Извилистые тропы

      Мои отношения с сестрой всегда отличались от морально устойчивых — с самой юности держались вместе бок о бок, росли и впитывали одну мудрость жизни на двоих; она была подобна скалистой местности — за её спиной простирались высочайшие горы, нерушимые колонны любви к единственной близкой крови, зарождались яркие зелёные луга в знак её чистой непорочной детской души — я всегда чувствовал себя в полной безопасности в её обществе; фрагментами памяти всплывают её ласковый тон, мягкие тёплые ладони на моём лице — её излюбленный жест рук, с точностью до деталей помню взгляд, полный нежности и любви; мы всегда были близки — ощущал за собой необъяснимое желание защитить её в ответ, отвлечь всевозможные беды на себя, лишь бы Агнес находилась в полной безопасности и покровительственной защите. Когда Агнес впервые раскрылась душой совершенно иной стороной — не было во мне ни злости, ни укора, ни снисходительной жалости; до сих пор нет и не будет груза на плечах за события вековой давности, в мыслях никогда не возникало желания обвинить её в содеянном — на том отрезке вечности она испытала глубочайшую любовь, но вместе с тем и горечь сожаления и тоски, а я был её единственной опорой, которая никогда не осудит, не предаст, не посмотрит косо; исполнил её величайшее желание на свете — подарил схожее с любовью чувство, теплоту, должную заботу и, пожалуй, самое важное, — раскрыл перед ней же её женскую натуру. Я понимал неизбежность, действовал не из чувства долга перед ней, нечто иное подсказывало изнутри самые верные на тот момент пути наступления — мы были всего лишь детьми, юными необузданными персонами, которым фатум уготовил один нелёгкий путь в жизни на двоих; по сей день помню её нежные прикосновения, повышающийся в тональности тонкий голосок, исходивший жар её пубертатного юного тела — за подобное соитие ни мне, ни тем более Агнес не стыдно. В конце концов, Агнес была для меня всем — мне не хотелось рушить её мечты, огорчать горькой правдой и без того жестокого существования.       Я чувствовал себя голым, беззащитным маленьким существом, когда нас по предательской воле судьбы разлучили на долгие года, затянувшиеся на века; по ощущениям это сравнимо с внутренней экзекуцией — под невольным гнётом разделение важной частицы самого себя; пожалуй, тогда я впервые ощутил боль одиночества, глубокие непосильные страдания — в такие моменты небо всегда затемнено единственным густым чёрным облаком, окутанный пылью воздух удушающе спёртый, перестают на вступлённой ногой земле процветать некогда растущие цветы, трава теряет свой ярко-зелёный оттенок и меркнет под каждым шагом, сиреневые закаты приобретают мрачно тёмные оттенки, даже небесное светило не имеет возможности поделиться своими тёплыми солнечными лучами. На том отрезке мгновения до прискорбного ощущения я потерял всё за считанные секунды; мне не оставалось иного пути, кроме как двигаться ввысь в поисках своей некогда скалистой местности — он был уже давно предначертан, расписан до невообразимости детализировано. Тогда я впервые ознакомился с понятием ныне романтизированной войны; переплёл красными нитями судьбы одно на двоих будущее с Адэром; переосмыслил все моральные и элитарные ценности, многое изменил в своей жизни — приобрёл ценные для себя познания, расширил свои горизонты, открыл в себе издавна существующие неизведанные факты; в некоторым смысле — переживание одной близкой потери фатумом преподносится как свежий глоток воздуха. С момента последней встречи наших глаз, я во многом изменился — долго гадал о возможном преображении моей сестры, разделял с самим собой тщательно спрятанные в чертогах воспоминания о ней.       Прошли годы с момента глубокого засыпанного под землёй смерти Адэра; я достаточно долго скитался по просторам необузданных земель, временами возвращался в наполненный прискорбными воспоминаниями дом — пока не отыскал Агнес на промежутке пространства. В её тени видел нечеловеческие очертания давно закопанных фрагментов — она казалась мне всё такой же безобидной девочкой, желающей всего самое лучшего своей семье и окружающим; пока по прошествии долгих веков не столкнулся с ней взглядами — мигом осознал весь масштаб пропасти потерянного нами времени; в её глазах бушевала вселенская ненависть, горечь разлуки и переживания, по поднятым ввысь кистям стекала крупными каплями густая тёмная субстанция, а улыбка утратила детскую наивность и нежность к жизни. Раньше я наблюдал за её радостной натурой, открытой ко всему живому, в тот же миг видел её найденное в чужих смертях счастье — она безвозмездно мстила за нашу семейную честь, за разрушенные мечты, за разорванную нить жизни.       — Арес! Это ты! Ты! — громкий женский голос прорезал воздух. Я не смел отвлекать её от столь занятного увлечения, потому лишь покорно ждал её скорого внимания. И получил его довольно быстро.       Босые ноги пробегают по высушенной тёплыми лучами солнца траве, мгновение — перевоплощающиеся в объятия мягкие прикосновения; тесно прижимается к телу, дарит смешанный с реальностью позабытый детский запах, щекочет кожу на моих руках своими светлыми, до сих пор длинными, перепачканными кровью волосами; обвил руками очертания её тела, пальцы дотронулись до спутанных локонов — подобно нитям невольно переплелись с ними.       — Я так по тебе скучала! — пожалуй, лишь в моменты близости её голос имел нотки давней нежности.       — Я тоже по тебе очень скучал.       Нам предстояли долгие душевные разговоры — хотелось пережить вместе с ней раздельные моменты нашего существования. По сей день вспоминаю её по-настоящему удивительную реакцию на увиденный дом — Агнес ещё долго не верила своим глазам, просила признаться в нереальности этой постройки, босыми ногами всё осторожнее передвигалась с каждым новым шагом, оставляла навек свою ауру невесомыми касаниями ладоней по стенам, цеплялась взглядом за каждую деталь интерьера; она ещё долго привыкала к здешней планировке, нередко путалась в коридорах, подолгу не могла отыскать проход к лестнице — моментами злилась и проклинала окружающие её стены; не сгибая спины выбегала прочь и подолгу приходила в себя там — в реальном мире, в воздухе, в раннем свежем утре. Ночами под открытым звёздным небом делилась воспоминаниями — без украшательств яркими вспышками возникали пред взором, передавали всю тяжесть и горечь некогда пережитых перипетий; без стеснения и сожаления в голосе рассказывала о преследующих её страхах, про нынешние физиологические недостатки — со стеклянным взглядом признавалась в невозможности завести собственную семью, вынести на свет близкую родную кровь; просила о помощи — её одолевал мрачный до длинных лоскутов гнев, вплетённый нитями в её пошатанный пережитками прошлого разум; умоляла воплотить в мечту её ныне единственную цель — отомстить за отобранные женские мечты, за пережитые долгие годы в плену. Я не мог отказать ей в настолько личной просьбе — а после с упоением наблюдал за её радостным ликом на фоне хлипких, объятых языком пламени зданий. Я делился с ней своими уцелевшими фрагментами памяти — разделял одно чувство на двоих; оголял для неё запертую от самого же себя душу — в такие моменты мы были в особенности близки, понимали друг друга без слов, не было в нас ни осуждения, ни порицания, ни пренебрежительного сострадания — в конце концов, это всего лишь остатки сознания, мы уже давно пережили рассказанные события; нашим последним желанием было — отобрать у злосчастного фатума очередную возможность раскидать нас на иные концы континента, потому в объединении разделили одну юдоль.       Единственные сохранившиеся по сей день её остатки — это собственные отголоски эйдетизма. Боюсь, что к настоящему моменту времени Агнес вытянула предначертанный мне в будущем жребий.