Извилистые тропы

      Фрагменты памяти о собственных взаимоотношениях семейных уз находят выход на свет — никогда не предполагал, что подобная связь может быть настолько хрупка; ведущая дорога к пути нового опыта протопталась совершенно спонтанно, в тот миг моему взору предстала более озлобленная на весь мир копия Натаниэля; в этот день мы отправились в город по его настоятельной просьбе, по методично сказанным словам сложилась не менее ясная картина — в честь особенной даты ему предстояло посетить семейную могилу. Гость эмоциями не выделялся, не выглядел опечалено или расстроено, складывалось некоторое впечатление того, что подобное событие не несло за собой важной в его жизни роли; единственное проявление его чувств — простой комплимент моей иной внешности, повторил ранее сказанные в день знакомства слова. После единственной проведённой вместе ночи Натаниэль раскрылся с новой стороны — поделился частицей души, своими соблазняющими искушениями, признаться честно, я не смел предполагать, что кому-то вроде него по нраву оставлять на чужих телах результаты своих откровений; к сегодняшнему дню я до сих пор вынужден обрабатывать следствие его тщательных стараний — ожог беспокоит значительно меньше, но время от времени напоминает о себе доходящими до нервов болезненными импульсами; перетерпеть дискомфорт не представляет трудностей, ведь удалось выменять на столь незначительно принесённую жертву более редкостный приз — раскрывающий границы горизонта бесценный взгляд Натаниэля; благодаря единственному взору зрачков мне посчастливилось понять саму сущность его мотивов и предназначение такого количества условностей в жизни.       Мне довелось увидеть более чувственную сторону Натаниэля по прибытию в его династийный склеп на городском кладбище; сделанный из чёрного гранита склеп внушительным внешним видом показывал положение его семьи в иерархической цепочке. Натаниэль оставил купленные по дороге цветы у надгробия с выведенной эпитафией «Габриэль фон Селлерс» и фотографией маленькой, но так похожей на него девочки, судя по выгравированной дате на момент смерти ей было одиннадцать лет; он ещё долго смотрел на изношенное временем изображение, взгляд зрачков мягко перемещался по роковым числам; пару мгновений спустя его внимание привлеклось к явно ранее неизведанной могиле — Натаниэль застыл в изумлении, мускулы на лице выдавали внутреннюю экзекуцию, уголки губ едва заметно скользнули вниз в скорбном жесте; он почти не дышал, едва ли помнил о такой важной для организма функции, пока одна из его щёк не стала каналом для солёной печали, растворённого в слезной воде — наполненный отчаянием полукрик разрезал гнетущую тишину между нами, Натаниэль взвыл, не в силах сдерживать поток ранее неизведанных мне эмоций; резкими движениями пальцев смахивал непрекращающийся поток слёзной подавленности. Надпись на совершенно новом надгробье оглашала для всех присутствующих — «Лоррейн фон Селлерс», смерть её застала в возрасте юбилейных шестьдесят лет. Я не понимал роли этой женщины в жизни своего гостя, лишь внешнее сходство между ними неутешительными догадками порождал резкий, но верный ответ. Спустя незначительные мгновения мужчина подтвердил ужасающее предположение полными боли словами:       — Нет, мама, как же так… — пропитанное угасающей нежностью единственное слово доказывали чувства Натаниэля к этой женщине, к его матери. Он очень дорожил ею и ценил.       Натаниэль находит искреннюю поддержку в успокаивающе мягких объятиях; в поисках утешения делает шаг первым, невольно тянется ко мне сам, крепко прижимается — хочет вернуться к прошлому отрезку вселенной с существующей, здоровой матерью; он жадно глотает воздух с каждым трудно дающимся вздохом, давится от горьких слёз. Мне находится крайне сложным сопереживание к потери Натаниэля, но его не отталкиваю, наоборот, позволяю закутать в удушающее объятие; ладонь убаюкивающе мягким незначительным касанием похлопывает по спине, другая осторожно ложится на затылок — дарит ощущение полной безопасности, разделения одного мучительного чувства на двоих. Вселенная вокруг нас замирает: не шумит ни единая вещь по иной стороне склепа, не колыхаются от сильного ветра деревья, не чирикают птицы, не шевелится озаряющее людей среди неба светило, не проходят мимо случайные посетители кладбища — даже атомы, никому не заметные частицы перестали кружиться в воздухе. Попытки Натаниэля восстановить дыхание и прийти окончательно в себя бесцеремонно прервали веющий холодом низким голосом:       — Свершилось чудо, — тон надменный, полный высокомерия. Именно в этот самый миг я разглядел у входа в склеп копию Натаниэля. Мужчина сатирически устало похлопал в ладони. — Наконец я увидел твои искренние эмоции.       Натаниэль выпрямляется, слегка отстраняется, разрывает полные нежности объятия. Его глаза слегка покраснели, губы стали подобно склере розовее, на щеках отпечатались скользкие дорожки слёз; он вытащил из кармана брюк платок, лёгким движением смахнул остатки солёной влаги.       — Что ты хотел, Элиас? — голос под действием эмоций незаметно дрожит, но каждое сказанное им слово лезвием ножа летит в мужчину, что, впрочем, с гордостью пропускает их сквозь себя.       — Какой глупый вопрос. — Элиас закатывает глаза, с раздражением шумно выдыхает носом. Заводится сильнее, чем испуганный от прикосновений Натаниэль. Это видно невооружённым глазом. — Всего лишь проведать свою мать.       — Что с ней случилось? — гость внимательно следит за каждым жестом своего брата.       — Не переживай. Никто не найдёт тот флакон.       Натаниэль замер, подобно готовившемуся к атаке хищнику, на проговорённых по слогам словах. Взгляд приобретает хрустальный вид, зрачки тонкой ниткой вытягиваются. Его же двойник смотрит надменно, с должным презрением, со вселенской ненавистью к одной-единственной персоне перед ним; не замечает никого вокруг, не обращает внимания на меня, лишь ответным взглядом пытается прожечь чёрную дыру в мужчине; мне же чувствуется тонкий шлейф доводящий до дрожи в чужих коленях страха — так боялся не Натаниэль; что-то невероятно сильно пугало пытающуюся скрыть свои жалкие эмоции под неумелой маской его копию.       — Это ты убил её?       — Что ты, вовсе нет. — Элиас на точках ставит паузу; давит из себя лукавую улыбку. — Всего лишь воспользовался твоим давним методом.       — Значит, это сделал ты. — Натаниэль интонацией не обвиняет в смерти, не пытается выбить признание; говорит исключительно утвердительным тоном, не требующим доказательств.       Даже эмоционально обречённый человек уловит суть всей лопнувшей семейной нити — несложно догадаться о распри между ними; одного чужого взгляда достаточно для определения наличия конфликта; такая вселенская злость не появляется с пустого места, ненависть не рождается с человеком — она появляется с равномерным существованием жизни; но не хватит тысячи слов для нахождения почвы подобных взаимоотношений — непонятна суть семейного разногласия, если в особенности дело касалось их самого родного, близкого человека — собственной матери; учитывая идентичность между ними — совершенно точно близнецы, их связь крепче всех прочих. Тем не менее, на высший суд жизни отправятся исключительно они, я же оказался невольным наблюдателем семейного раздора — потому судить их точно не мне. Их разговор начался в одночасье, в тот же миг и закончился — мужчина резво скрылся из вида, Натаниэль же некоторое время смотрел ему вслед — в остром задумчивом взгляде засияла маленькая коварная искра, блеснула как остриё опасной бритвы. Вкрадчивым тоном поинтересовался о наличии в доме керосина, от утвердительного ответа уголки его губ слегка дёрнулись в подсказывающей о чужой скорой погибели полуулыбке; чуть повернул голову в мою сторону, подарил полный желания взгляд, за который я с жадностью ухватился всеми фибрами разума; не терпящим отказа голосом настойчиво попросил об одной услуге — мои губы дрогнули в предвкушающей ухмылке. Не мог отказаться от предстоящего спектакля.       Теперь же этот похожий на Натаниэля славный мужчина, за исключением уродливо прогнившего ожога на половине лица, не имел возможности шевельнуть ни единой конечностью; с трудолюбивым усердием пытался выбраться из сковавших оков — брыкался, громко кричал с надеждой о ближайшей помощи, дарил совершенно непохожие родной крови околдованные ненавистью взгляды; взор зрачков, пожалуй, являлся главным отличием между идентичными людьми. От него веяло всеобъемлющим страхом за собственную жизнь, как бы мужчина ни пытался скрыть позорные эмоции гневом — мне в любом случае удавалось уловить тонкий шлейф встревоженности; его руки легко подрагивали под действием эмоций, он ежесекундно сглатывал скапливающуюся во рту слюну, нижние конечности тряслись вплоть до колен заметным дрожанием, его бросило в пот — Элиас походил скорее на человека с белой горячкой, нежели волнующегося за собственный быстротечный фатум. Нежеланный гость моего дома взвыл с новой силой, стоило ему заметить на крыльце Натаниэля с наполненным до самого края неизвестным сосудом; с каждым сокращающим расстояние шагом его голос преображался в лучшую сторону — в нём наконец появились прерывающиеся высокие ноты, больше не пытался скрыть за маской поглощающий его ужас; более того, осознал неизбежность своего некогда глупого поступка.       — Ты отобрал у моей матери жизнь. — Натаниэль на точках делает долгую паузу. Пристально следит за каждым мускулом на лице мужчины; в то же время обливает его жидкостью из сосуда, специфический и стойкий запах которого невозможно перепутать ни с чем. — Теперь я отберу твою.       Чирканье зажигалки перебивает нескончаемые крики мужчины легче слов, громче звуков; широко раскрытые глаза отражают язык пламени в руках Натаниэля. Проходит меньше секунды — воздух наполняется характерно сладковато-приторным запахом; ввысь в чистое небо огромным облаком подымается дымная завеса, пропитанная сожалением за глупо проведённые драгоценные минуты жизни; крик постепенно теряет тональность и вскоре вовсе растворяется до размера атомов; огненные язычки пестрят на фоне тёмного дыма и обгоревшего до неузнаваемости трупа — плюются в нашу сторону, не позволяют подойти ни на шаг к своей добыче, в оранжево-красном пламени словно прослеживался опасливый взгляд его хозяина. Порой узы семейных нитей разрываются только с чьей-то смертью — сегодняшний, наполненный излишними жертвами инцидент тому подтверждение. Натаниэль с затиханием своей некогда родной крови характерным жестом рук переплетает между пальцами орудие убийства; ещё долго следит за жертвенным костром переполненным эмоциями взглядом; а после находит успокоение в неощутимых объятиях — лёгким движением вытирает выступившую влагу замерших со склепа чувств; больше не смотрит на своё произведение искусства, мягко опирается лбом о моё плечо, не протягивает руки в ответ — без слов даёт понять о желании безопасности; безвозмездно исполняю его желание — мягко обвожу изгибы тела, прижимаю к себе, дарю ощущение уютной теплоты; пока в отражении моих глаз отблеском тлеют остатки человеческого существования.