Мистраль

      После смерти нет ничего.       Это была аксиома, которой я придерживалась по жизни, стараясь насладиться всеми дарами. Будь это счастье в мелочах или достижение глобальных целей — я жадно брала всё, что могла взять, не оглядываясь.       Жить было легче с мыслью, что дальше, после смерти, останется лишь гниющий, разлагающийся труп в холодной могиле. Никакой души. Никакого разума. Никакого существование «после».       Какое-то существование после смерти лишало эту самую смерть какого-либо смысла. Что есть смерть, если ты после неё продолжаешь существование: в виде очищающейся души, энергии, грешника в Аду или праведника в Раю.       Смерть есть смерть.       «Здесь нет ничего».       Стоило закрыть глаза в последний раз — как всё. Тёмная бездна разлилась под уставшими веками, а с грудной клетки по ощущениям словно поднялась тяжёлая бетонная плита. Вместе с последним вздохом наступила лёгкость. Последние ощущения умирающего сознания.       Не знаю, сколько длилась эта пустота.       Для меня это всего жалкое, ничтожное мгновение, — как погрузиться в сон, — а на деле могли пройти сотни и тысячи лет. А может быть, действительно прошла секунда.       Глаза я открыла вновь.       Всё моё мировоззрение, которого я придерживалась десяток лет, — с тех пор, как начался подростковый период и до сих пор — треснуло, с оглушительным звоном разлетаясь на множество кривых, уродливых осколков. Как разбитое зеркало.       Я чувствовала только опустошение.       Первая мысль — вскочить, схватиться за первый попавшийся подходящий предмет и самоликвидироваться. В годы своей молодости я уже успела смириться с надвигающейся тенью смерти, перестав трястись из-за ужаса. Никаких ожиданий у меня и не было.       Эту идею невозможно было воплотить.       Подле меня всегда кто-то находился.       Люди смеялись друг за другом, я не запоминала их лиц — все они казались одинаковым размытым пятном на картине, будто бы художник не успел дорисовать мелкие черты. Лишь их одежды вызывали в голове ленивые ассоциации, а общая обстановка лишь укрепляла ростки одной мысли.       Вокруг была Япония.       … вернее, это я была в Японии.       В новом теле.       С незнакомыми людьми.       Паники не было, искорка истерики навсегда потонула в тухлых водах опустошения и апатии. После рухнувшего мира всё стало глубоко безразлично.       Разве что подходящие для самоликвидации предметы вызывали какой-то нездоровый интерес. Но схватиться за них я не могла, а уж реализовать свои желания… Маленькие хлипкие ручонки и множество разных людей портили все планы, вынуждая меня всё так же прибывать в отрешении от чуждого мира.       К сожалению, жизнь после смерти продолжается.       Языка я не знала.       Этот факт вводил в ещё большее уныние, убивая во мне всё, что ещё не было погребено под толщей воды апатии. Ничего не хотелось, всё не имело смысла, а оказать такую необходимую психологическую поддержки никто не мог… И, видимо, не собирался.       Никто из приходящих людей не пытался меня обнять.       Да оно и к лучшему.       Моё состояние не располагало к тактильному контакту с абсолютно незнакомыми, чужими людьми, чьи лица — это смазанные краски на холсте жизни. Они издавали странные — для меня — звуки, от которых мутило.       Желудок сворачивался в тугой морской узел, пытаясь выжать всё внутренне наполнение. Ах, если бы там ещё что-то было…       Уши покалывало фантомной болью, стоило только услышать японскую речь. В аниме с оригинальной озвучкой язык казался действительно прекрасным, удивительным. Он принадлежал персонажам — дорогим, любимым. Здесь же японский язык, до отвращения настоящий и абсолютно непонятный, принадлежал безликим в кимоно.       Каждую секунду мне казалось, что сёдзи моей комнаты что-то рвало когтями, мечтая сожрать мелкую слабую тушку. Мою тушку. А может, это были монстры, живущие внутри. Личные демоны.       И царапали они вовсе не бумажную перегородку, а стенки черепа, разрывая его каждую ночь. Моё собственное сумасшествие грозилось обрести физическую форму, вырваться наружу с желанием убить себя и всех окружающих меня людей.       При таких мыслях, правда, глотку начал сдавливать страх.       Продолжать жить дальше не хотелось.       Формировать свой собственный мир снова…       Нет-нет-нет. Пожалуйста, нет.       Мир всегда плыл перед глазами, закручиваясь в разноцветной карусели, словно бы я посмотрела в калейдоскоп. Или же просто словила наркотический трип, сейчас валяясь в передозе.       Но прикосновения чужих ладоней — холодных, сухих — на короткое мгновение возвращали меня в реальность. На пару минут людские лица становились чёткими, слишком. Черты их выжигали глазные яблоки.       Конечно, мне просто так казалось.       Какой-то часть мозга я это понимала.       Стоило взглянуть на чужое лицо, как в ушах раздавался хруст стекла. Всё тело било в какой-то блаженной агонии, пока разум вновь погружался в густое болото дереализации. Туда, где боль уменьшалась до минимума.       Вечность жалеть себя мне не позволили.       Не знаю, сколько я страдала, отказываясь продолжать жить — парочка осколков, оставшихся в привычной картине мира, болезненно царапали руки, ноги, лицо, — но в какой-то момент меня ударили с такой силой, что продолжать витать в облаках не было и шанса. Боль, подобно якорю, удерживала сознание на месте. Из глаз хлынули слёзы.       Передо мной стоял мужчина, который, видимо, и ударил меня. Рядом же спокойно стояла женщина, которая из-под ресниц наблюдала за всем происходящим, создавая впечатление мебели.       Кажется, эту женщину я уже видела…       Глаза невыносимо пекло.       Я сморгнула горячие слёзы, которые стекли по щекам нагретыми на солнце лентами. Неприятное ощущение, особенно когда мокрые дорожки подсыхают, начиная немного стягивать кожу.       Апатия не пропустила сквозь себя ничего — внутренний мир всё ещё напоминал зловонное болото, чьи воды топили эмоции, желания и даже чувства. Лишь тело реагировало на физические раздражители нормальной реакцией.       Облизнула влажные, покусанные губы.       Что-то мне подсказывает, что эта картина не предвещала ничего хорошего…

***

      Новая жизнь — слишком наполненная деталями, слишком болезненная для фантазий умирающего мозга — была настоящим Адом. Может быть, я действительно варилась в своеобразном котле, проживая худшее, что могла бы себе представить.       Абсолютное незнание языка, отвратительные люди, мало знакомые правила, омерзительные морепродукты.       Я ненавидела морепродукты. И рис.       Правда, разницу в еде я перестала замечать быстро. Вся она на вкус была похожа на пыль из-под колес машины — сухо, с привкусом резины и бензина. Еда под зубами хрустит, превращается в месиво, спадая омерзительным комом в пищевод.       Еда постоянно стремится вылезти назад, на глаза наворачиваются слёзы от безуспешных попыток запихнуть её в себя.       Меня всё время преследовало ощущение тошноты.       Позволить себе отказаться от еды и не насиловать собственное тело не получится.       Спина и ноги всё ещё неприятно печёт от ударов, кожа по ощущениям похожа на нагретый жарким солнцем песок с пляжа. Каждое прикосновение розги к телу отдавало обжигающим жаром и слезами.       С семьёй мне очень повезло!       Огромная территория, множество людей, а уж какими приятными личностями они были!       Злые или безразличные люди, которые даже не пытались скрыть своего враждебного или какого-то потребительского отношения к детям. А также дети… Несчастные, несчастные дети, живущие в этой яме не очень приятных субстанций.       Собственно, чаще всего я проводила время с женщиной, которую со временем смогла определить как свою мать. Или со слугами. За неимением знания языка, мне приходилось ориентироваться на повторяющиеся звуки, в которых иногда звучали знакомые обращения и имена.       Правда, рассчитывать на собственные выводы… Тяжело.       Я себе мало доверяла даже тогда, когда понимала окружающих. Сейчас же я ничего не понимала, рассчитывая только на ассоциативное мышление и знакомые слова из аниме.       В любом случае, женщина, которая казалась моей матерью — это просто фоновая мебель, которая послушно склоняла голову и колени перед мужчиной, который позволял себе рукоприкладство к детям. Вроде как это мой отец…       Невероятно приятные люди!       Даже без знаний языка быстро пришло понимание — моё место возле параши.       На женщин в этой «семье» без слёз не взглянешь.       На мою «мать» уж точно.       Сначала пришли неприятные мысли о том, что я попала в какое-то средневековье, в азиатский антураж, как ребёнок наложницы. К моему счастью, судя по сантехнике и нормальной канализации, я где-то в более современном мире.       Да и не похоже это было на гарем, если приглядываться внимательнее.       Хоть что-то положительное, если не обращать внимание на положение женщин — мебели, то есть — и на жестокое обращение.       Японскому языку меня начали учить, когда до них дошло, что я нифига не понимаю. Что-то мне подсказывает, что они либо посчитали это какой-то там формой амнезии, либо же просто отсталой.       Два самых логичных варианта.       Учиться без переводчика было тяжело.       Первые пару уроков ушли в молоко.       Учить язык, будучи уже взрослой, осознавшей себя личностью тяжело.       Проблем доставлял ещё и то, что попала я в Японию с этими их иероглифами. Английский хотя бы звучал знакомо…       Да и английский гораздо проще.       Кукуха моя отъезжала ещё сильнее, чем раньше. Я была совершенно одна во враждебном окружении, в чужой стране, с правилами и языком, которые не были мне знакомы… Совершенно одна.       Ни на кого нельзя положиться.       Сначала монстры, наполняющие пространство казались галлюцинацией. Бредом воспалённого разума, мечущегося в панике.       Странные создания наполняли эти территории, напоминая мне о просмотренных аниме.       Ёкаи ли? Выдумка ли?       Точного ответа не было до того момента, пока я не увидела реакцию окружающих меня людей. Некоторые из обитателей поместья — или как это назвать? — намеренно обходили монстров стороной, другие же пинали их или использовали… Для чего-то.       Я не знала для чего.       Главное, что они могли прикасаться к монстрам.       Это немного успокоило.       Как оказалось, не только женщины вынуждены были жить подобно мебели. Некоторые мальчики и мужчины так же подвергались ужасному отношению — это было видно по тону голоса, взглядам и издевательствам.       Мальчик, которого я часто видела — брат? Кузен? Или же сын прислуги? — часто подвергался издевательствам и преследованием от других детей. А также насилию и пренебрежению со стороны взрослых.       Что-то местных в этом ребёнке не устраивало. И куда больше, нежели во мне.       Я-то просто не того пола!       А что не так было в мальчике на первый взгляд сложно было сказать. Внешне он был совершенно нормальным.       … хотя он вполне мог оказаться бастардом?       Я понятия не имела.       Во всяком случае мне оставалось лишь наблюдать, как на бедного пацаненка сажают одного из «мирных» монстриков. Все эти существа — достаточно маленьких размеров — жались по углам, стараясь избегать людей по-максимуму.       Выходило плохо, учитывая, что люди их видели и могли коснуться.       Он достаточно беспомощно пытался схватить «это» руками и что-то кричал, через пару минут уже срываясь на рыдания. Однако, остальные дети даже не думали ему помогать, как-то неприятно хихикая и, видимо, крича что-то издевательское.       Для меня это были непонятные, раздражающие звуки.       На защиту ребенка я выбегать не стала, наблюдая за всем со стороны.       Всё равно бы ничем ему не помогла.       Зато когда дети оставили выдающегося мальчика одного, который очевидно не мог избавиться от маленького чудовища, я смогла сделать какие-то выводы. Наблюдение — чудесная вещь.       Кажется, в отличие от остальных, мальчик не видел монстров.       Возможно, поэтому над ним издевались? А может и нет…       Спустилась к рыдающему, беспомощному ребёнку с террасы, достаточно легко снимая липнущее чудовище с его тела.       Касаться этого монстра было по-настоящему отвратительно. Вроде, само ощущение мало чем отличается от прикосновения к тёплой, человеческой кожи, однако видя это… Видя, чего ты касаешься…       Мерзко.       Ребёнок утёр слезы рукавами кимоно… Наверное! Для меня сейчас вся Японская одежда — кимоно. Я в ней не разбираюсь.       Мальчик что-то спросил, а когда не получил ответа, снова задал вопрос таким голосом… Я бы могла назвать его недовольным.       Пожала плечами и легонько сжала его пальцы своими, пытаясь поддержать без слов. В конце концов я не могла ему сказать, что всё будет хорошо. Не могла его как-то утешить. Да даже если бы знала язык… Вряд ли всё будет нормально.       В мальчике я, возможно, увидела себя — одинокого, несчастного, вынужденного жить во враждебной среде. Разве что мальчик лучше меня понимал тот мир, в котором мы с ним находились.       Я вздохнула.       Почему я вообще открыла глаза?