Назови мое имя

Регина в замешательстве. Впервые за долгое время она оказалась во власти другого человека. И полнота этой власти была не в принуждении, не в преобладающей силе, а в желании самой женщины подчиниться. Она удивлялась своей покорности, ведь легко могла выгнать девушку из дома, несмотря на свое обещание – ее «просьба» была непомерной, разрушающей все выстроенные годами барьеры, и она могла бы все прекратить, если бы захотела. Но, она не хотела. И это было странно. Собственное тело, желающее Свон, заставляло упрямый разум замолкнуть. Желающее?! Как давно желание не ослепляло, не заставляло забыться, не вело, словно незрячую, через бушующий океан ощущений. Как же давно она не чувствовала: по-настоящему, неудержимо, неконтролируемо. Конечно, все это она сумела скрыть от внимательного шерифа, но ведь от себя не скроешься. Забытые чувства и страхи возрождались в темной душе, уже не надеющейся желать кого-то настолько отчаянно сильно. Желание. Оно горело в каждой клеточке утомленного годами борьбы с самой собой тела, борьбы, которая велась вполне успешно до этого времени, но теперь теряла всякий смысл. Как она сумела приобрести такую власть над ней? Когда произошел тот переломный момент, где дорога назад оказалась отрезанной? Как она допустила это, ведь она никого не подпускала близко? Она могла разрешить взять тело – быть монашкой не входило в ее планы, но позволить себе желать, загораясь от малейшего прикосновения? Слишком большая роскошь при ее образе жизни. Но даже не это пугало мэра больше всего. Самым страшным было то, что она хотела еще, с того самого момента, как проснулась на следующее утро, после ухода Эммы, и не обнаружила ее рядом. Тогда она поняла, что хочет чувствовать ее тело, вдыхать запах ее кожи, и дарить ей прикосновения, и не только нежные. Ее хотелось одновременно подчинить и оберегать, увидеть гримасу боли на ее лице и отраженное наслаждение. Такие полярные чувства она вызывала в брюнетке, они имели далекие друг от друга истоки, но сходились в ней – самоуверенной, сильной, нахальной, не признающей авторитетов, и не склоняющейся перед ними. После долгих дней колебаний, мэр, наконец, решилась. Она усыпила свою гордость обещанием поквитаться со Свон, и отправилась в офис шерифа. Они не виделись с той ночи, что было очень странно – ведь раньше женщины сталкивались каждый день, даже по нескольку раз. Теперь же они словно избегали друг друга – им предстоял разговор, и обе боялись его последствий. Несмотря на всю боль, которую причинила Регина, Эмма не хотела ранить ее истерзанное сердце. Она ничего не знала о ней, ее жизни, о том, через что прошлось пройти теперь сильной женщине, не знала ее слабости, и не хотела этого – такая информация дала бы возможность, которую она не предполагала использовать. Мэр же просто боялась. Банальный, приличествующий заурядным людям страх сковал ее стальными кольцами – она страшилась отказа, издевательства, насмешки со стороны той, слова которой были острее любого клинка. Она обходила участок стороной, рассчитывая, что, не видясь со Свон, она сможет продлить эту, пусть и мучительную неопределенность. Однако несказанность давала место надежде и мечте – два понятия, что давно забыты, и выброшены за ненадобностью самой Королевой. Как часто она смеялась в лицо другим, что непрестанно твердили об этом. Они заявляли, что эти иллюзорные субстанции живут в их слабых сердцах. Наивные! Тогда она просто вырывала эти самые сердца с криком ярости: «Где же они? Где надежда, ведь она так сильна? Где твоя мечта, что движет тобой? Покажи их мне! Их нет – твое сердце пусто». Теперь же она надеялась, и одна эта вера давала ей счастье, небольшое, однако ощутимое, а главное – такое нужное. Офис был пуст – ни жалующихся посетителей, ни назойливых бабушек с не менее надоедливыми кошками. Только Свон, сидевшая за столом, и внимательно читавшая какой-то отчет, посвящала все свое время работе, не заботясь о личной жизни, причем не только своей. Мэр рассматривала ее какое-то время, между прочим, отмечая правильные черты лица, красивую фигуру, и сильную притягательность, исходящую от нее невидимыми волнами. А ведь раньше она не замечала этого! Да, раньше она многого не замечала. Но свое присутствие нужно было обозначить, поэтому Миллс задумчиво проговорила, обращаясь, словно к самой себе: - Не думала, шериф Свон, что вы такой трудоголик? Эмма подпрыгнула от звука ее голоса, услышанного наяву, и резко развернулась к брюнетке: - Мадам мэр, что вы подкрадываетесь сзади? – грубо спросила блондинка, но, быстро успокоившись, добавила уже спокойно. – У вас какое-то дело ко мне? Регина подошла ближе, и, облокотившись на стол, стоящий рядом, сложила руки на груди: - Значит, кроме как о делах, нам больше не о чем говорить? – недовольно поинтересовалась женщина. - А о чем нам еще говорить, позвольте поинтересоваться? – хитро улыбнулась Эмма. - Шериф, может быть, наведаетесь вечером? – прямо спросила женщина – что толку в витиеватых выражениях, когда обеим известны истинные цели визита. - Мадам мэр, это не лучшая идея. То, что произошло, было чистой воды экспериментом – я просто хотела заставить вас потерять контроль над собой. И мне это вполне удалось. Вы мне больше не интересны, вы – всего лишь трофей, пусть и почетный, но только трофей, - Эмма говорила, и видела, как меняется лицо женщины – легкое смущение, с которым она приглашала ее зайти вечером, исчезло, и сменилось разочарованием, и даже крупинками боли. Девушке было невыносимо видеть их в распахнутых карих глазах, но она не могла иначе: если сейчас пойти у нее на поводу, то чувства, внезапно вспыхнувшие и еще не совсем контролируемые, быстро остынут, выгорая от собственной интенсивности. Она видела, что Регине еще нужно время, чтобы свыкнуться с непривычной бурей в душе, до этого долгое время не чувствовавшей ничего, кроме любви к сыну и ненависти ко всем остальным. И она даст ей это время, какие бы слова не пришлось для этого произнести – влюбить кого-то в себя и так не простая задача, а влюбить в себя Королеву – задача трудно выполнимая, требующая основательной подготовки, и аккуратного исполнения. Но Эмма готова затратить эти усилия, ради нее – готова. Что она сделает с этой любовью? Это решение будет принято позже. Сейчас она точно знала, чего хочет: видеть мэра, идущую на поводу у собственных эмоций, не имеющей сил контролировать их. - Значит, трофей? – уточнила брюнетка, нарушая повисшую между ними тишину. - Именно, мадам мэр, - шериф остается верной своему слову. Злоба и желание уничтожить, приглушенные нахлынувшими чувствами, вновь занимают свое исконное место в потревоженной душе: - А ведь своими словами вы ставите под удар своих друзей, - женщина решает напомнить о методах, с помощью которых всегда получает желаемое. – Что станет с ними? Предупреждаю, я не остановлюсь, пока не получу желаемого. - Опять за старое? – Эмма не удивлена. – Тогда, считаю своим долгом сказать, что если кто-нибудь из них пострадает, вам придется несладко. Регина может сказать еще многое, но последняя фраза девушки рисует совершенно невообразимые фантазии, и она поспешает удалиться, чтобы предаться им – теперь у нее остались только фантазии. - До встречи, шериф Свон. И ее не придется ждать долго, - говорит на прощание женщина. Ответ долетает в момент, когда она уже готова переступить порог: - А, вы все-таки назвали мое имя, - чуть грустно напоминает Эмма. Мэр не оборачивается, она замирает на мгновение, и слегка повернув голову, бросает через плечо: - Но вам это оказалось не нужно. Что сейчас прозвучало в надломленном голосе брюнетки? Неужели разочарование?