...и ты тоже будешь летать

Сказать по правде, задатки архитектора были у Бена с самого детства, и я совершенно не удивился, когда узнал, кем он стал. Ещё ребёнком он мыслил как архитектор. Когда Бен с лёгкой руки всё того же Генри Бауэрса, внезапно возжелавшего его прирезать, случайно прибился в нашу компанию, первое время он вёл себя очень тихо и скромно, но чуть позже раскрылся. Поняв, что практически всем в нашей шайке (практически — потому что Эдди всё же недолюбливал Бена и не упускал случая пройтись по его лишнему весу) наплевать на то, как он выглядит, Бен в итоге стал чувствовать себя намного свободнее. У него была огромная куча комплексов, и это было заметно — именно потому я старался  не обращать внимания на его излишнюю закрытость, так, будто бы Бен был самым обычным. Стесняющийся поначалу своих интересов и увлечений, Бен начал понемногу делиться ими с нами, и настал день, когда Бен продемонстрировал свой главный талант во всей красе. Он построил землянку. Он построил её в нашей Пустоши, в которой мы так любили гулять. У нас появилось полноценное тайное жилище, где можно было проводить время даже когда шёл дождь, а дожди не редки летом в Мэне. Именно в эту землянку мы решили наведаться после разговора в библиотеке; правда, никто из нас не был уверен, что она сохранилась, более того — никто из нас точно не помнил, где именно Бен её построил. Правда, Бен заверил нас, что «наверное, вспомнит». — Это было классное место, — сказал я ему. — Его соорудил талантливый человек. — Да ладно, — скромно ответил Бен и едва заметно улыбнулся. — Скажешь тоже. Никому из нас было не под силу захерачить такое, — поддержал Ричи. — Только тебе. Бен, казалось, смутился окончательно. Краем глаза он умоляюще взглянул на Беверли, явно желая услышать от неё слова поддержки, но, к моему удивлению, она ничего не сказала. Видимо, Беверли испытывала какое-то извращённое удовольствие от такого рода издевательств, в особенности — над Беном. Мне в очередной раз стало жаль его, и я решил поддержать. — Это ведь твои проекты в Фейсбуке? — поинтересовался я. Бен грустно взглянул на меня. — Проекты? — переспросил он. — Здания на фото на твоей странице — это ведь твои? — А... ну да, — Бен вновь смущённо улыбнулся. — Извини, стормозил. Я кивнул: — Да ничего. Прости, я нихрена не смыслю в этом, но они показались мне классными. — Спасибо, — ответил Бен, которому явно было очень приятно. — Бен, ты вроде говорил, что попытаешься найти это место, — беспрецедентно заявила Беверли, в очередной раз влезая между нами. — Ты не забыл, зачем мы сюда пришли? Мне вдруг стало смешно и неприятно одновременно. То, с каким усердием Беверли пыталась сделать так, чтобы мы с Беном дрались за неё вместо того, чтобы по-приятельски общаться, смотрелось ещё относительно приемлемо в тринадцать лет, но откровенно нелепо — в сорок. — Да, конечно, Беверли, — смиренно ответил Бен, озираясь по сторонам. Я в очередной раз пожалел старину Бена. Кажется, это уже начало превращаться в привычку. Землянка и впрямь оказалась там, где показал Бен, и я поразился тому, как он вообще вспомнил это место. Без него мы бы однозначно не нашли её. Внутри всё было маленьким и кукольным — будто в домике у гномика, и, сказать правду, выглядело довольно жутковато. В детстве эта землянка казалась нам почти огромной, но и сейчас стоило признать, что Бен проделал огромную работу — особенно с учётом того, что на тот момент ему было тринадцать лет. Правда, что теперь подводило —  так это потолок: он будто бы так и норовил надеться на голову. Особенно это беспокоило Майка, самого высокого из нас, который вообще был вынужден постоянно наклоняться. — Надо же, тут никто ничего не трогал, — почти с восторгом произнёс Бен, явно гордый своим первым детским «проектом». — Тебя это удивляет? — усмехнулся Эдди. — Ведь тут никто из нас не бывал. Меня вдруг накрыло стойкое дежавю, что однако было совершенно неудивительно: в детстве Эдди нередко задирал Бена, и, надо признать, выглядело это зачастую довольно грубо, если не сказать — агрессивно. — Ну мало ли, — Бен пожал плечами. — Вдруг кто-то бы её нашёл... — Ну законспирировал ты её неплохо, — резюмировал Майк. — Вряд ли кто-то смог бы напороться на неё случайно. Признаться, по прошествии стольких лет я и сам ни за что бы её не нашёл. — Да и я не был уверен, что найду, — ответил Бен. — Давайте осмотримся тут, что ли. — Красота, — сказал Ричи. — Вот и зачем, спрашивается, нужно было останавливаться в отеле? — Можешь ночевать здесь, если хочешь, — подколол его Эдди. — Думаю, Бен возражать не станет. Бен прошёл чуть дальше — в глубь длинной комнаты, бывшей здесь единственной. Остальные устремились за ним, но я задержался. Моё внимание привлёк какой-то свёрнутый листок бумаги, валяющийся на полу. Этот листок подозрительно напоминал... ...кораблик? Я внутренне содрогнулся и на всякий случай закрыл глаза — словно надеясь, что листок исчезнет. Но ничего подобного не произошло: когда я открыл их, свёрнутый листок по-прежнему лежал там. Не сводя с него глаз, я наклонился подошёл поближе, наклонился, чтобы поднять и вдруг ощутил чью-то руку на своей пояснице. От неожиданности я едва не заорал. Мне казалось, что холодные пальцы на моей пояснице сейчас станут сухими и шелестящими, и, если я рискну поднять глаза, передо мной будет стоять Роберт Грей. Он же Боб Грей, он же Пеннивайз Танцующий Клоун. Роберт Грей просил передать, что он рад видеть своего сладкого котика в своём городе, и скоро он пригласит его и его друзей на чай в кроличью нору. Я отчего-то не мог разогнуться — так, будто моё тело вдруг свела одна гигантская судорога. Я поднял глаза в святой уверенности, что сейчас увижу перед собой Роберта Грея... Но это была всего лишь Беверли Марш. — У тебя татуировка на пояснице, — томно произнесла она, не убирая своих тонких холодных пальцев. — Ну надо же. Я оторопел и тут же разогнулся, пока её пальцы не проследовали к моей заднице. Кажется, они туда и метили. — У меня их н-н-н... — от бессилия я готов был долбануть кулаком в земляную стену. — Несколько? — сжалилась Беверли. Я кивнул. — Ясно, — кивнула она, не переставая улыбаться. — Но поясница... мужчины редко татуируют поясницу. — Всякое случается, — парировал я, и улыбка моментально сползла с лица Беверли. — Ты был таким милым и нежным в детстве, — нараспев произнесла она. — Сейчас я вижу, что ты очень изменился, Билл. — Неудивительно, — съязвил я. — Прошло почти тридцать лет, если ты заметила. — Я тебя даже внешне другим представляла, — сказала она, и мне вдруг отчаянно захотелось сказать ей, чтоб она засунула себе в задницу своё разочарование, или куда ещё — главное, чтобы отвалила с ним от меня. — Эй, я вас потерял, — к нам внезапно вернулся Бен и тут же вызвал очередную порцию моей жалости. Впрочем, это было уж по инерции. — Мне просто кое-что п-п-показалось, — поспешно объяснил я. Беверли молча ухмыльнулась. Плюнув наконец на Беверли (жаль, что не в прямом смысле), я снова взглянул туда, где лежал свёрнутый (кораблик?) листок бумаги. Его там больше не было. Тут нас позвал Майк, который, вероятно, что-то нашёл, и я устремился к нему, пройдя мимо Беверли и Бена, который внезапно начал сильно меня раздражать. Майк пригласил нас выпить кофе в каком-то кафе на выезде из города, которое, как ни странно, выглядело даже приличнее, чем китайский ресторан. Правда, я готов был поспорить, что в глубине души каждый из нас надеялся хотя бы на этот раз избежать зловещего дерьмового пара и записок с утверждениями о том, что все мы непременно будем летать. Благо, китайского печенья с предсказаниями в этом месте вроде бы не водилось. — Ты утверждаешь, что можно победить это, заставив его вернуться в свою изначальную форму, — задумчиво произнёс я, болтая соломинкой в стакане с кофе. Мне всегда нравилось пить кофе через соломинку, ещё в детстве. Увидев это однажды, отец немедленно высрал очередную тираду про «мужиков» и «не-мужиков»; последние, по его мнению, только и занимались тем, что пили кофе через соломинку — разумеется, когда не занимались такой ерундой, как писательство (слово это отец по обыкновению произносил с таким выражением лица, будто прям под носом у него кто-то наложил огромную вонючую кучу с подливкой). Подобные глубоко нравоучительные тирады он высирал  с завидным постоянством в мои тринадцать лет. Поскольку происходило это всё чаще и чаще, в итоге я вначале попросту перестал обращать на них внимание, а затем и вовсе начал ржать над этим. Кажется, Эдди мой способ употребления кофе тоже пришёлся не по вкусу, и он ухмыльнулся: — Ты пьёшь кофе через соломинку? Обалдеть. Надеюсь, это хотя бы не глясе. — Это раф. Как ни странно, ахеренный. В этой-то дыре. Попробуй. — Спасибо, я уж лучше американо, — Эдди поджал губы. — Правильно, — деланно согласился Ричи. — Раф — это не полезно. В нём полно микробов. Точнее сказать, он просто кишит ими. Правда, Билл? Я кивнул: — Правда. Особенно кишечной палочкой. Всем давно известно: хочешь просраться — пей раф. Эдди насупился. — Ну, ржите больше, — сказал он. — Давайте вернёмся  к делу, — миролюбиво попросил Майк. — Да, Билл, я говорил именно об изначальной форме. — Но как нам узнать, какова его изначальная форма... — задумчиво произнёс Бен. — У тебя есть предположения? Майк пожал плечами. — Предположений несколько, — ответил он. — Начиная от того, что это и есть клоун, и заканчивая тем, что изначальной формы у него нет. — Но если формы нет, то и победить его невозможно, — возразил Эдди. — Тогда, выходит, мы хрен знает зачем сюда припёрлись... — Ну, припёрлись же уже, — Ричи сложил руки на груди. — Так что попытайся расслабиться, представь, что ты во Флориде, и у тебя впереди чудный уик-энд с приключениями. — Что ни шутка — то блеск, — парировал Эдди, хотя по виду его было заметно, что он совершенно не злится и не обижается. — Не может быть такого, чтобы Оно нельзя было победить, — Беверли снова включила режим Маргарет Тэтчер, и я почувствовал, что у меня начинают ныть яйца. — Это просто нереально, невозможно! — Ну почему же, — я взглянул ей в глаза. — Очень даже возможно. Только в сказках зло непременно должно быть побеждено, а мы вроде бы не в одной из них. — Если это сказка, то очень хуёвая, — сказал Ричи. Беверли смерила меня ненавидящим взглядом. — Ты как будто кайфуешь от своего пессимизма, — сощурившись, сказала она. — Зачем ты здесь в таком случае, хотела бы я знать. Я вернул взгляд и уже хотел было ответить, но тут снова вклинился Ричи. — Полагаю, мы здесь для того, чтобы попытаться справиться с этим ёбаным говном, — сказал он, — а не для того, чтобы патетические речи вести. Теперь в поле зрения Беверли оказался Ричи, и если её ненавидящий взгляд в мою сторону тянул где-то на тридцатку по стобальной шкале, то сейчас он зашкаливал за все сто пятьдесят. — Не всё ж тебе словесным поносом страдать, — ответила она, и по лицу её было заметно, что Беверли, вероятно, хотела завернуть чего-нибудь погрубее, но внезапно передумала. Явно расстроенный всем этим, Бен, извинившись, вышел из-за стола, сказав, что сейчас вернётся. Не желая сейчас продолжать стычку с Беверли и вообще смотреть на неё, я не придумал ничего лучше, кроме как пойти за ним, однако Бен уже скрылся за дверью с надписью “WC”. Сортир меня в данный момент совершенно не прельщал, но выходить на улицу мне отчего-то хотелось ещё меньше. В туалете я от нечего делать решил помыть руки, внезапно подумав, что покойной Соне Каспбрак однозначно бы понравилась эта идея. И, возможно, жене Эдди тоже. Я не видел её даже на фото, но по обрывкам разговоров совершенно уверился, что она — полная копия покойной Сони. Сквозь шум воды я услышал странные звуки. Помнится, в детстве один мальчик из моей новой школы в Бангоре, куда мы с матерью переехали из Дерри, называл это «кормить унитаз». Подобные звуки не были редкостью в сортирах баров определённого толка, куда народ целенаправленно ходил, чтобы надраться в говно, но казались странными и неуместными здесь, и мои глаза слегка увеличились в размерах. Они однако увеличились ещё сильнее, когда из кабинки вывалился Бен. Лицо его было бледным, как полотно. — Т-т-ты в порядке? — встревоженно спросил я. Бен взглянул на меня. Взгляд его был вымученным. — Да, — слабо произнёс он, — да, Билл, не волнуйся... я, наверное... наверное, съел что-то не то... Я ещё раз заглянул в его бледное лицо и внезапно всё понял. — Ты постоянно так делаешь? — нарочито резко спросил я. — Идёшь и выблёвываешь всё? Даже кофе? Это секрет твоего похудения? Я ждал чего угодно — того, что Бен сейчас начнёт на меня кричать, что пошлёт меня к чертям собачьим, что скажет, чтобы я отъебался и это вообще не моё дело... я ждал чего угодно — только не того, что произошло в следующий момент. Бен сполз по белой кафельной стене, закрыл лицо руками и разрыдался. — Не говори Беверли, — сквозь рыдания произнёс он. — Ради бога, только не говори Беверли! Я присел рядом с ним. — Бен, — сказал я, — Бен! Посмотри на меня! Бен отнял ладони от лица. Щёки его были мокрыми от слёз. — Бен, я не собираюсь ничего говорить Беверли, — сказал я, кладя руку на его плечо. — Дело вообще не в этом. — В этом, — истерично проговорил Бен. — Не говори ей, пожалуйста! — Бен, расстройство пищевого поведения — это болезнь. Тебе нужно лечиться. Если мы выберемся отсюда живыми, сходи к врачу, пожалуйста. — Со мной всё в порядке, — Бен отчаянно пытался взять себя в руки, и в этот момент я совершенно искренне проникся уважением. — Нет, Бен, не в порядке. Ты болен, и тебе нужно непременно пойти к врачу. Я обещаю ничего не говорить Беверли, а ты пообещай мне, что будешь лечиться. Бен вытер слёзы тыльной стороной ладони. Сейчас он напоминал маленького мальчика. — Обещаешь? — спросил я. Бен кивнул в ответ, и я обнял его. — А теперь вставай, — сказал я. — Вставай. Бен поднялся на ноги, подошёл к раковине и умылся холодной водой. Мне стало его как-то ужасно, щемяще, удущающе жалко. Он больше меня не раздражал.