У неё трясутся руки.
И почти всегда это было так или иначе связано с
ней.
Впервые в жизни они тряслись, когда ей было всего пять, и она уронила свою плюшевую свинку с красивым розовым бантом на пушистой спинке в лужу прямо на дороге посреди пешеходного перехода, пролегающего через четырёхполосное шоссе. Маленькая Вики не могла её забрать, когда загорелся красный на светофоре сверху, и стояла рыдала над одной из первых в жизни детских трагедий, не позволяя маме увести её. Она думала своим маленьким детским умом, определяющим любые игрушки, как самых настоящих живых существ со своими мыслями и переживаниями, что сейчас её любимую свинку, с которой она не расставалась даже в постели, переедет большая и страшная машина — злая, совсем не сочувствующая плюшевым жизням — и Вики её больше никогда не увидит. Но мужчина, сидящий за рулём в простой серой легковушке с низкой посадкой, продолжил стоять на месте даже когда загорелся зелёный, несмотря на звук сигнала позади, исходящий от других раздражённых промедлением автомобилистов. Он вышел из машины так просто, будто весь мир может подождать, его чистые ботинки вошли в грязную серо-коричневую воду лужи и он, не чураясь запачкать руки, вытащил её маленькую свинку и принёс ей.
Вики помнит его высокий рост, — ей казалось, что он запросто может достать до неба, если вытянет вверх свою длинную руку, — стройную фигуру, облачëнную в пиджак из жёсткого ворса, приглаженные чёрные волосы, словно укладка из фильма и такая же тёмная борода на худом лице. Но больше всего она запомнила добрые шоколадные глаза, смотрящие прямо в душу и имеющие в себе всё солнце мира, пока он передавал в её маленькие руки насквозь мокрую плюшевую свинку.
Когда мужчина вернулся в машину, Вики долго смотрела ему вслед, заметив на заднем сидении лицо мальчика как две капли воды напоминающего его самого, который едва не прижимался лбом к стеклу, чтобы разглядеть девочку в белом сарафане, которой решил помочь его отец.
Это случилось за три месяца до того, как
она ушла из её жизни.
С тех пор Вики начала убирать свинку всё дальше и дальше на полку, пока окончательно не забыла её внутри старого дома через два года при первом переезде с отцом.
Во второй раз это случилось в школе. Ей было одиннадцать и она была уже почти подростком. Считала себя сильной, смелой и была готова пойти против всего мира, лишь бы показать всем вокруг, что её не волнует то, что на день матери все её одноклассники в новой школе делали открытки своим мамам, рисуя на них цветочки, сердечки и не особенно похожие портреты с кривыми носами, писали поздравления уже более сформировавшимся почерком, а не корявым детским. Тогда Вики впервые за долгие годы сделала открытку тоже, лишь бы не раскрывать о семейном несчастье незнакомым людям. Она не хотела, чтобы её считали несчастной или неполноценной, чтобы жалели, высказывая нисколько не искренние слова поддержки, за которыми кроются лицемерие или, что в десятки раз хуже — обычная вежливость. Бесчувственная, нисколько не помогающая. Та, что скрывает в себе холод и абсолютное безразличее к ситуации. Вики не хотела, чтобы незнакомые люди очерняли гнусным ядом ее кровоточащую рану. Куда лучше полное незнание с их стороны без всяких коротких «извини» при любом упоминании собственных матерей.
Вики делала открытку
ей, трясущимися холодными пальцами и написала то, что не успела когда-то сказать и что хотела бы высказать сейчас. Но вовсе не обвинения в ужасном поступке, а слова о искренней детской любви. Чистой и невинной, какой была она сама, не имея в сердце никаких соблазнов и мечтая только о том, чтобы
она вернулась. И вопрос в самом конце, на который знала, что уже никогда не получит ответ.
Почему?
А затем на следующей перемене встретила в женском туалете девочек постарше с сигаретами в руках и попросила у них зажигалку, пообещав, что сорвёт им ближайший урок. И просидела на холодном кафельном полу до самого звонка, чтобы потом сжечь эту чёртову открытку прямо в раковине и устроить пожарную тревогу в школе. Полившаяся с потолка вода смыла с неё всю любовь к этой женщине. Любовь, которая причиняла только огромную боль хрупкому детскому сердцу.
Ведь ненавидеть куда проще.
В третий раз Вики была в гостях у своей близкой подруги Элии, когда её мама попросила их помочь ей сделать тыквенный пирог. Вики не любила тыкву и пироги никогда не делала, тем более из песочного теста, которое крошится в руках, но из вежливости согласилась. За свои шестнадцать лет она часто была в гостях у подруг и видела их тёплые или не очень отношения с родителями. Но никогда —
никогда, наблюдая за взаимодействиями матерей и дочерей, Вики не чувствовала
такого. Была только небольшая зависть и обида, ставшие уже привычными мятежной душе. Но когда миссис Бэйкер по наитию назвала Вики «дочкой», как это часто делают люди в возрасте, она застыла, а по телу прокатилась волна болезненной дрожи, отдающейся звоном в ушах. Звон принадлежал разбившемуся стакану, которым она набирала муку из бумажной упаковки с рисунком мельницы. Никто из них так и не понял, что Вики выронила его не просто из-за собственной неуклюжести.
Вики помогла собрать все осколки, дважды поранившись, окропив багровыми каплями чистый линолеум, и Элия отправила её в ванную, обрабатывать кровоточащие царапины на пальцах. Вики умывалась ледяной водой до тех пор, пока не почувствовала, покалывание сосудов и жжение на щеках.
Всë лучше, чем плакать в гостях из-за какой-то
ерунды.
И вот…
снова. Вики сидит за столом, даже не прикасаясь к обеду, который наспех приготовил им всем Маль, точно так же не ожидавший гостей, но зачем-то приведший их с собой. Она не вынимает руки из-под стола, сжимая дрожащими пальцами края футболки, притворяясь, будто ей плохо из-за того, что её украли и насильно выдали замуж, а не из-за
неё.
Нет, Вики не притворяется. Ей действительно неважно, что её мать на самом деле жива.
Ей совсем неважно, что Ребекка сидит напротив неё и с болью разглядывает свою повзрослевшую дочь, в то время, как Вики на неё совсем не смотрит.
Ей неважно, что сердце сжимается от мысли, что она всё это время была
здесь. Не мертва, не похищена маньяком, который творил бы с ней ужасные вещи. Потому что, сколько бы Вики не отмахивалась, в груди теплилась надежда, что она её
не бросила. Что были некоторые непреодолимые обстоятельства, которые помешали вернуться.
Для Вики было бы легче прийти на могилу, чем знать, что она
действительно брошенный ребёнок.
Вот так взяла и оставила одну в больнице. А сама завела себе нового мужа, явно состоятельнее, чем её отец. Красивого, стареющего словно дорогое вино, которого прямо сейчас можно отправить работать моделью, а не постепенно лысеющего среднестатистического мужчину за сорок.
Пусть Ребекка думает, что она её не узнаëт. Что она её не помнит. Что она её забыла.
Ведь о ней
забыли.
Ей нестерпимо хочется закричать, срывая глотку, разбивать тарелки, чашки так, чтобы осколки летели в стороны, бросать в стену стулья, рвать волосы на голове. Или забиться в тёмный угол и обнять собственные колени, дрожа в рыданиях, словно маленький напуганный ребёнок.
Но Вики ни за что не доставит ей подобного удовольствия. Пусть Ребекка знает, что её дочь достаточно сносно жила и без неё все эти семнадцать лет, за редким исключением, когда воспоминания накатывали с небывалой силой. Что одного любящего за двоих родителей отца было полностью достаточно, чтобы вырастить из неё достойного человека.
В сотни раз проще прыгнуть под поезд или пройтись наждачкой по открытой ране, чем терпеть
это. Это невыносимое чувство предательства.
А ещё тысячи вопросов в голове. Один больнее другого.
Почему ушла?
Почему ни разу не пришла даже на несколько минут?
Почему не сказала, что жива?
Почему
здесь?
От тревоги, осевшей тугим горьким комом в желудке, начинается неприятная тошнота. Глаза щиплет из-за непролитых слез, только и норовящих скатиться вниз по щекам, в конец уничтожая жалкие остатки гордости. Лёгкие сжимает спазмом при каждом вдохе, словно грудь придавили бетонным блоком, а кости раскрошили в порошок.
Больно. Больно. Больно.
Когда же это закончится?
Бонт, сидящий по правую сторону на соседнем стуле, плавно опускает руку с гладкой поверхности стола и гладит холодные пальцы Вики. Тёплые подушечки пробегают по напряжённым костяшкам мимолётно, почти невесомо. Чтобы затем полностью накрыть большой ладонью в успокаивающем жесте.
Вики не смотрит на него — она вообще никуда не смотрит, помимо бумажной красной салфетки под плоской тарелкой — но поворачивает руку таким образом, чтобы переплести пальцы вместе. Так лучше. Так
легче. По тому как вздрагивают мышцы под её ладонью можно сделать вывод, что Бонта изрядно удивило её действие. Для неё самой это становится такой же неожиданностью.
Проще сконцентрироваться на ощущении мягкой кожи, тепла прикосновения. Да, так будет правильно. Теперь Вики разглядывает мелкие родинки на его предплечье, выглядывающем из-под завëрнутого до самого локтя рукава рубашки грязно-белого цвета. Серые волосы у Бонта только на голове. На руках, ногах и других…
местах — тёмно-русые, насколько она помнит, потому что в ночь после свадьбы, находясь под действием зелья Мими, ей было точно не до изучения цвета лобковых волос одного из близнецов.
Впрочем, было бы куда пикантнее, будь они серыми.
Ребекка прочищает горло, жестоко вырывая Вики из приятного забвения. Все былые чувства, эмоции и обиды накатывают разом в десятикратном размере. Словно цунами, что сносит собой всё, чему не повезёт в это время на берегу. И Вики сносит абсолютно так же. Она ощущает себя сухим листиком, жалко висящем на дереве, уже давно отмершим, но зачем-то цепляющимся за жизнь, которой уже нет. Время прошло, улетело, как пролетают сезоны. И время, когда Вики ещё могла держать в себе всю накопившуюся за годы боль, тоже миновало. Остались лишь последние секунды до термоядерного взрыва.
И эпицентр прямо здесь. За этим овальным столом, который можно сложить до круглого. Среди тарелок с едой, от запаха которой её тошнит. Легче убедить себя, что тошнота именно от пряного аромата ужина, чем признать факт того, что причиной всего стали нервы.
Мать.
— Я думаю, нам пора, — Ребекка поднимается, со скрипом отодвигая ножки стула по паркету. От звука её нисколько не изменившегося голоса по телу пробегает озноб. — Вам ещё нужно подготовиться.
Маль поднимается вслед за ней и её новым мужем. Он крепко жмёт руку мужчине, обмениваясь прощальными кивками. Бонт тоже встаёт, разрывая успокаивающее прикосновение рук, и кротко, почти неловко приобнимает Ребекку за плечи. Что ещё за тёплые жесты?
Вчетвером они подходят к двери, перебрасываясь базовыми фразами, среди которых несколько раз мелькает слово «обряд», но Вики слишком измотана шокирующим известием и неожиданным визитом, что у неё нет сил или желания прислушиваться к разговору. Не сейчас. Всё, на что уходят в данный момент остатки её самообладания — чтобы просто не разразиться в рыданиях.
— До встречи, мам — слышится голос Бонта.
У Вики сердце стынет в груди.
Мам?
***
Включив холодную воду в ванной, Вики тщательно ополаскивает лицо. Но оно так и продолжает оставаться горячим, краснея только сильнее. Раньше она никогда не понимала, как можно разволноваться настолько, чтобы тошнота пересилила порывы сдерживать содержимое желудка в организме, но сейчас и сама оказалась в подобной ситуации. Её трясёт. Не так, как это было на кухне, не стоит сравнивать лёгкий тремор с дрожью словно от землетрясения. Кажется, словно все внутренности вибрируют и сжимаются до того, что дыхание перехватывает. Ноги едва держат, Вики садится у стены — скатывается по ней прямо на пол, не найдя в себе силы даже на то, чтобы просто подтянуть колени к груди и уткнуться в них лицом, чтобы не видеть никого и ничего. Перед глазами пляшут фиолетово-сиреневые пятна, словно грязные кляксы.
Осознание поражает — разбивает на куски. Ведь не может быть такого?
Подобное случается только в фильмах. Не в реальности — не может быть подобных совпадений. Сколько раз за время появления в культе она уже говорит себе эту фразу? Десятки, сотни, или счёт уже давно перевалил за тысячи? Однако каждый раз жизнь доказывает обратное, говоря в ответ только одно-единственное слово:
бывает.
Всё бывает.
Они же не её братья? Они старше Вики, это точно, но не настолько, чтобы
её мать успела родить близнецов ещё до того, как встретила её отца. Но всё же не невозможно. Тогда это могло бы объяснить столь резкий уход. Заболела дочь и лежит в больнице? Плевать, у неё ещё два сына есть.
Сама мысль о том, что Вики вышла замуж за кровных братьев, вызывает новый приступ тошноты сильнее предыдущего. Может
поэтому Бонт так сторонится её? А Малю, выходит, плевать, кого трахать: чужую невесту или собственную сестру? Господи, почему всё не может быть просто? Почему близнецы не могут оказаться простыми похитителями, нисколько не связанными с её жизнью. Но сама судьба в издевательство тесно переплела их жизни вместе.
Она устала от бесконечных вопросов, ответы на которые приходится выпытывать — выгрызать собственными зубами. Надоели загадки без намёка на разгадку. Надоели тайны, вскрывающиеся неожиданные обстоятельства или информация, которые либо вовсе недоступны, либо сваливаются на голову словно снежный ком, не беспокоясь о том, расшибёт ли он её в лепёшку, или эта чёртова судьба даст очередной шанс, от которого боли больше, чем пользы?
Бонт входит в комнату почти бесшумно. Вики впервые почти рада, что это он, а не Маль. Его брата она бы сейчас попросту убила, даже не выслушав объяснения. Хотя вряд ли он стал бы объясняться — не в его характере.
Но судя по тому, что ей открылось сегодня, Вики поняла, что вообще ничего о них не знает. Да и откуда? Они как-то не пытались познакомиться поближе перед тем, как украсть её в свой культ.
Он садится рядом. Достаточно близко, чтобы был слышен тихий шёпот, но слишком далеко, чтобы прижаться плечом к плечу.
— Вики, — начинает он, неловко поёрзав на полу.
«Заткнись» — хочет ответить она. Но молчит. Не потому, что готова его слушать, не потому, что хочет объяснений. Просто голос пропал. Губы открываются, а из них выдавливается только тишина.
Бонт тяжело вздыхает и садится удобнее, согнув одну ногу в колене и прижав к груди. Помнит она, чем закончился один подобный разговор. Но и выгнать его не может, иначе сойдёт здесь с ума.
— Я… знаю, каково это. Жить без родителей. И Маль тоже знает. — Он осторожно подбирает каждое сказанное слово, словно знает, что одна неосторожная фраза может уничтожить её окончательно. От того и говорит медленно, то тяжело сглатывая так, что адамово яблоко на тонкой шее дёргается, то облизывая губы. Он думает, взвешивает и наконец продолжает. — Их не стало, когда нам было десять. Хотел бы я, чтобы это произошло раньше, чтобы мы их вовсе не помнили.
Всё-таки не кровные.
Но облегчения от этого факта ровным счётом никакого.
— В тот же год ма-
Ребекка пришла в культ. Мы уже несколько месяцев жили у Винчесто к тому моменту. И ей пришлось тоже взять на себя ответственность за нас, когда она вышла за него замуж.
Отвратительно. Всё это отвратительно. Как она могла бросить её, когда была нужна больше всего на свете, и уйти к другому мужчине воспитывать чужих детей?
Как она посмела заявиться сюда, в полной степени осознавая, что своим поступком причинила боль дочери?
— Я не хочу этого знать, — единственное, что удается вымолвить. Тихо и хрипло, без намёка на какие-либо эмоции, пока душа сгорает внутри, потому что её очередной раз выворачивают наизнанку.
— А что ты хочешь знать?
Ничего.
— Что с ними случилось? С вашими родителями, — пусть он тоже страдает от болезненных воспоминаний, если они хоть и косвенно, но отняли у неё ту частичку материнской любви Ребекки и присвоили её себе.
— Они предатели, Вики. И умерли как предатели.
Бонт поднимается с пола, и у неё даже нет сил остановить его от внезапного ухода. Он всегда так делает, когда тема разговора ему не нравится, и чтобы не продолжать его либо уходит, как сейчас, либо резко находит важные дела, не терпящие отлагательств. А в крайнем случае просто игнорирует, притворяясь, что вовсе ничего не слышал. Вот и теперь он снова уходит, оставляя её одну. Потому что она снова полезла не туда. Перешагнула черту дозволенного. Но хотя бы в этот раз Бонт дал ей некоторые ответы, которые нисколько не помогли.
Предатели. Что именно такого ужасного они натворили, что их убили? В том, то их убили последователи культа сомнений нет. Но за что? Будет полезно узнать об этом, чтобы запомнить, что делать категорически не стоит, если хочешь сохранить себе жизнь.
Не проходит и пяти минут, как Бонт возвращается и, что ещё более удивительно, приносит с собой пол-литровую жёлтую кружку с дымящимся напитком. Это совсем не чай — заключает Вики, когда тёплая чашка оказывается в её руках. Знакомый запах трав помогает определить, что это отвар из тех же трав, что ей давала Мими перед свадьбой.
Она может вылить это пойло, которое помутнит её рассудок. Но Вики выпивает его как раз-таки для того, чтобы забыться. Если это поможет успокоиться и не чувствовать боль, она выпьет ещё хоть десять кружек за раз.
Горьковатый привкус оседает на языке. На этот раз отвар намного крепче. Что-ж, так даже лучше.
Мир вокруг постепенно теряет краски, пока вовсе не меркнет перед глазами.
