Небо, полное звезд

Джон ждал. Он, наконец, узнал, куда девалось все время, которого ему так не хватало в жизни, чтоб… …сесть в поезд… …закончить письмо… …добежать до укрытия… …сделать… …дожить… …спасти… Все эти минуты, часы и дни застряли, спрессовались глухой стеной в толстых стальных прутьях решетки его камеры в тюрьме «Уитмур» в графстве Кембриджшир, куда после единственного заседания лондонского суда его определили по приговору для предстоящего ему отбытия семилетнего срока заключения. Следователь, мягкий, участливый человечек с усталым лицом и возрастными залысинами, долго и проникновенно рисовал сумрачные перспективы, которые могло вызвать его, Джона, преднамеренное запирательство и всяческое противление ходу дела. Что ничего, кроме дополнительного пребывания в тюремных стенах, это вызвать не может, а, согласно имеющимся уликам, срок ему и без того грозит немалый. Ему предъявили обвинение в хранении наркотических средств в размере двух доз по два грамма, обнаруженных при аресте и еще двадцати семи таких же чеков в его сумке, оставленной на съемной квартире. Итого получилось пятьдесят восемь грамм героина, потянувших на пять с половиной лет тюрьмы. К ним добавили еще полтора года за хранение оружия, правда так и не сумев доказать участия капитана в покушении на убийство полицейского. В противном случае, ему грозило пожизненное… Джон все подписал. … Джон ждал. С самого начала. Когда начнет опускаться тот самый проклятый пресс, все это время грозивший превратить его упрямую натуру в дрожащее студенистое желе… Но его никто не трогал целых две недели. Две недели муторного, тоскливого и тревожного ожидания, приглядывания, выцеливания и бессонных ночей… Джон понимал, что рано или поздно ему придется примкнуть к одной из тюремных общностей, будь то силовые группировки или сборища непринятых. Никуда примыкать не хотелось, но и провести все семь лет, словно параллельная вселенная ему не удастся. К тому же он не рассчитывал, что ТОТ, кто обеспечил ему такую жизнь, уже с ним закончил и, наконец, обратил свое бесценное внимание на других… Фокус с фотографией и трансформация «многолицего» что-то сдвинули в его шкале восприятия невероятного и допустимости невозможного. Как-то, сама собой, мистика происходящего стала для капитана единственной реальной реальностью, отчего-то принятая им с обреченностью человека, шагнувшего с крыши и неожиданно для себя прочно зависшего в воздухе. Правда, что делать в этой ситуации дальше, зависший человек не имел понятия – вернуться обратно на твердую крышу он не мог из-за банального неумения летать, а спуститься – из-за боязни хоть на миг пошевелиться и развеять хрупкое, невесомое душевное равновесие. … Джон ждал. Чтобы не маяться от безделья, да и лишние деньги были далеко не лишними, Джон попросился на работу в местную слесарную мастерскую. Откуда-то из слегка проклюнувшейся памяти выплыли некоторые навыки и отрывочные воспоминания о когда-то имевшемся байке… Скотти Мандер, заключенный с пятилетним стажем и, по совместительству, старший по мастерской для начала недоверчиво и долго проверял, что в действительности Джон может. И как ни странно удовлетворившись результатом, поставил его за свободный верстак. Так у Джона стало меньше свободного времени для того, чтобы мозолить «старожилам» глаза и больше, чтобы думать. Его попытались избить на четырнадцатый день. Когда все работники «слесарки» потянулись на обеденный перерыв, один из сменщиков, маленький щуплый паренек, вечно шмыгающий носом, тронув Джона за плечо, передал ему, что мастер просил еще до обеда занести на склад невостребованный инструмент. Джон привычно кивнул, собрал по версткам приготовленные ящики и направился в подсобное помещение… В камеру Уотсон вернулся с синяками на лице, теле, окровавленным ртом, бровью и разбитыми костяшками кулаков. Несмотря на это, он выглядел бодро, уверенно и даже удовлетворенно – троица, поджидавшая его в кладовой, до сих пор ползала там по бетонному полу, собирая зубы. Сосед по камере, белобрысый долговязый парень с бронзово-песчаным загаром и выцветшим июльским небом вместо глаз, увидев роскошную художественность росписи джонового лица, присвистнул и громко заржал, даже не подумав слезть с койки. - Сколько ты продержался, капитан? – перекатывая меж зубов незажженную сигарету, поинтересовался он - Иди к черту, Моран, - огрызнулся Джон, стягивая перепачканную кровавыми каплями футболку и засовывая голову под кран с холодной водой… Себастьян Моран никогда не называл Джона ни по имени, ни по фамилии после того, как однажды увидел его тело, расчерченное белыми рубцами шрамов, словно карта боевых действий, где центр нападения был обозначен яркой неровной звездой почти в самом центре груди, куда угодил самый крупный осколок ТОЙ гранаты. Прозвище приклеилось, и Джон не возражал. Он вообще никогда не спорил. Если соглашался, то молча шел и делал, что ему приказывали, а если нет, так же молча пожимал плечами и игнорировал. Он не стремился заводить ни друзей, ни знакомств из-за уже пустившей глубокие корни в его психику проблемы с доверием, и лишь Моран, как сосед, делящий с ним камеру и двухъярусную койку, стал его вынужденным собеседником. Нет, Себ не лез к нему с расспросами, не приставал, как какое-то время опасался Джон, с недвусмысленными предложениями. Он просто комментировал и ни во что не вмешивался. И даже когда Джон начал возвращаться со следами побоев различной степени тяжести, Моран лишь ехидно скалился, словно тигр из африканских зарослей, весело сверкал прозрачными до жути гляделками и вслух оценивал характер и масштаб ущерба… Джон ждал. Он запретил себе помнить имя, но разрешил ждать. Про себя он так и говорил – ОН. ОН обещал… ОН придет… ОН… А кто ОН ему, собственно? Чем чаще Джон задавал себе этот вопрос, тем расплывчатее оказывался ответ. Друг? Знакомый? Любовник? Случайный попутчик?... Существо, время от времени врывавшееся в его судьбу… Им было хорошо? Да… Еще как… До такой степени, что Джон РАЗРЕШИЛ себе жить… А теперь? ОН изменился. Да… Но это уже ничего не значило. Джон не мог забыть. Джон ждал. … Его поймали через два месяца. Банально и просто, как в плохом кино. В душевой. Из-за шума воды в полупустом помещении, Джон не услышал за спиной шагов. Когда, сплетенная из разрезанного на полосы полотенца, мокрая веревка захлестнула его шею, лишенный возможности кричать, он только успел оттолкнулся от стены и попытаться ударить нападавшего затылком в лицо. Из-за разницы в росте это привело лишь к тому, что он ободрал себе макушку о его зубы. В ответ, под грязные ругательства, его крепко приложили лбом о кафель на стене. Из носа и рта щедро потекла кровь, капая на пол и уносясь яркой спиралью в водосток. Сразу после этого он получил сильный удар под колени и тяжело осел на пол. Ему резко заломили руки за спину, вздергивая их вверх, но нагнуть все же не смогли. Наплевав на боль в вывернутых суставах, Джон прочно сел на пятки. Воздуха в пылающих легких почти не осталось, удары по голове и корпусу сыпались градом, и он понимал, что сегодня отвертеться ему не удастся… И еще – вмешаться никто и не подумает. Когда его выволокли из кабинки, Джон уже почти ничего не видел, но отлично чувствовал, как грубые руки распяливают его на холодном полу, раздвигая ноги и придавив запястья. Удавку чуть ослабили, когда Джон почти потерял сознание. Но оно так подло цеплялось, предательски предоставляя ему возможность пережить и прочувствовать в полной мере все то, что сейчас будет происходить… Он уже почти перестал брыкаться, когда навалившееся было здоровенное смуглое тело вдруг, нарушая законы физики, оторвалось от него, совершило короткий перелет и врезалось в противоположную стену с влажным тяжелым шлепком. Над головой у Джона мелькнула нога, обутая в потертый ботинок армейского образца, раздался глухой удар, и удавка исчезла совсем. В освобожденное горло рванулся воздух, словно нож, взрезая гортань. Джон захрипел и судорожно закашлялся. Возня и шум над его телом продолжались, а он всего и мог, что перевернуться на живот, подтянув к груди колени, кое-как подняться на подгибающиеся ноги, судорожно дыша разинутым ртом. А потом крепкая рука ухватила его за локоть и вытащила из душевой в раздевалку… Получив несколько пощечин, Джон обрел способность снова воспринимать окружающее. Он сидел на деревянной лавке в рубашке, наброшенной прямо на мокрое голое тело, а Себастьян Моран, присев на корточки, тряс его за плечи. - Бас, ты кто вообще такой, твою мать?.. – выдавил Джон, с трудом ворочая распухшим языком, едва помещавшимся во рту. Моран перестал его трясти, поднялся и довольно ухмыльнулся. - Скажем так, - он потянул из заднего кармана пачку сигарет, но она оказалась насквозь мокрой, как и вся его одежда. Он досадливо ее скомкал и бросил на пол. – Это моя работа. - Сидеть в тюрьме? – попытался съязвить Джон, размазывая по лицу кровь и ощущая странную, пьянящую легкость и головокружение. Видимо из-за временного недостатка кислорода… - Присматривать. - За мной? – Джон почти хихикнул, но болезненно скривился от неприятных ощущений в треснувших губах. – И что, много платят? - Ты удивишься. – Моран встал, пошарил в шкафчиках и бросил Уотсону на колени одежду. – Одевайся, хватит прибором сверкать… Джон передумал краснеть и благодарно кивнул. - Кстати, спасибо… И кто твой… работодатель? С чего он так заинтересован? После того, как схлынула шоковая волна, вопросы посыпались из его головы, как горох из дырявого мешка. - Не мое дело. – Моран подождал, пока Джон натянул штаны. – Подожди, скоро он сам тебя навестит. Тогда и спросишь… И Джон ждал. Все изменилось. Теперь за его спиной частенько слышался презрительный шепот «моранова шлюха». Правда, уже на следующий день «шептун» отправлялся в лазарет, а Моран в карцер. Но каждый раз он возвращался неизменно довольный, еще более язвительный и с такой наглой улыбочкой, что не оставалось сомнений, что для этого сукина сына карцер был только на пользу. Так продолжалось около месяца. А затем к заключенному Уотсону пришел посетитель, и Джон уже точно знал, что это не ОН. Визитера звали Джеймс Мориарти…