Друид в Лос-Анджелесе

Шериф успевает приехать в участок до того, как Хейл все-таки начнет выламывать решетку. Даже до того, как он начнет рычать на сотрудницу, не без кокетства заглядывающуюся на человека, на котором висит подозрение в двойном убийстве. Питер стоит, прижавшись лбом к металлическим прутьям, тяжело глядя на вошедшего человека, и Джон слышит, как с каждым выдохом из его груди вырывается сдавленное рычание. Шериф не знает с чего начать, просто отпирает решетку, стараясь загнать как можно глубже ассоциацию с выпускаемым на волю хищным зверем, готовым убивать. Хейл не задает вопросов, не обращает внимания на протянутый мужчиной плащ. Старший Стилински все же задерживает его уже на пороге участка, - ранним утром даже здесь не так уж много людей - задавая вопрос, который мучил его все двадцать минут по дороге до работы: - Ты найдешь моего сына? Питер ниже опускает голову, пряча взгляд полыхающих алым глаз, глухо, утвердительно рычит, недовольно косясь на лежащую на плече руку шерифа. Джон чувствует, как под ладонью перекатываются литые мышцы. - Ты же не будешь обращаться посреди города? - Я не дурак, Джон. Не подключай полицию. Под рукой альфы гнется металлическая дверная ручка. - Как ты его найдешь? - шериф Стилински очень убедительно старается сохранять спокойствие. - Не тяни время, Джон, - глаза альфы полыхают ярко-алым, - лучше подумай, как сохранить работу. В себя Стайлз приходит от собственного крика. Он еще не до конца осознает даже то, что в данный конкретный момент находится в ванне с ледяной водой - снова. Стилински готов открыто признать, что шестнадцать часов в ледяной воде - самое страшное воспоминание в его жизни и он не хочет испытывать подобное еще раз. Юноша кричит, срывая глотку, выдираясь из удерживающих его сильных и совершенно точно когтистых рук, кричит, даже сквозь крик слыша ехидный тихий смех, кричит, пока не кончается воздух. Тогда он делает отчаянный вдох и кричит снова. По плечам расходятся кровавые полосы от чужих когтей, а в голове мелькает мысль: "Питер их точно за это порвет". И когда эта мысль врезается в сознание каленым железом, Стайлз начинает во всю глотку звать своего альфу. - Волк в клетке, - сквозь смех напоминает все тот же полумертвый старческий голос, но Стайлз не обращает внимания на него, повторяя одно и то же ровно до тех пор, пока две пары рук не втолкнут его под воду. Впрочем, кричать Стилински продолжает и там, изредка все-таки выныривая, кашляя, хватая вмиг посиневшими губами воздух. Шаман выходит откуда-то сбоку, становясь напротив подростка. - Никто не станет помогать тебе вернуться. Или ты справишься, или умрешь, - под такой аккомпанемент на затылок юноши опускается просто каменно тяжелая ладонь, вталкивая под воду. Стайлз еще несколько секунд пытается брыкаться, чувствуя, как в ванну высыпают еще льда, будто имея целью погрести его под водой в ее первом и втором агрегатном состоянии. А затем все приходит снова - как тогда, только еще острее, еще больнее. И, если в тот раз у Стайлза была цель - спасти отца, была помощь, то сейчас нет ничего, как ему кажется в первые минуты, когда нет возможности вынырнуть. В голову приходят дурацкие мысли: через шесть минут отсутствия кислорода начинаются необратимые разрушения мозга, какой-то чертов немец может задержать дыхание на двадцать две минуты, из-за шока время сокращается минимум в два раза, Питер, чертов волк, где его носит, отец этого не переживет, Хейл точно свихнется... Мысль о Питере - последняя из отчетливых, потом сознание начинает спутываться, а тело, до этого еще конвульсивно дергающееся, замирает. Тяжелые ладони исчезают, перестают давить на голову и плечи, но этого Стайлз уже не замечает, как и не замечает промелькнувшей где-то между небытием и сознанием мыслью: кажется, я все-таки умер. Все идет не так. Хотя бы потому, что Стайлз точно знает где он находится - что тут гадать, если он сидит на краю огроменного пня. Сидит, и видит, как во все стороны от него расходятся древние узловатые корни с кроваво-красными прожилками, чувствует болезненный жар дерева - Неметон не хочет терять своего ребенка. Стилински вздыхает, дружелюбно похлопывая ладонью по высохшей коре. Вокруг нет ничего, кроме пня и его корней, но поверхность, на которую Стайлз опирается ногами неуловима похожа на землю, покрытую прошлогодней листвой и снегом - просто ее не видно. Какое-то время друид следит за пульсацией алого в корнях дерева, затем поднимается на ноги, намереваясь пройтись вдоль одного из корней, но тут же садится обратно, чувствуя если и не тошноту, то какую-то ее проекцию на то, чем он сейчас является. Кстати, попытка поразмыслить, чем же он, Стайлз, сейчас является, приводит к точно такому же результату - от дурноты он почти распластывается по пню, забираясь на него с ногами, вертится какое-то время, замирая затем в позе, которую знающие люди называют "позой эмбриона". Питер точно знает, куда идти, хотя и не обращает особого внимания на раскинувшийся вокруг город - вопль его человека растворен в воздухе как запах, от виска к виску бьется тяжелым комом вина, отчаяние, боль, страх. Последние два чувства вервольфу не принадлежат - это отголосок того, что происходит с его советником. Люди инстинктивно огибают оборотня, идущего быстрым шагом через весь город к окраинам. Вечером можно было бы обратиться, но сейчас, ярким, чертовски солнечным утром это чревато пулей в затылок или дробью в бок, а подобное совершенно точно не входит в планы альфы. Питер знает куда идти, и направляется к заброшенным складам. Это место просто заповедник для всяческих "гоблинов", от барыг, толкающих разбавленный мет подросткам, до затаившейся где-то чужой стаи. Дерек с Тайлером подходят одновременно, с двух разных сторон, но альфа не оборачивается на них, сосредоточенно принюхиваясь. Приходится абстрагироваться от зовущего, пропитанного болью голоса - здесь для Питера все дышит этим звуком, - полагаясь на обоняние, интуицию, везение, хоть на что-нибудь. Здесь, кстати, можно и обратиться - почти любую жалобу из этого района полиция спишет на наркотический приход жалобщика. Дерек, кажется, о чем-то спрашивает, но альфа нетерпеливо отмахивается, продолжая идти вперед, до полуобморока пугая группку бомжей, с утра пораньше петляющих между бетонными блоками старых зданий. Тайлер догадывается произнести единственное слово, на которое Питер сейчас в состоянии реагировать. Тайлер спрашивает: - Стайлз? И Питер глухо утвердительно рычит. Альфа находит своего друида меньше чем через полчаса - по явственному запаху чужой стаи, по слабому, забитому какой-то одуряющей паприкой, запаху самого Стайлза, но находит. Железная ванна, почти до краев наполненная льдом и водой, а на дне мальчишка, с абсолютно белой кожей и синими губами. Хейл опирается одной рукой о железный бортик, вторую опуская в ледяную воду, прижимая пальцы к горлу человека, туда где должен биться пульс. Рука немеет от холода через пару минут, через пять минут, - Хейл сосредоточенно считает про себя секунды - он перестает чувствовать не то что кожу Стайлза, но и свои пальцы. Альфа продолжает считать, и на восьмой минуте подходит Тайлер, молча становясь рядом. На десятой приходит Дерек, и вдвоем они оттаскивают альфу от металлической емкости. Не то что бы Питер сопротивлялся - просто застыл, будто заледенев, остекленело глядя на лицо своего мальчика. Боль в согревающейся руке отрезвляет, хотя ясность мыслей оставляет желать лучшего. - Звони Дитону, - Питер поворачивается, против обыкновения, к Дереку, и тот смотрит на него почти изумленно, не зная, что сказать. - Звони. Я почувствовал бы, если бы он умер.