Небо, полное звезд

2010 год. Афганистан. Провинция Баглан-и-Маркази Чертов песок. Снова набился в зубы и волосы. От жары пот крупными градинами выкатывается из-под каски, разъедая солью глаза и ту потертость на лбу из-за сбившегося подшлемника… Надо было его давно поменять. Ладно, он сделает это, когда вернется… Сейчас у него и без этого хватает проблем… Парни шагают по этому пеклу уже третьи сутки и почти без отдыха. А вы могли бы назвать отдыхом посменный четырехчасовой сон на голых камнях с подушкой из собственного вещмешка? Ни ранений, ни вывихов, ни, упаси бог, переломов ни у кого не было. Вот только рядовой Сэм Викири, совсем зеленый новобранец, натер ногу и теперь смотрел на Джона так жалобно и умоляюще, словно у того в походной аптечке могла находиться запасная. Джон обработал рану антисептиком, заклеил ее саморассасывающимся пластырем и перебинтовал… Все могло еще не случиться… Если бы ему удалось уснуть, хоть на полчаса… Если бы ночь не была такой оглушительно тихой… Если бы не сменился ветер… Но так случилось, что Джон так и не сумевший задремать, услышал донесшееся к нему со сменившимся ветром невнятное бормотание из-за соседнего пригорка и такой же еле уловимый треск статических радиопомех. Звукам капитан доверял меньше, чем тишине… Вытащив из кобуры «Глок», он мягко и неслышно приблизился к источнику шума. Посреди камней и сухих пучков травы возле рации с развернутой антенной, согнувшись в три погибели, сидел капрал Динк и, прикрывая ладонью микрофон, диктовал группы цифр, пересыпая их скороговоркой комментариев. У Джона скрипнул на зубах песок. Сукин сын передавал координаты проходов в их минных заграждениях… - Капрал, выключите рацию. Немедленно, – голос прозвучал, как камень, бухнувший о железную крышу. Динк вздрогнул всем скрюченным телом и вытаращил на него свои темные итальянские глаза. Но испуг в них тут же сменился злой усмешкой, и слова с кривящихся губ полетели со скоростью пулеметной очереди. Джон выстрелил, и приборная шкала рации разлетелась вдребезги. Наушники захрипели в последний раз и затихли. - Капрал Динк, Вы арестованы. Сдайте оружие… - Джон просто не заметил, что пистолет на него смотрит уже давно… Он успел лишь на дюйм сдвинуться в сторону… Пуля, предназначенная для его сердца, вошла в плечо под ключицей, и уже падая, он все-таки успел нажать на курок. Когда на шум стрельбы сбежались сослуживцы, они нашли капитана Уотсона с пулей в раздробленном плече и капрала Динка с аккуратной дыркой в середине лба… А утром начался ад. Без рации сообщить о своем положении они уже не могли. Отряд из двух десятков талибов обложил их со всех сторон и методично расстреливал, ориентируясь по движению. Спустя четыре часа от их группы в живых осталось всего трое… Майк Ротт с пулей в позвоночнике, Джон Уотсон с раненным плечом и Ларри Морстен. Совершенно целый. Ларри Морстен. Ларри… Его все звали Лакки. Счастливчик. Он совершенно оправдывал свое прозвище. За всю его службу в течение почти четырех лет, он не получил ни единой царапины. Долговязый, с дикой кошачьей пластикой… Отличный стрелок. Отличный боец. Отличный друг… Лакки… Они были любовниками. Уже целый год. Поначалу над ними посмеивались, шептались и подкалывали. А потом привыкли. Придумать более неподходящей пары было сложно, но может быть именно от этого они оказались идеальными друг для друга. Ларри Морстен со своим темпераментом фейерверка держался за капитана, как за единственный якорь. А для Джона не было в мире других таких глаз и губ, с которых, наверное, фламандцы писали бы свои самые эротичные портреты… Когда у Ларри отрастали по-военному коротко-стриженные волосы, они начинали виться черными, лоснящимися завитками. И Джону очень хотелось посмотреть, каково это будет, стань они еще на пару дюймов длиннее. И запустить в них все свои пальцы… Уотсон вообще был консервативен в какой-то мере и случайные связи не слишком приветствовал. Ему всегда хотелось постоянства, семьи и всех сопутствующих этому дел. И он уже давно решил, что когда закончатся их контракты, где-то через год, он определенно предложит Ларри гражданское партнерство, руку, сердце и все, что у него к концу службы останется. Кто мог знать… Они сидели на коленях возле впавшего в беспамятство Ротта и вместе смотрели на их последнюю гранату. Когда стало понятно, что боезапас у них закончился, атакующие прекратили огонь, намереваясь взять их живыми. Джон посмотрел в серо-голубые глаза под темными ресницами, и, зажав чеку гранаты ладонью, выдернул стальное колечко. - Ларри Морстен, этим кольцом я беру тебя в законные супруги. Обещаю хранить тебе верность, пока смерть не разлучит нас. Что скажешь? Обветренные, сухие губы растянулись в счастливой улыбке, такой неуместной и такой восхитительной. - Джон Хэмиш Уотсон, этим кольцом я беру тебя в законные супруги. Обещаю хранить тебе верность. И черта-с-два смерть нас разлучит! За спиной послышался топот. - А вот и свидетели! – весело откомментировал Ларри. – Джон, Вы еще можете успеть поцеловать невесту! Не обращая внимания на шум, Джон наклонился и нежно поцеловал любимые навечно губы. А потом разжал ладонь… … Джону хотелось кричать. Выплевывать из себя боль, горечь, отчаянье и ужас содеянного… Память хлынула на него сокрушающим, неконтролируемым потоком, словно он стоял под водопадом и пытался выпить его весь, до капли, распахнутым ртом, захлебываясь, давясь и мучительно сглатывая рваные куски своего прошлого. Легкие горели, задыхались, умоляя о едином вдохе, а тихий голос военного доктора спокойно перечислял все стадии предстоящей асфиксии. «…баролитическая деформация альвеол…» «…многочисленные разрывы кровеносных сеток…» «…кровоизлияние в бронхах…» «…гемоторакс…» - Джон, дыши!.. Крепкая пощечина. Еще… Еще… Черт, больно… Вдох… Тело, получив самый сладкий в мире допинг, забилось, запульсировало, рвануло вскачь, словно через него пропустили электрический ток в десять тысяч вольт. Из прокушенного языка в гортань потекла соленная, отвратительно-теплая струйка. Горячее, гибкое тело накрыло его, своей живой тяжестью прижимая к постели… Руки, ноги, бедра, живот прильнули к его коже словно намереваясь срастись с ней, поделиться силой, уверенностью, неумелой нежностью, отвоевывая его у безумной, выматывающий, сводящей с ума пляски святого Витта*… Конвульсии становятся все реже и слабее, кислород все быстрее несется по венам, сердце стучит все ровнее и четче… И, наконец, уже достаточно сил, чтобы открыть глаза… Взгляд уткнулся в покрытую мелкими капельками пота гибкую и чертовски длинную шею, с тугими черными завитками. В ухо сопят мягкие полуоткрытые губы, и он чувствует, как они слегка прихватывают его кожу. Нос по-кошачьи трется о его щеку, при каждом выдохе отправляя в дорогу к лопаткам новый отряд мурашек. Там их встречала ласковым поглаживанием горячая ладонь с тонкими чуткими пальцам, гладила каждую по голове, благодаря за службу… От этого прямо в позвоночнике проскакивал маленький разряд и от удовольствия поджимались ягодицы… Очень неприлично… Джон не удержался. Он так давно хотел это сделать… Целую жизнь назад… Обе его руки, неуклюже растопырив все еще плохо слушающиеся пальцы, запустили их в густую мокрую шевелюру, пройдясь сдвоенным маршем от шеи к самой макушке. Из паха пришло запоздалое предупреждение, что если тело сверху двинется хотя бы раз, Джон может кончить, даже не начав… Джон опасливо скосил глаза и тихонько подул в мокрый затылок. Голова повернулась, с беспокойством заглянув ему в лицо. - Я люблю тебя, Ларри Морстен, – улыбнулся Джон испуганной, тревожной синеве. – Я ведь так и не сказал этого ТОГДА… - Я люблю тебя, Джон Уотсон… Я тебя люблю. Как считаешь, пары часов нам хватит на медовый месяц? - А что будет через пару часов? – Джон не возражал против перспективы медового месяца… - А потом нас начнут убивать… ---------------------------------------- * Пляска святого Витта (иначе хорея) - редкое заболевание, проявляется в чрезмерном количестве непроизвольных некоординированных движений.