Судьба сводит нас вместе

Дыхание перехватило в уже привычном приступе кашля, но Маджима, сцепив зубы, лишь сипло выдохнул. Поскрёб ногтями по горлу — из глубин собственных лёгких осточертело пахнуло растительной сыростью. Опять приступ. В этот раз он наступил ещё раньше, чем прежде. Но хотя бы не на собрании семьи и не посреди визита к должникам — хотя в тот раз у них волосы дыбом встали, когда разъярённый капитан Шимано начал плеваться кровавыми ошмётками, и они как миленькие отыскали недостающую сумму. Вообще-то, от ханахаки были лекарства, как и от любой другой болезни. Препараты для прочистки лёгких, для замедления роста цветов. Но врачей с их вакцинами Маджима слал нахер, избрав собственную методику вместо их жалких таблеток. Более болезненную, но уже доказавшую свою эффективность. После того, как Кирю отбивал ему все внутренности, цветы выходили легче и дольше не беспокоили его. К вечеру его можно было застать у Западного Парка. А если нет — не велика беда, Камурочо не такой уж и большой район, чтобы у Кирю был хотя бы мизерный шанс скрыться от Маджимы, который решительно настроился отыскать его. Он ведь делал это не просто от скуки — это была буквально физическая потребность. На вдохе полезшие наружу побеги неприятно драли глотку, но терпеть ещё можно было. Вот он — заметил Маджиму ещё с другого конца улицы. Попытался завернуть за угол, скрыться в толпе, но тот, ускорившись, помчался к цели, не обращая внимание на прохожих, которые вскрикивали, едва успевая убраться с дороги — от бега вдохи стали глубже, глотку драло сильнее. Захотелось согнуться пополам и выхаркать всё, что застряло в дыхательных путях, но вместо этого Маджима взвизгнул, последним отчаянным рывком настигая Кирю. Тот, обернувшись, был вынужден пригнуться, чтобы не получить сразу же с разгона кулаком по лицу. Может, Маджима действительно дрался не в полную силу. Может, к Дракону Доджимы наконец вернулась его прежняя стать. Так или иначе, в этот раз удары Кирю ощущались острее, чем прежде, и сыпались, казалось, беспрерывно, без права на контратаку. Маджима заходил ему за спину, но медлил, позволяя в последний момент уклониться от взмаха танто, делал подсечку, но останавливался, пока Кирю поднимался — и в это время лишь хрипло смеялся, чувствуя, как ему становится -лучше-. Больнее, но лучше. Блядские цветы умирали внутри него — от рук того, кто засеял лёгкие Маджимы этой сранью. Он отскочил, чувствуя, как из разбитого носа потекла кровь, и инстинктивно облизнул губы — железистый вкус без примеси тошнотворной травянистой требухи приятно уколол кончик языка. Пригнулся, готовый к атаке… …и пошатнулся, отступив на шаг и схватившись за голову. Левую глазницу прострелило болью — остро, мучительно, до самого затылка. Словно в неё опять, как много лет назад, вонзили лезвие ножа. Кирю её даже пальцем не тронул. Тогда какого хера?.. — Ниисан? — тот тоже остановился и глядел почти что испуганно. Маджима прикоснулся к левой щеке под повязкой, скорчив злое лицо — злое на эту боль, которая помешала ему нанести удачно подготовленный удар. Но злость в мгновение ока сменилась растерянностью, когда на коже перчатки осталась кровь и… красный лепесток, от крови неотличимый. Он ещё никогда не бежал от драки. Не отступал, пока противник — или он сам — не валялся обессиленным, неспособным подняться на ноги. Но сейчас метнулся прочь от Кирю, зажимая ладонью повязку, под которой даже с перчаткой мог ощутить что-то -лишнее-. Можно было игнорировать боль, кашель, хрипы из лёгких и ростки, которые он отплёвывал уже чуть ли не каждое утро — но «это» игнорировать было нельзя. Пропуская мимо ушей слова Кирю, который, кажется, снова окликнул, снова что-то спросил, Маджима забежал в ближайшую общественную уборную — по счастью, совершенно пустую сейчас. Наклонившись над раковиной, сорвал повязку, уставился в замызганное зеркало и тут же поморщился от открывшегося сюрреалистического зрелища. «Это» надо было вырвать. Вырывать было больно — не так, когда «это» появилось, а рвано, тянуще, испытывая его терпение. И всё же он вытащил всё до конца, не оставил обрывок стебля внутри глазницы — за ним потянулась струйка кровавых слёз. Маджима повертел в пальцах свой новый трофей. Свою проросшую боль. Свою вылезшую наконец наружу любовь, которая заставила его обратить на себя внимание. Наверно, способ лечения он избрал самый херовый из возможных. Наверно, не стоило ожидать, что из источника болезни получится хорошее лекарство. Наверно, стоило признать, что он ищет встреч с Кирю не потому, что хочет избавиться от цветов — изящных, трепещущих цветов смерти, чьи лепестки словно бы кровью его напитались — а потому, что из-за него они цвели ещё более пышно. А облегчение, которое он испытывал после их стычек — не более, чем самообман влюблённого идиота. — Маджима-но-ниисан? — а вот и он, подоспел очень вовремя. Услышав его, Маджима быстро нацепил повязку обратно — ни к чему Кирю видеть старую растревоженную рану. А красный ликорис спрятать не успел. — Это… хиганбана? — Кирю перевёл взгляд с цветка на залитое кровью лицо Маджимы, и в глазах его промелькнуло что-то нечитаемое. Удивление? Отвращение? Жалость? Может, всё сразу, при тусклом свете лампы уборной было не разобрать. У Маджимы же все чувства заслонил зарождающийся в горле истерический смех — но он боялся, что вместе с хохотом из него полезут новые ликорисы. — Вот, решил вырастить тебе букетик, — он, кривя губы в улыбке, протянул цветок, на тонких лепестках которого, подобно росе, качались кровавые капли. — Мне?.. — безошибочно вычленил главное Кирю. В ответ ему лишь коротко кивнули, и он принял ликорис, растерянно оглядывая его. Маджима попытался проскользнуть мимо него к выходу, но тот, вдруг отмерев, встал на пути. Сжал предплечья, останавливая. Цветок полетел на грязный пол. — Это… давно? Насколько всё плохо? — Какое тебе дело? — огрызнулся Маджима, но как-то лениво. По щеке всё ещё стекала кровь, глазница продолжала ныть. Стоило хотя бы умыться… но ему уже давно плевать было, как он выглядит. Плевать на то, что он чувствует. Жаль, что своим наплевательством он не мог отменить самих чувств. Кирю опустил взгляд в пол, старательно избегая смотреть на валяющийся на кафеле цветок. Брови его хмуро сошлись на переносице, но, когда он захотел что-то сказать, голос дрогнул почти виновато: — Прости, ниисан. Прости… Подступивший к горлу новый приступ тошноты заставил Маджиму скорчиться в его руках. В очередной раз подтвердил страшную истину: Кирю всего лишь жалел его. Но никогда не любил.