Извилистые тропы

      Неизбежность — худшее из всевозможных чувств среди людского народа; у неё неопределённая природа существования — она возникает из ниоткуда, преследует подобно нечеловеческим очертаниям в ночи, с излишней покорностью ждёт наиболее подходящего момента для нанесения непоправимых последствий. Всякому живому и разумному существу боязно на себе прочувствовать все прелести до невозможности неминуемой беды — ни в едином отрезке существования не имеется представления о скором появлении столь нежеланного в доме гостя; появляется в купе с жестоким фатумом — разрушает человеческие остатки, подобно току действует на каждый центральный нерв, посылает в клетки невообразимое количество маленьких иголок с ядом на конце, поселяет в чистом разуме отвратительное чувство страха, хладнокровно отбирает трезвое мышление под действием эмоций; беспощадно переплетает нитями меж своими гнусавыми лапами обломки чертогов разума — невесомо оставляет на коже до безобразности мёртвое холодное дыхание, ощущаемое каждой фиброй уцелевшей души, с нетерпением ожидает возможности обглодать остатки человеческих костей.       Всеми фибрами души я чувствовал чужой неминуемый конец — не мог совладать с ним; он прокрался совершенно нежданно, оказался на пороге дома незваным гостем — привнёс с собой до мучений опустошающее своей неизбежностью длительное ожидание; пожалуй, самое ужасное в томительном предвидении — невозможность предугадать его окончательный цикл. Это преследуемое по пятам чувство сложно описать человеческим языком, смел предположить, что её объяснение находится за гранью всеобщего понимания; в конце концов, он не предоставляет выбора — остаётся лишь обессиленно позволить ему поглотить остатки душевного хаоса, отсчитывать с угнетающе нависшим ощущением в груди последние мгновения драгоценного времени. Никогда не задумывался о том, что рано или поздно судьба повторит давно прошедший цикл — в последний раз неизбежность нависла надо мной с неизлечимой болезнью Адэра; под бессилием перед человеческим фактором мне оставалось лишь покорно склонить пред ней голову. Понимал — скоро закончится чужая история наиболее запоминающейся нетривиальной личности, потому отчаянно хотел запечатлеть, оставить в осколочных воспоминаниях образ своего дорогого гостя, ставшего мне ближе внутреннего чудовища; желал подарить ему уникальную возможность — быть навеки живым в остатках сознания, позволить его истории повториться вновь на ином отрезке существования.       — Я хочу написать Ваш портрет, Натаниэль.       В отличие от творческого умения Адэра, мне требовалось больше деталей для ясной картины — одно восприятие его личности было ничтожным малым фактом. Натаниэль отреагировал на моё желание неоднозначно; не выдал точного ответа — долго вылавливал взглядом зрачков эмоции на моём лице; молчал с привычной полуулыбкой на лице, с характерным жестом рук — на многое гость реагировал таким образом; в момент молчания я пытался уловить хоть единый намёк на важный ответ — в пристальном взгляде, в очертаниях лица, в изгибе губ, в малозаметных эмоциях; до сих пор не мог выявить взаимосвязь между его состоянием и скорым концом.       — Скажете ваше имя? — наконец гость подаёт голос.       — Разве это имеет для Вас значение?       — Я позволю написать мой портрет в обмен на ваше имя.       Натаниэль неоднозначно растянул губы в более широкой улыбке. Стоило догадаться о подобном варианте развития событий, в конце концов, ему нравилось обмениваться новым, пусть и болезненным опытом — нередко он без тени сомнения ставил передо мной рамки обозначенных условий, всегда заполучал желаемое в ответ на касаемо его личности стремление; первый поставленный им ожог был далеко не последним — в последнее время я стал больше интересоваться его прошлым, не напирал и не провоцировал, находил моменты и задавал интересующие меня вопросы, на которые Натаниэль безусловно отвечал при выставленных рамках некой формы контракта.       — Арес, — отвечаю, недолго думая. Упускать такую уникальную возможность не было в желаниях.       — Чудесное имя.       Я спешил с портретом и одновременно оттягивал каждый миг близости; спешил в самонадеянном страхе потерять единственную возможность запечатлеть нечто стоящее моего внимания, оттягивал во избежание возможных ошибок — иного шанса фатум мне не предоставит, потому выводить кистью каждую деталь искусства следовало осторожнее; существовала другая причина — в столь замечательные моменты уединения Натаниэль на удивление откровенен своими мыслями и душой. Он не рассказывал лишнего, нередко подолгу молчал, но, не сверяясь с мыслями, не оттягивал момент и отвечал на поставленные вопросы; о нём давно сложилось единое впечатление — крайне неразговорчивый, укрытый потаённым флёром, он умышленно умалчивал о себе; в основе своей Натаниэль применял роль некоего наблюдателя — пристальным взглядом зрачков следил за каждым чужим жестом, временами откровенно изучал любопытные лишь ему детали, в то же время вникал в суть разговора лишь при личном обращении к нему, отвечал на вопросы при непосредственном контакте. Натаниэль поведал мне о мотивах своего недавнего поступка, рассказал о необъяснимом для него чувстве — с раннего возраста больше всего на свете ценил свою мать, поделившуюся с ним наиболее ценными знаниями: о манерах, культуре, воспитании, интересу к существованию; говорил о забвенных для него эмоциях, которые лишь благодаря матери смог должным образом воспринять — моя теория по поводу его социального навыка оказалась верной. Удивительно праздным тоном с яркой оживлённостью Натаниэль преподносит справедливую истину:       — Она была для меня всем, а он так ужасно поступил с ней. Я был обязан ответить ему соответствующим уровнем жестокости.       — Я могу Вас понять, Натаниэль. Вы очень дорожили своей матерью, — отвечал, не отвлекаясь от холста. Мужчина сидел в непосредственной близости напротив. Изредка бросал в его сторону быстрые взгляды для полноты картины. — Любовь непосильное чувство. Под его действием людской народ способен на многие поступки, пусть и крайне жестокие.       — Вы считаете, что моё отношение к матери связано с таким понятием? — в голосе мелькает озадаченный тон.       — Можно сказать и так. Что для Вас есть любовь, Натаниэль?       Ранним мгновением гость выговаривал каждое слово с поразительной оживлённостью и интересом к теме диалога — сейчас же замолчал, выглядел весьма сосредоточено, в некоторой степени растерянно; пожалуй, обсуждать эмоции для Натаниэля — непосильная задача, с которой он, впрочем, достаточно складно справлялся. В моменты тишины выдавалось больше возможностей сконцентрировать внимание на портрете — кисть с характерным звуком оставляет следы будущего искусства на холсте; вывожу наиболее запомнившиеся очертания его личности — в особенности проставляю акценты на отражении его души в форме с чёткостью выведенных глаз.       — Я не знаю, Арес, — наконец, спустя длительное время, отвечает Натаниэль. — Я не знаю, что значит любить.       — И Вы никогда не влюблялись?       — Нет, — он переплетает пальцы в уже привычном жесте. Это станет особенной частью произведения.       — Как же, например, женщина, с которой Вы завели ребёнка? Её не любили?       — Не совсем, — на доли секунд сводит брови домиком, но достаточно быстро возвращает на лицо прежние эмоции. — Я считал её своим близким человеком, чьей компании был весьма рад.       — Так что же для Вас означает это понятие?       — Это поразительное чувство, которое мне, увы, не понять. Сродни привязанности, особой форме заботы — необязательно любить, чтобы строить отношения и заводить семью. Разве не важнее для этого познавать границы своего партнёра? Любовь для меня — как моменты исключительной формы уединения и близости, Арес.       — У Вас интересная призма восприятия, — кисть безвольным предметом остаётся в палитре. Уделяю исключительное внимание гостю, не провокационно заглядываю в его глаза, не нахожу ни намёка на отклик. — Кем для Вас являюсь я?       — Несмотря на немалое количество проведённого времени вместе, мы недостаточно друг друга знаем для скоропостижного развития отношений. Но учитывая принесённый вами новый опыт, я считаю вас достаточно близким человеком для себя. Вы помогли мне исполнить некоторые желания, раскрыли стремления с иной стороны, позволили научиться у вас многому, за что я вам крайне благодарен, Арес.       — Спасибо за честность, Натаниэль, признателен Вам.       Оставил палитру с кистью на низкой деревянной тумбе, потянул затёкшие от долгой непрерывной работы плечи, обвёл взглядом последние выведенные штрихи, игравшие важную роль для всего восприятия произведения искусства. Жестом руки подозвал Натаниэля ближе — он с нескрываемым любопытством преодолел и без того короткое расстояние, замер при столкновении с собственным извне взглядом; на это откровение души мне потребовалось три дня — за это время, смею полагать, с гостем стали в некотором интимном смысле близки; в конце концов, каждому из нас удалось обнажить души друг друга; без тени стеснения попеременно касанием пальцев щупали ауру — позволяли пройти по ведущей вглубь лестнице в поисках сокровенных моментов и желаний; отрывками заглядывали в иллюзии глубины прошедших событий, привнёсшие в мир порождение нечеловеческого слияния с хаосом. Натаниэль неотрывно смотрел на собственную копию, обводил внимательным взглядом зрачков, цеплялся за каждую выведенную штрихом деталь; уголки его губ дрогнули и застыли в слабой, но очаровательной улыбке; вытянул руку в попытке ощутить под подушками пальцев рельеф и текстуру собственной натуры, но остановился в злосчастных нескольких дюймах — явно не хотел порочить отпечатками подарок, не желал оставлять и без того имеющийся след души.       — Теперь я знаю, что таит в себе мой собственный взгляд.       Натаниэль почти мечтательно выдыхает. Явно переполнен характерной энергией, отрывает взгляд от портрета, смотрит в определённую точку на моём лице. Своим первым шагом нарушает давно порушенное личное пространство, протягивает руки, миг — ощущаются на изгибах мягкие прикосновения пальцев.       — Спасибо вам большое, Арес. Я благодарен вам за всё.       В каждом тихо проговорённом слове искренняя правда — такое вытягивает из меня совсем непривычную полуулыбку. Ладони мягким касанием обрамляют его бока, притягивают ближе к себе, дарят ощущения нежной теплоты.       — Это Вам мой последний подарок, Натаниэль.