* * *
В кабинете президента было темно, но Бруно и не нуждался в свете. На столе перед ним, прижатый бронзовой пепельницей, лежал контракт, и Бруно им любовался. Шершавый лист бумаги, широкий и восхитительно белый. Несколько строк, таких простых и таких судьбоносных: "Я, Ксения "Гарпия" Вяльба, беру на службу Абезитибода, ровно на семь лет с сегодняшнего дня включительно. По истечении названного срока обязуюсь расплатиться за выполненную службу своей душой". Как это было просто. Как это было... недавно. И Северская была тогда никакая не Северская, и он был никакой не Фельдграу. Всё-то он никак не мог привыкнуть, что за такой ничтожный срок, как семь лет, люди умеют меняться до неузнаваемости, проживать целые жизни - а он оставался прежним. Его не призывали со времён Соломона, и ему не казалось, что это долго. Он бы ждал и дольше, и уж тем более он не предполагал, что первым человеком, с кем он заговорит после стольких столетий, будет девчонка не старше двадцати. Со встрёпанным тёмно-русым ёжиком, в сером мужском пальто. С окровавленным топором. И пьяная. О, кто бы узнал в ней теперешнего президента... Разве что по стальному взгляду, по манере ужасно, оскалившись, хохотать, когда очень страшно и совсем не смешно. И он сказал ей: - Зачем ты, дитя, мараешь душу о вечную тьму? А она ответила, покрепче сжимая топор: - Разве вечная тьма не видит, что мою душу уже дальше некуда марать? Она стояла по колено в окровавленных, разрубленных телах, предназначенных ему в жертву - и чего это он спросил, действительно... Вечная тьма давно развевается у неё за спиной. - Ты боишься меня, человечек. - Я ничего не боюсь. Он ещё, дурак, понадеялся, что она попросит за свою душу чью-то любовь, как обычно просят девчонки не старше двадцати, или уж в крайнем случае месть - ведь ей точно есть за кого мстить... А она попросила - власть. Семь лет адского труда без отпусков, и руки в крови... Ради кого угодно, только не ради себя. И вот теперь - окончен бал. Северская, госпожа президент, его "миледи" медленно, но верно тонула в заваренной ею же кровавой каше, постепенно теряя всё, что приобрела за эти семь лет. Наверное, она ещё не осознавала, почему верные ей люди гибнут один за другим. Почему страна, за которую она отдала душу, ввергнута в войну, в которой ей не победить. Что это он, её ангел-хранитель за левым плечом, постепенно уничтожает её жизнь... чтобы всё, что было ей дорого, обрушилось с грохотом у неё на глазах. Да и не так много осталось рушить. Последний удар. Даже не удар - щелчок, и рука не дрогнет. Правда ведь? У него никогда не дрогнет рука... Он отодвинул пепельницу, и белоснежный лист скатался в свиток. Карманные часы издали именно такой щелчок, резко схлопнувшись, как мышеловка. Полтора часа. Осталось. Полтора. Часа.* * *
- Заклинаю вас всех в аду, в воздухе и на земле... представить мне демона Абезитибода. Секунда прошла, как вечность, и тут в темноте заскрежетала, открываясь, запертая дверь. Ничьих шагов не было слышно. - Почему здесь так темно? - раздался знакомый бас. Щелчок. Давно перегоревшие лампы дневного освещения на потолке затрещали и загорелись безо всякого электричества. Но свет не принёс спокойствия: Северская побледнела и сжала в руке кольцо, потому что вошедший Фельдграу не был больше Фельдграу. Перед ней стояло существо, сохранившее в своём облике мало человеческих черт, больше всего похожее на призрак ядовитого насекомого: мутная чёрная фигура, почти подпирающая потолок бункера, с оплавившимися чертами лица, с немигающими глазами без век... - Боишься? - улыбнулся демон, показав четыре ряда острых зубов. Северская ответила, сглотнув: - Я ничего не боюсь. Он снова достал часы на цепочке - левой рукой, и президент не смогла не задержать взгляд на этой жуткой руке: у пальцев явно прибавилось фаланг, и на них не было ни плоти, ни кожи - голые кости, словно кто-то их обглодал. - Семь лет истекают, Гарпия. Скоро придёт твоя очередь выполнять договор... - И отправиться в ад, я помню. Но у меня всё-таки ещё есть время тебе приказывать. Тот, кто звался раньше Фельдграу, привычным жестом защёлкнул брегет и глянул на неё вопросительно. - И что же тебе будет угодно приказать мне напоследок?.. ** ... О, она умела удивлять. Даже того, кто жил дольше, чем существует мир. Бруно катал в кармане старинный перстень Гарпии, так долго бывший его залогом преданности, и думал, как далеко может зайти человеческая душа в безумном самоотречении. Она перехитрила его. Мутировала из лохматой вороны в чёрную орлицу с мертвящим взглядом - и перехитрила. Он готовил ей крах и позор по окончании семи лет - а она взяла с него клятву беречь всё то, что он собирался уничтожить. Она знала, что клятву он нарушить не мог. Вот так. Так и сказала: "Ты будешь управлять моей страной, и вытащишь её из этого бардака, и сделаешь всё, чтобы мне не было за тебя стыдно." А через час её расстреляли китайцы. Она и умерла так, что Гитлеру впору позавидовать. На линии фронта, в захваченном пограничном городке, после неравного боя - кто ещё из современных главнокомандующих так умирал?.. И страна, о которой она так пеклась, будет помнить её и оплакивать. Пока существует, будет оплакивать. Даже если война будет проиграна. Фельдграу вскинул голову и оглядел звенящую от мороза Красную площадь с высоты трибуны на мавзолее. Перед началом войны они стояли здесь вчетвером, принимали парад. Теперь он был на трибуне один... А внизу опять были построены парадные расчёты московского гарнизона, и среди них, как чёрный риф посреди волн, выделялись его Чернокрылые легионеры. Теперь это его страна, его армии, его люди. От него теперь зависит их судьба... О нет. Война не будет проиграна.~* * *~
Неизвестно уж как, но телевизоры по всей стране включились одновременно - без электричества и даже без зрителей, даже те, которые давно были неисправны и скучали на дачах, балконах и свалках. В миллионах квартир набатом разнёсся гимн переворота семилетней давности: "Эхо свободы корёжит железо", и началась прямая трансляция с Красной площади. Ильза сначала чуть не упала с каната, когда в пустой тёмной квартире - с началом войны хозяйка окончательно перебралась за город - вдруг на полную громкость включились оба телевизора. Но через минут пять она уже сидела на кухне, вытирая слёзы растянутыми гетрами: на экране в сумерках, под мелким снежком сам Бруно Фельдграу бережно опускал в гроб бездвижное тело в чёрной шинели. Северская, при жизни выше всех на голову, в смерти казалась меньше и человечнее, и бескровные руки перемотаны бинтами, и строгое лицо было не узнать, и "взорвано небо светом салюта, а в голосе века тревожные ноты"... *** - ...Я. Я допустил. Здесь была бы к месту душераздирающая, коленопреклонённая речь - о, слёзный тот день!.. Но ошмётки слов в голове в связную речь не сплетались, сами слова не выхаркивались из гортани. Он только дышал, как кит, выброшенный из воды, и шатался как пьяный, хотя пьян ещё не был. - Я допустил, я... Одно из его лиц - оскаленное, красно-белое - осталось лежать на рояле в гостиной. Теперь он был без лица, и с радостью остался бы вообще без всего: без рук, ног, нервов, голосовых связок и слёзных желез. Водка на такой стадии безумия глоталась не хуже, чем вода, и действовала на мозг не больше. Всё пропало. Господи мой боже, пропало - всё! Больше ничего не будет, как прежде, что бы там ни говорил этот напыщенный скелет, уже, кажется, приказавший сбрасывать на китайские города атомные бомбы. Этот чёрт превратит в дымящийся ад всю страну, и ещё полмира впридачу. Он в бешенстве пнул кресло, в котором обычно сидел, вытянув ноги, Фельдграу. Потом метнулся в личный кабинет президента, схватил трубку ближайшего телефона и заорал в неё: - Это руководитель пропаганды, мне нужен эфир через сорок минут!.. А потом вспомнил, что не набрал номер. ___________________________ * - балетное па; то самое, в котором нужно подпрыгнуть и в прыжке скрещивать ноги ножницами - ну, если кому-то интересно ** - кусок текста из другоей моей работы, которая "Моя борьба" *** - автор внаглую использовал сроки из песни Otto Dix - Ветер. Да, это у автора любимая группа, и поэтому она существует в этой альтернативной вселенной - если автор будет жив, он про это когда-нибудь забацает ещё один миди