с точностью до дюйма, явно дорожит подобными вещами, раз с должной лаской и нежностью обращается с ними. Они вычищены до блеска, имеют почти что первозданный, неиспользуемый вид; лишь попавшие в этот непроглядный омут мотыльки прекрасно познают на своём примере применение каждого инструмента, впоследствии могут определить последующее действие.       — У вас прекрасный набор, — на выдохе, с некоторой тоской, праздным тоном произносит Натаниэль. — Но для чего он вам нужен?       — Всему своё время, Натаниэль. Но благодарю за столь милые слова. Рад, что Вы способны это оценить.       На лице мужчины играет беззаботная полуулыбка. Я позволил ему ещё осмотреться, не торопил и не напирал, но ничто иное не смогло заинтересовать его, тем более вынудить на себя взглянуть; на стенах и полу помещения было чисто, ни одного намёка на какую-либо непроглядную преступную деятельность; единственное, что ставило под сомнение применение здания — оседающий в лёгких скверный запах, не имеющий подлинного источника, а оттого гостю более неинтересно здесь находиться, но это всего лишь вопрос времени. Мне хотелось преподнести Натаниэлю явно желанный всеми фибрами души некий подарок, не ставящий под сомнение искренность его будущих эмоций. Для начала следовало решить незначительную проблему.       Которая по воле добродушного фатума решилась без постороннего вмешательства, когда по возвращению в дом нас на крыльце встретил очередной пришедший на едва уловимый свет изнутри незваный мотылёк — подарок не заставил себя ждать.