...и ты тоже будешь летать

День, когда позвонил Майк, выдался слишком насыщенным даже без Майка. Кинопродюсер с идиотским именем Уильям Уильямс (интересно, а его отца зовут случайно не Уильям?) с самого утра бомбил меня звонками и сообщениями во всех существующих в природе мессенджерах, в которых я зарегистрирован. — Долго спите, Билл, — сказал он, когда я наконец соизволил ответить. — Плохая привычка для Лос-Анджелеса. Это на севере любят долго спать, там жизнь течёт более неспешно... из какого штата вы родом, простите, я забыл? — Из Мэна. — Точно. Ваша жена говорила, кажется. — Сомневаюсь, что она говорила, Уильям, она об этом не помнит. Трубка загоготала зычным смехом Уильяма в моё левое ухо. У Уильяма довольно приятный голос, но только не когда он смеётся. — А вы шутник, — сказал он наконец, отсмеявшись. — Вы с Одрой — прекрасная пара, настоящий союз творческих людей... кстати! Она, как и я, очень обеспокоена вашим нежеланием немного... как бы это выразиться... смягчить концовку фильма. — Смягчить? — Да, да, Билл, смягчить. Понимаете, современный зритель... он рафинирован. Он не хочет этих ваших тяжёлых драматических событий, смертей, ужасов и крови... — То, что это хоррор, ни на какие мысли вас не наводит, Уильям? — Нет-нет, вы меня неправильно поняли. Я вовсе не хочу сказать, что нужно из хоррора сделать не хоррор... — Странно, а мне показалось, что вы именно это и хотите сказать. Почему бы вас в таком случае не экранизировать любовный роман, м? — Не знал, что вы пишете любовные романы. — Не пишу. Я не о себе. — Понимаете, Билл, — продолжил Уильям, — сюжет может быть каким угодно — страшным, кровавым, напрягающим — но конец... конец должен быть хорошим! Всегда! Зритель не должен покидать зал с чувством, что ему испортили настроение. — Лучше покидать зал с чувством, что тебя наебали? Уильям красноречиво кашлянул. — Вы всегда выражаетесь так? — осведомился он. — По большей части. Если вы заметили, в книгах я выражаюсь не лучше. — Ладно. Дело ваше. Главное, что в сценарии вы написали всё совершенно приличными словами. Об одном только вынужден просить: исправьте концовку. Герой должен остаться жив, понимаете, Билл? Он должен жить. Зритель приходит ради этого — чтобы увидеть, как герой выжил! — Хорошо, — я начал злиться. — Вы получите живого героя. Без рук, ног и, вероятно, одного глаза. Так вас устроит? Уильям делано вздохнул: — Билл, с вами очень тяжело разговаривать. — Взаимно. Вы требуете от меня невозможного. — Господи, да почему? Что за инфантильная принципиальность, неужели это, чёрт побери, так сложно? — Кажется, теперь вы ругаетесь, Уильям. — У вас есть время до следующего вторника, — сказал Уильям. — Это очень серьёзно, Билл. Не срывайте сроки, неустойка будет огромной. Это вам не издательство. Пока я думал, что ответить на этот выпад, он уже повесил трубку. Моя жена Одра, с лёгкой руки которой я и ввязался в работу над этим чёртовым сценарием, валялась на диване, как это обычно бывало в это время суток, если она не была занята на съёмках. На столике рядом стояла открытая бутылка текилы. — Чёртова текила, — сказала она, потянувшись, едва я вошёл в комнату. — Мне от неё постоянно хочется спать, Билл. — Тебе всегда хочется спать. Это не зависит от текилы. Одра отмахнулась: — Ты какой-то раздражённый. Хотя ты всегда был занудой. Я опустился на стул рядом. — Одра, откуда я родом? — неожиданно для самого себя поинтересовался я. — А? — Одра глотнула из бутылки, явно не поняв вопроса. — Ты спросил, откуда ты родом? — Да, Одра. Именно. Откуда я родом? Штат, город? На лице Одры отобразилась напряжённая работа мысли. Думать она никогда не любила, оттого такое выражение лица ей не особо шло. — Что-то на севере, — сказала она наконец. — Род-Айленд, нет? Отмахнувшись, я встал и вышел из комнаты. Род-Айленд... ну надо же. Одру однако такой конец диалога не удовлетворил, и она пошла следом за мной в холл. — Как ты думаешь, Билл, я могла бы играть серьёзные роли? — вдруг спросила она. — С-серьёзные роли? — от неожиданности я заикнулся на первом слове. Несмотря на долгие годы лечения, это всё равно проскальзывало, и отчего-то в последнее время всё чаще. — Ну да, — кивнула Одра. — Скажем, я очень хотела бы сыграть Фриду Кало. Как считаешь, я смогла бы её сыграть? Говорят, я на неё даже похожа. Ну, разумеется, если мне приделать усы — ведь главным в этой женщине были именно усы... — Усы — это великолепно, — быстро кивнул я. — Они тебе очень пойдут, Одра. — Ты думаешь? — Разумеется. Уильям Уильямс сойдёт с ума от восторга. — Ты ревнуешь? — Одра опёрлась на дверной косяк, и теперь было ясно видно, что она едва держится на ногах. — Ни в коем случае. — Ну и правильно, — согласилась Одра. — Чёрт, как же хочется спать... — Поспи, раз сегодня нет съёмок, — кивнул я и, чмокнув её в щёку, направился к выходу. — Я к Уильямсу, — быстро добавил я, чтобы избежать расспросов. — Ага, — ответила Одра. После чего поднесла бутылку ко рту и сделала невероятно мощный глоток из горла. Выйдя на улицу, я открыл в телефоне Фейсбук — не потому, что ждал чьих-то сообщений, а так, на всякий случай. Там действительно было новое сообщение — от пользователя, которого нет в списке друзей. Здравствуй, Билл, это Майк Хэнлон из Дерри. Надеюсь, ты меня помнишь, мы дружили в детстве. Меня будто парализовало, и я пялился в экран, не в силах пошевелиться. Гортань опять свело предательской судорогой, и, если бы в этот момент ко мне кто-нибудь обратился, я не смог бы произнести в ответ ни слова. Майк Хэнлон. Дерри. Ёбаный ты нахуй. Воспоминания накатили мгновенно, они давили, душили, и я будто физически ощущал запах канализации. Запах дерьма. И — смерти. — Я заберу его, только его, а вас... Вас я не трону. Вы вырастете, проживёте долгую жизнь. Только его. Его пальцы сухие и какие-то... Шелестящие. Словно тебя касается мумия. Он адский клоун Пеннивайз, но мне известно и другое его имя — Роберт Грей, он же Боб Грей. Откуда я его знаю, я не помню. Возможно, он сам сказал  это мне... Нет, не он. Оно. Безумная тварь из бездны Ада. Я не верю ни в какой Ад, и Рай тоже, что бы ни несла моя мать, чокнувшаяся после смерти Джорджи и сутками читающая Библию. Но, глядя на Оно, я, кажется, готов поверить. Они молчат. Все. Все шестеро. Молчат. Им страшно. Да, говорю я им мысленно, да, всё правильно. Молчите. Молчите. Я всё равно хочу умереть. Таблетки, которые мне продал старый мудак Кин, лежали в ящике моего стола уже несколько недель. Сначала я просто испугался принять их. Испугался смерти. Это нормально. Все боятся. А потом решил, что нужно сначала разобраться со всем этим. Нельзя оставлять их одних. Я это затеял. Молчите. Молчите. Они так и делают. А потом одному из них надоедает молчать. Ричи, ёб твою мать... Какого хера, Ричи? Какого сраного ебучего хера... Я продолжал пялиться в экран, а Майк Хэнлон тем временем строчил мне что-то ещё. Вместо того чтобы написать ответ, я зачем-то увеличил его фото. Майк был высокого роста. Наверное, баскетболист. В детстве ему нравился баскетбол. И он уже был довольно высоким. У него было приятное лицо. Типичное афроамериканское лицо со слегка раскосыми глазами. Закрыв фото, я открыл окно переписки и быстро напечатал: Привет, Майк. Да, конечно, помню. Следующее сообщение прилетело буквально мгновенно: Билл, мы могли бы поговорить не по переписке? Я быстро кивнул — так, словно Майк был здесь, рядом со мной и мог увидеть этот жест — и напечатал в окне переписки свой номер телефона. Звони. Кажется, он позвонил меньше, чем через секунду. — В какой Мэн? — теперь Одра выглядела откровенно недовольной тем, что я её разбудил; лицо её было злым. — В тот самый, который Род-Айленд, — в сердцах огрызнулся я, не желая ничего объяснять кому бы то ни было и особенно — этой женщине, зачем-то являющейся моей женой. — Но ты сказал Мэн, а не Род-Айленд, — Одра явно не уловила иронию. — Билл, что ты несёшь? — И правда, что я несу, — согласился я. — Но я ничего не понимаю, — Одра сложила руки на груди. — Ты говоришь, что тебе нужно лететь в Мэн... или Род-Айленд... и всё это — прямо сейчас? — Именно так, Одра, — я быстро кивнул, пытаясь сообразить, куда я сунул свой паспорт и почему его нет там, где ему следовало обычно лежать. — Прямо сейчас. Одра сощурилась. — Тебе непременно нужно подставлять меня? — сказала она. — Подставлять тебя? — Да. Поставлять — меня. Ты собираешься бросить меня в разгар работы над фильмом и свалить в какой-то Род-Айленд... или Мэн... неважно. В какую-то глушь на севере. Я не смог удержаться от ироничного взгляда. Одра всегда отличалась снобизмом, но сейчас она превзошла саму себя, и слова про «глушь на севере» в её исполнении звучали более чем смешно: Одра выросла в одном из бедных пригородов Лос-Анджелеса, её матерью была мексиканка, родившая Одру не то в пятнадцать, не то в шестнадцать лет, а отцом — какой-то местный пьяница, разменявший на тот момент уже шестой десяток, сутками бренчащий на укулеле и имевший, если верить Одре, незаурядный актёрский талант. Якобы именно от него она и позаимствовала свой, по крайней мере, так она говорила в интервью. Женаты родители Одры никогда не были, но, решив стать актрисой, она взяла фамилию отца, решив, что Одра Филиппс звучит лучше, чем Одра Гонсалес. Снобом я отродясь не был, и мне было ровным счётом плевать на происхождение Одры, но говорить подобных вещей ей, как по мне, уж точно не стоило. — Работа над фильмом всё равно стоит, Одра, — отреагировал я наконец. — Да. Потому что ты тормозишь её. — Нет. Её тормозит твой ебучий Уильямс. — Ха, с чего бы? Он уже несколько раз велел тебе переделать концовку, так чего же ты тянешь? — Велел? Одра, кажется, поняла, что сказала что-то не то, и решила смягчиться. — Билл, это киноиндустрия, — сказала она. — Это не издательство. Тут свои правила. — В контракте это не было оговорено, Одра, я не дурак. — Но неужели тебе так трудно? Она сделала шаг навстречу мне, явно намереваясь полезть обниматься, но я жестом остановил её: — Поговорим об этом потом, Одра. Когда я вернусь из «глуши на севере». Не «когда», а «если». Добродушное выражение тут же сползло с лица Одры, а взгляд снова стал жёстким и холодным. — С Уильямсом будешь объясняться сам, — она почти выплюнула эти слова мне в лицо, а затем, как ни в чём ни бывало, улеглась на диван, щёлкнула мышью ноутбука и снова погрузилась в просмотр сериала. Паспорт наконец нашёлся. Он лежал там, где и обычно; должно быть, я его просто не заметил. Руки дрожали, и это было очень неприятно. Сидя в LAXв ожидании рейса, я решил заняться чем-нибудь более приятным, чем переписка с грёбаным хером Уильямсом, настрочившим мне в Вотсап гневное письмо о моей омерзительной безответственности, или же разговоры с Одрой, дважды позвонившей мне, чтобы сказать примерно то же самое, что и Уильямс, и поискать страницы своих друзей в детства в Фейсбуке. Мне вдруг стало интересно, как они сейчас выглядят. Майка я уже видел, теперь пришла очередь остальных. Эдди Каспбрак нашёлся сразу, что было совершенно неудивительно с учётом его редкой фамилии, которую я, кажется, до сих пор не мог выговорить.  Попробовав полушёпотом произнести её, я заикнулся дважды на звуке «к» и трижды — на «п», убедился, что действительно не могу, и успокоился. Эдди помнится, ужасно обижался на это, свято веруя в то, что на его фамилии я заикаюсь нарочно. Тот факт, что со звуками «к» и «п»  я всегда воевал особенно яростно — так, что у меня дёргалось всё лицо — а в его фамилии были они оба, Эдди почему-то совершенно не смущал. Он был уверен, что «Билл нарочно его бесит». В детстве Эдди был довольно миловидным мальчиком с огромными карими, почти чёрными глазами. Сейчас глаза его, впрочем, такими и остались, но в целом вид у него был ещё более затравленный, чем в детстве. Видимо Соня Каспбрак, его мать, властная, как рабовладелец с плантации, и огромная, как бегемот, запугала Эдди на всю оставшуюся жизнь. Интересно, подумал я, жива ли она ещё. Стэн Урис жил в Атланте, штат Джорджия. Судя по его странице, он был женат и счастлив в браке и работал в сфере финансов. Последнее было совершенно неудивительно: Стэн был истинным евреем в хорошем смысле и всегда блистал в математике (в которой я традиционно ничего не соображал). Перед тем роковым летом он спас меня от провала и последующего оставления на второй год, решив за меня все экзаменационные задания, и я запомнил это на всю жизнь. Увеличив пару фотографий Стэна, я отметил, что он, как и Эдди, узнаваем, после чего закрыл страницу. На странице Бена Хэнскома (а если точнее — Бенджамина Хэнскома Третьего, потому что «первым» был его дед, а «вторым» — отец) не было ни одной личной фотографии — только снимки природы из окрестностей Омахи, где он жил (возможно, авторства самого Бена), и фото зданий. Загнав его имя в Гугл, я узнал, что Бен — довольно известный в своём штате архитектор, успешно реализовавший несколько грандиозных проектов. Правда, судя по отсутствию на странице личных фото, проект под названием «внешний вид» Бен с треском провалил. Вспоминая, как выглядел бедняга Бен в свои тринадцать и какие «комплименты» он получал («сиськи как у Памелы Андерсон» был самым безобидным из них), я решил, что, должно быть, сейчас он весит в районе двухсотпятидесяти фунтов. Искренне посочувствовав Бену, которого я всегда считал добрым и хорошим парнем, я закрыл его страницу. Беверли Марш, которая была моей первой любовью, проще оказалось найти в Инстаграме. Беверли была дизайнером, однако её муж, с которым они работали в паре, был гораздо более известен, чем она сама. Был ли он действительно более талантлив или же намеренно не давал Беверли развиваться, сказать было сложно, но лицо у Томаса Рогана — так его звали — было крайне напыщенным и неприятным. Том явно мнил себя королём вселенной и смотрел на всех, как на дерьмо. Сама Беверли показалась мне какой-то холодной и надменной. Тогда, в тринадцать лет, я был свято убеждён, что она вырастет красавицей; сейчас же красавицей она мне отчего-то не виделась. Последним был Ричи Тозиер, и зайдя на его страницу я обмер. Кажется, один из нас действительно стал настоящей звездой. Ричи был известным стэндап-комиком и телеведущим (именно поэтому, вероятно, я не напоролся на него раньше — я никогда не жаловал юмор, в особенности — стэндап-комиков). Внешне он был миловидным, довольно моложавым и вызывал стойкую ассоциацию с Бадди Холли, если бы тот дожил до сорока. На некоторых фото он выглядел очень уставшим, но я списал это на напряжённый гастрольный график. На странице было несколько видео, но не много. Я открыл их и посмотрел. Мне понравилось. Я понял, что, кажется, не настолько не люблю юмор, как мне казалось раньше, нашёл в Гугле ещё несколько видео и их тоже посмотрел. Мне понравилось ещё больше. Увидев ссылку на Инстаграм Ричи, я перешёл по ней, и там тоже всё посмотрел. Последним, что я посмотрел перед посадкой, было ещё одно видео с Фейсбука. Это не было видео с официальных выступлений: кто-то из друзей Ричи отметил его на нём. Перейдя по ссылке, я увидел, как Ричи в каком-то клубе исполняет ”Over the Rainbow” Джуди Гарленд. Голос у него был потрясающий и откровенно не англосаксонский. Мать Ричи была итальянкой, и голос он явно унаследовал от неё. Я с грустью отметил про себя, что, если характер Ричи в этом плане не особо изменился, то, к сожалению, своих восторгов по поводу его деятельности лучше ему не высказывать: в детстве если кто-то из нас хвалил Ричи, он моментально превращался в заносчивого мудака. Я знал, что это напускное, но из вредности не хвалил. Хотя иногда очень хотелось. Уже в самолёте, я понял, что почти посадил телефон.