...и ты тоже будешь летать

В отель я вернулся уже глубоко под утро. Мы с Майком спорили полночи, но в итоге ни к чему так и не пришли. Майк настаивал на том, что ритуал «должен сработать»; я же пребывал в уверенности, что действовать нужно как угодно, только не так. Тогда, двадцать семь лет назад, мы смогли справиться со злом, с которым выпало столкнуться, совершенно иррациональным способом, и я был убеждён, что нечто подобное должно произойти и теперь. Возвратившись в свой номер, я умудрился ещё минут пять поразмышлять на тему, стоит ли ложиться спать на час-два, но в итоге усталость взяла своё, и я попросту отрубился. Спал я плохо: меня мучили кошмары. Впрочем, сказать по правде, кошмары мучили меня довольно часто и вне Дерри. Начавшись вскоре после гибели Джорджи, они так никогда и не прекращались до конца. Будучи хроническим тяжёлым невротиком, я время от времени принимал препараты, приводящие мою речь в более-менее адекватное состояние; по крайней мере, если я и зависал иногда на каком-либо согласном звуке, у меня хотя бы не дёргалось лицо. Если верить инструкции, эти самые препараты одновременно должны были хорошо влиять также и на сон, но ничего подобного не происходило. Спал я традиционно хреново, нередко помногу раз просыпаясь за ночь, и кошмары, увы, были моими частыми гостями. Частыми настолько, что в итоге я перестал обращать на них внимание. Иногда во сне я видел Джорджи. Он то стоял, молча глядя на меня, то твердил, что я убийца. Иногда он со скорбным видом протягивал мне кораблик, и эти сны были ужаснее всех остальных. От них я обычно просыпался в холодном поту и на какое-то время утрачивал чувство реальности. Однажды мой мозг долбанулся настолько, что я увидел во сне Джорджи дряхлым стариком. Он тыкал в меня дрожащим от тремора пальцем и говорил: «Я мог бы умереть в старости, Билли, я мог бы умереть стариком. И в том, что я умер ребёнком виноват только ты». Затем этот странный, восьмидесятилетний «Джорджи» вдруг открыл рот, и из него вывалился раздвоенный змеиный язык, по которому ползали мухи. От этого сна я орал так, что едва не сорвал голос. Вспоминая этот сон уже позже, при свете дня, я был искренне рад тому, что хотя бы не обоссался. Сон этот однако послужил тому, что я придумал персонажа, жуткого мексиканского старика, являющегося по сути своей демоном или вроде того. Старика я назвал Хорхе, точной калькой имени «Джордж» в испанском языке. Я написал о нём несколько книг и в целом был ими доволен. Не сказать, чтобы это были шедевры, но вышло вполне читабельно. Шедеврами у меня выходили только те вещи, которые были без мистики и являли собой чистый и крайне жуткий реализм. Нередко в них фигурировали отвратные родители и психически больные дети. Заканчивались такие книги всегда плохо — не потому, что мне нравилось писать плохой конец просто ради плохого конца, просто иного расклада я в этих сюжетах не видел. Эти книги были гораздо менее популярны и читаемы, нежели мистические хорроры, и меня это искренне расстраивало. Помимо Джорджи в мои кошмары нередко наведывался мой отец. А ещё в них появлялся один человек не из моей семьи, и эти сны почти не уступали по концентрации чистого ужаса кошмарам про Джорджи. Этим человеком был Генри Бауэрс — хулиган, который, кажется, поставил себе целью превратить мою жизнь в кошмар. Мою — и моих друзей. И который, сам того не понимая, тем самым подписал себе приговор. Практически смертный приговор. Генри был сыном Оскара Бауэрса, которого все называли Батч. Батч был местным шерифом, но обращаться к нему за помощью психически здоровый человек не стал бы, пожалуй, даже под угрозой смерти. «Он просто ебанутый» — это была самая мягкая характеристика, которую можно было дать Батчу. Как ни странно, её автором, кажется, был Ричи. «Просто ебанутый» Батч повредился крышей после смерти своей супруги — так поговаривали в Дерри. Правда то была или нет — этого я не знал по одной простой причине: покойную супругу Батча я в живых не застал и того, каким был шериф до её смерти, представить определённо не мог. На тот момент, когда я впервые увидел местного шерифа, его супруга уже преспокойненько сгнила в земле (моя верующая мать, помнится, ненавидела, когда я выражался подобным образом, зато меня это до чёртиков пёрло), и Батч являл собой не что иное, как сгусток наичистейшей злобы. Его сын Генри был точно таким. Если не злее. Майк частенько говорил, что из всей нашей компании Генри де больше всего ненавидит именно его. Я никогда не спорил, но в душе был с ним не согласен. Я был уверен,что больше всех из нашей компании Генри ненавидел меня. Хотя бы потому, что я не припоминаю, чтобы кто-либо другой из ребят получал от Генри угрозы сексуального характера, а вот я получал их регулярно. Один раз меня угораздило напороться на всю их братию, состоящую из самого Генри, Патрика Хокстеттера, Виктора Криса, Рыгало Хаггингса, в гордом одиночестве. Факт этот, кажется, несказанно развеселил Генри: он немедленно закатился своим редкостно мерзким, «гиеньим» смехом, совершенно не соответствующий тому, как нарочито брутально Генри предпочитал держаться. — Глядите-ка, парни, кто к нам забрёл, — нараспев произнёс он, уставившись на меня, — сам Заикатый Б-б-билли собственной персоной. Виктор довольно загыгыкал; Рыгало же отреагировал на слова Генри своей фирменной отрыжкой, которая внезапно вышла больше похожей на пердёж, и трое остальных тут же снова заржали. — Ты там рыгаешь или пердишь? — поинтересовался Генри. — Я — всё, — важно ответил Рыгало. — Это хорошо, — рассудил Генри. — Зато я знаю, кто сейчас не будет ни рыгать, ни пердеть, а просто сразу обосрётся. Да, Б-б-билли? Я смотрел ему в глаза, не отрываясь, и это жутко злило Генри. Я это чувствовал. Заговорить я не мог, потому что тотчас бы начал заикаться, и это спровоцировало бы Генри и его шайку на новые издевательства. — Глухонемой, что ль? — поинтересовался Патрик. Я продолжал молчать, и вместо меня ответил Рыгало — разумеется, новой отрыжкой. — У м-м-маленького Билли сладенькая п-п-попка, — сощурившись, проговорил Генри, и внутри у меня всё сжалось от ужаса. Я уже хорошо знал этот его тон. В последний раз я слышал его пару недель назад: я освободился раньше и ждал ребят, а откуда ни возьмись появившийся Генри отпустил пару слов про «сладкую попку», а затем улыбнулся. Улыбка делала его похожим на маньяка. — Надо её порвать, — сказал он, и я был готов расплакаться от бессилия. Хотя в глубине души я был рад хотя бы тому, что это не слышали ребята. Снова услышав про «сладенькую попку» я содрогнулся, но постарался не подавать виду. Бауэрс и его шайка были как собаки: нельзя было показывать, что тебе страшно, нельзя. Иначе разорвут. — От-тъебись, Бауэрс, — сказал я  наконец, и Генри сощурился ещё сильнее. — Ты что-то пукнул, Б-б-билли? — усмехнулся он. Затем, повернувшись к остальным, сделал неприличный жест пальцем, оттянув щёку и прищёлкнув. — Ну что, парни, сразу всунем ему в зад или начнём с его милого ротика? Несмотря на то, что меня колотило, я стал лихорадочно соображать, что мне делать. Отбиться одному от четверых ублюдков, которые были старше и сильнее, было совершенно невозможно. Но, к моему удивлению, Виктору и Рыгало предложение Генри не понравилось. — Ты что-то перегибаешь, Генри, — тихо произнёс Виктор; глаза его бегали. — То есть, я хочу сказать... это... это слишком. — Схуяле? — не понял Генри, вытаращившись на него. — Ты не согласен со мной, Виктор, я не ослышался? — Он малолетка, Генри, — вмешался Рыгало и даже не рыгнул. Патрик Хокстеттер молчал, глядя на Генри странным взглядом. Казалось, он был готов сделать всё, что тот скажет, и я начал молиться, чтобы у Генри хватило ума и здравого смысла послушать тех двоих. — Да, да! — поддержал Виктор. — Рыгало дело говорит, Генри. Он же совсем мелкий, — он смерил меня презрительным взглядом. — Не знаю, как тебе, а лично мне неохота в тюрягу садиться. Тем более, из-за этого заикатого ублюдка. — Ссыкуны, — рявкнул Генри, однако по взгляду его было заметно, что он внезапно сам передумал. — Ссыкуны не ссыкуны, — сказал Рыгало, — а всё ж не у всех отец шериф. Твой-то тебя отмажет, а мы в тюрягу пойдём. За малолетку дохуя дадут, это я точно знаю. Слышал, в Бангоре какой-то тип мелкую шалаву чпокнул? Так, говорят, на десять лет посадили, вот так-то. Генри взглянул на меня исподлобья, и по взгляду его я понял, что того, что я стал свидетелем непослушания его верной свиты, он никогда мне не простит. — Уёбывай, ублюдок, — процедил он, не сводя с меня своих глубоко посаженных глаз. Они всегда напоминали мне глаза бультерьера. В тот же день я залез в бумажник отца. В его бумажнике всегда было дохрена денег, и он никогда их не считал. Зарабатывал по меркам Дерри отец более чем достаточно, и жили мы не просто не бедно, а очень даже хорошо. И в кои-то веки мне это должно было хоть как-то помочь. Достав из бумажника несколько купюр, я на пару секунд поразился полному отсутствию угрызений совести. Эти размышления однако довольно быстро сменились чувством решимости: сунув смятые купюры в карман, я отправился в аптеку к мистеру Кину, местному фармацевту. Его дочь Гретта по какой-то, известной только ей одной причине особо яростно меня ненавидела, но она сейчас волновала меня меньше всего. Подойдя к стоящему за прилавком Кину, я протянул ему деньги и листочек с названием препарата. Именно эти таблетки пила моя мать, когда не могла уснуть, я переписал название с флакона, лежащего в ящике её стола. Мать была так занята чтением Библии, что даже не заметила меня. Мистер Кин, сдвинув очки на нос, посмотрел сначала на листок, потом — на меня, затем — снова на листок. — Это очень сильный препарат, Билл, — сказал он, изучая меня взглядом. — Тебе известно об этом? — Это д-д-для мамы, — быстро ответил я. Сидящая на высоком стуле Гретта, которая, как всегда, жевала жвачку, немедленно усмехнулась, услышав моё «д-д-для». — Она... она... п-п-п... От волнения зависнув на очередном согласном, я проклял всё на свете, но, как ни странно, Кин понял меня правильно. — Просила? — с жалостью уточнил он, и я мысленно поблагодарил его. Я всегда ненавидел, когда за меня заканчивали слова, на которых я заикался, и именно этим доводил меня до белого каления Эдди Каспбрак, но сейчас это было, как никогда, в тему. — Д-да, — кивнул я. Кин нахмурился. — Такие препараты запрещено продавать детям, — сказал он. — Ты ведь понимаешь, Билл? — М-мама очень плохо себя чувствует, — стараясь говорить уверенно, объяснил я. Кин тяжело вздохнул. — Ладно, — сказал он наконец. — Сейчас принесу. Услышав это, Гретта немедленно выдула огромный розовый пузырь. Он лопнул, расплющившись по её щекам, и я вдруг подумал, что, когда она вырастет, то станет жирной безобразной свиньёй. Хоть убей, мне казалось, что она поняла, зачем мне снотворное, и была этому искренне рада. Сунув таблетки в карман, я быстро пошёл домой. Я твёрдо решил: если Генри и впрямь тронет меня в этом смысле, я приму их и лягу спать, чтобы никогда больше не проснуться. Жить после такого я точно не стану. Я проснулся вскоре после того как заснул, безо всякого будильника. Я снова видел кошмар. Я не помнил его сюжет, но, судя по ощущениям, на этот раз он был именно про Бауэрса. Когда наутро мы снова собрались в библиотеке, Майк выглядел встревоженным. — Что-то ещё случилось? — поинтересовался я. Майк тяжело вздохнул. — Вроде того, — ответил он. Я обвёл взглядом лица остальных. Ричи выглядел помятым, Эдди — ещё более испуганным, Бен — растерянным, и только Беверли, казалось, излучала самоуверенность. Мне вдруг стало искренне интересно: дура Беверли или всё же прикидывается? Ситуация, в которой мы все оказались, откровенно напоминала большую кучу дерьма, и было бы странно этого не понимать. Но, тем не менее, Беверли выглядела так, словно больше всего её волновало то, как лежат её волосы и как смотрится её декольте. В детстве Майк всегда относился к Беверли нейтрально; теперь же у меня было чувство, что она его неслабо раздражает. — Я хочу показать вам кое-что, — сказал Майк, подзывая нас к стоящему на его столе ноутбуку. — Смотрите. Мы дружно склонились над ноутбуком. Заголовок на открытой странице гласил: Пожар в «Джунипер Хилл»: 38 погибших — Майк, я ничего не понимаю, — начал было Эдди. Голос его заметно дрожал. — Мало нам здешнего, зачем нам сдался этот пожар в психушке... Я не знал, поняли ли остальные что-нибудь, но я уже догадался, в чём дело, и решил прояснить ситуацию. — Генри Бауэрс, — тихо произнёс я, глядя на Майка. — Я прав, Майк? Майк кивнул: — Именно. — Какой нахуй Бауэрс? — Эдди явно начал злиться, на всякого рода «нахуи» в его исполнении все уже перестали обращать внимания, и больше они никого не удивляли. — При чём... при чём он тут? Майк вздохнул. — Генри был пациентом «Джунипер Хилл» последние десять лет, если я ничего не путаю, — сказал он. — Насколько я помню, его перевели туда из Огасты. — Ты и его судьбу, что ли, отслеживал? — нахмурился Ричи. Сейчас он выглядел  глубоко уставшим от жизни человеком, и что-то подсказывало мне, что дело было вовсе не в возвращении Оно. Я подумал, что надо бы попробовать поговорить с ним как-нибудь. Однако сейчас думать об этом было не время. — Я всё отслеживал, — отозвался наконец Майк. — Всё, что могло быть как-либо связано с этим. — Чёрт, я надеялся, этот шизанутый уже сдох, — сказал Эдди. — Может, и сдох, — ответил Майк. — При пожаре. Имена жертв тут не указаны. Я быстро пробежал глазами статью на экране ноута. Под одной из версий, пожар устроил кто-то из заключённых. Так там было написано. Я подумал, что, если Генри остался хоть на сотую долю похожим на тогдашнего, юного себя, то, вероятнее всего, он и устроил этот пожар. Но вслух говорить я ничего не стал. В конце концов, это были всего лишь мои предположения, а сотрясать воздух попусту я не люблю и никогда не любил. — Может, это Генри и устроил пожар, — подала голос Беверли. Вот уж у кого точно не было проблем с «нежеланием попусту сотрясать воздух». Ради того, чтобы показаться умнее, смелее, отважнее и догадливее остальных, Беверли была готова сморозить любую глупость. Впрочем, делала она это всегда с настолько уверенным видом, что это прокатывало. Майк кивнул: — Возможно. Не скажу, что меня это сильно удивило бы. — Если он устроил его, то зачем? — тихо проговорил Бен — будто боясь, что, если он скажет чуть громче, это может не понравиться Беверли. Беверли отреагировала молниеносно: — Он псих, Бен. У психов нет логики. — Есть, — не выдержав, вмешался я. — Только она у них своя, не похожая на логику здоровых людей. Беверли усмехнулась: — Ты, наверное, часто пишешь про психов. Я вернул усмешку: — Случается. Беверли сложила руки на груди. — Читала вчера вечером от нечего делать отзывы на одну из твоих последних книг, — сказала она. — Процентов эдак девяносто читателей свято уверены, что ты сумасшедший. — Это не только читатели, Бев. От критиков мне достаётся не меньше. Беверли улыбнулась уголками губ — уже гораздо более доброжелательно, нежели до этого. — Зато твоя жена, как я понимаю, твой фанат, — сказала она. Я не стал отвечать. Меньше всего на свете мне хотелось сейчас обсуждать особенности своих взаимоотношений с Одрой, тем более — с Беверли. Бен грустно посмотрел на Беверли — так, словно больше всего на свете он мечтал о том, чтобы она поговорила с ним о его жене. Только вот никаких жён у Бена не водилось, он слыл страшным скромником и был женат на работе. Словом, ему снова не повезло. Впрочем, это было совершенно нормально для члена Клуба Неудачников, с грустью подумал я. — Я не знаю, погиб ли Генри при этом пожаре, — продолжил Майк. — Можно, конечно, было бы позвонить туда и узнать, но... — Но кто ж нам скажет, — закончил за него Эдди. — Нет, ну сам посуди: алло, здрасьте, у вас там псих по фамилии Бауэрс лежал, скажите, он, случаем, не поджарился? Не думаю, что такую информацию они там всяким встречным-поперечным раздают. Ну, может, я не прав, конечно. Я прислонился к стене, не отрывая взгляда от экрана ноутбука. — При других обстоятельствах я мог бы наплести, что пишу о Генри книгу, — сказал я. — Только вот тот факт, что в тринадцать лет я был фигурантом «дела Бауэрса» и меня трижды таскали в полицию, мне немного мешает. Сомневаюсь, что мне поверят. Только вопросы начнутся. Ричи недоверчиво взглянул на меня. — Ты всерьёз считаешь, что можно позвонить в психушку и сказать, что ты пишешь книгу? — переспросил он. Я пожал плечами: — Почему нет? Я так уже делал. — Шутишь? — Нет. Шутки — это не по моей части слегка. Ричи усмехнулся, но совершенно беззлобно. — Один — один, — сказал он. — Как скажешь. — Слушайте, — снова встрял Эдди, — я, конечно, понимаю, что Бауэрс, психушка, пропавшие дети и всё прочее... Но не могли бы мы как-то побыстрее с этим разобраться? Не знаю, как вы, а я — человек занятой. Ричи взглянул на него поверх очков. — Так и скажи, что жена грозится по попочке надавать, — сказал он. Эдди возмущённо вытаращился на него, но как-то внезапно быстро сдулся. — Ты это... полегче, — только и сказал он и надолго замолчал. — Майк, ты говорил, что у тебя есть способ, — вклинился Бен, — мы хотели бы послушать... — Да, — нарочито горячо перебила его Беверли, и я мысленно поморщился и предвкушении очередного «обращения Маргарет Тэтчер к избирателям», — мы все хотим справиться со злом... избавиться от этого проклятия, — при этих словах она чуть не пустила слезу, и я невольно подумал, что играет она всяко лучше Одры. — Мы должны это сделать. И мы готовы. На лице Майка появилось какое-то странное тоскливое выражение, и я не мог понять — это ночной разговор со мной и мой скептицизм так подействовали на него или же он просто пребывал в «дичайшем восторге» от всей этой честной компании. Какое-то время он молчал, напоминая какого-то древнего африканского истукана, затем наконец заговорил. — Только, пожалуйста, выслушайте до конца, — попросил он.