Розовые облака. Повесть о любви, которой не было

      Пара недель прошли спокойно. Ольга Алексеевна больше на сердце не жаловалась, но Олег всё равно звонил ей несколько раз в день, проверяя самочувствие. По вечерам он уговаривал её лечь в больницу, но мать, как всегда, отмахивалась. А на ночь неизменно напивалась валокордина – парень слышал это по разносившемуся по квартире запаху. Олег с трудом сдерживался, чтобы не сорваться и не наорать на неё. Иногда ему казалось, что мать ведёт себя как упрямый капризный ребёнок. А иногда он был в этом просто уверен.       Зима в этом году пришла рано. Ещё только начинался ноябрь, а уже несколько раз выпадал снег, установив постоянный снежный покров. По ночам сильно падала температура, промерзала земля, намерзали на дорогах колеи. Олег хотел в этом году обновить зимнюю резину на новую, шипованную, но поленился. Дорога от дома до работы его и Ольги Алексеевны была хорошо накатана и регулярно чистилась, а больше он никуда и не катался. Потому он так и ездил на старых потрёпанных шинах, которые теперь отличались от летних разве что рисунком потёртого протектора да составом резины.       В один из дней Ольга Алексеевна на его звонок трубку не взяла. Олег перезвонил ещё и ещё. Тишина, прерываемая лишь гудками. Нервничая, парень позвонил на домашний, но и тот ответил ему равнодушными длинными гудками. Олег скинул матери пару смс с просьбой перезвонить и попытался сосредоточиться на работе, но получалось плохо. Что, если ей стало плохо с сердцем на работе? Или, ещё того хуже, на улице?! Сейчас ведь время такое, никто и не подойдёт узнать, что с человеком, буркнут «Пьяный!», и дело с концом. А вдруг ему и вправду плохо? Вдруг у него инфаркт или инсульт?       Олег никак не мог успокоиться, рисуя в голове картины одну страшнее другой. Сходил покурить и набрал мать ещё раз. И в этот раз ему ответили.       – Алло? – донёсся из трубки незнакомый женский голос. – Вы сын?       – Да, – упавшим голосом подтвердил Олег, мигом холодея до пальцев ног. – Что с мамой?!       – Я медсестра больницы № 1, – сообщила невидимая собеседница. – Назовите, пожалуйста, полное имя и возраст Вашей мамы.       Олег с трудом сдержался, чтобы не заорать на врачиху. Он, вроде бы, задал ей вполне конкретный вопрос!       – Морозова Ольга Алексеевна, 49 лет. Так что с ней?!       Врачиха помолчала, сопя в трубку.       – У вашей мамы был инфаркт миокарда. Если хотите, можете подъехать.       – Она жива? – задохнулся Олег.       – Да-да, извините, – испугался голос на другом конце провода. – Я имела в виду, сейчас состояние стабильно... стабильное. Подъезжайте.       – Скоро буду, – мысленно обозвав медсестру идиоткой, пообещал парень и, отшвырнув телефон, закрыл лицо руками. Медленно-медленно опустил голову, скользя руками по лицу и запуская их в волосы. Встал с места. Достал из шкафа куртку. Помахал перед лицом Толяна рукой, добиваясь, чтобы тот снял наушники.       – Я сегодня больше не приду, Толян, – бросил он ему. – Если босс хватится, скажи, что я к врачу ушёл. Потом сам перед ним отчитаюсь.       Толян оторвался от своей стрелялки и посмотрел на товарища.       – Случилось что? – спросил он.       – Потом расскажу, – кивнув ему на прощание, Олег стремительно вышел прочь.       В регистратуре ему подсказали этаж и выдали бахилы. Сидящая на посту медсестра попросила подождать и, вручив ему халат, убежала в глубь коридора за врачом. Олег стоял, облокотившись на стену, и рассматривал облупленную краску на противоположной. Интересно, когда её красили в последний раз?       Послышались шаги. Навстречу по коридору шёл довольно пожилой врач. В отдалении за ним следовал молодой – наверное, стажёр. Олег кинулся к ним.       – Морозова Ольга Алексеевна, – скороговоркой пробормотал он. – Что с ней?       Старый эскулап вздохнул.       – Апоплектиформная кома, – грустно и устало сказал он.       – Какая ещё... кома? – Олег пошатнулся, но устоял на ногах. Эскулап снова вздохнул.       – Ваша мама... Верно? – Олег кивнул. – Ваша мама перенесла инфаркт миокарда. На его фоне развилась апоплектиформная кома. Сейчас состояние стабильно тяжёлое, она подключена к аппаратам...       – Стабильно тяжёлое? – Олег побледнел. – Но звонившая мне медсестра сказала, что просто стабильное...       – Стабильное, – кивнул старый. – Но тяжёлое.       – Но... Вы спасаете её? Она в реанимации?!       Эскулап замялся.       – Мы уже перевели её. Реанимация не резиновая, а состояние Вашей матери всё же стабильное…       – Стабильно тяжёлое, – съязвил Олег. Эскулап оскорбился.       – Позвольте нам самим делать нашу работу, молодой человек, – строго сказал он и тут же смягчился: – По крайней мере, сейчас Вы можете к ней зайти, хотя она и...       – Нет совершенно никакого смысла к ней заходить, – холодно бросил подошедший молодой. – Она в коме и вряд ли Вас даже услышит.       – Я пойду, – заупрямился Олег. – Я хочу её видеть!       – Нет никакого смысла, – процедил молодой.       – Я пойду! – повысил голос Олег. Старый шикнул.       – Не надо кричать здесь, молодой человек, – вполголоса произнёс он и кивнул молодому: – Артём, проводи.       Молодой пожал плечами и, развернувшись, двинулся по коридору. Олег, еле переставляя ватные ноги, потащился за ним. Остановившись у одной из дверей, молодой эскулап толкнул её и, критическим взглядом окинув его бахилы, пропустил Олега внутрь.       Сперва он не узнал её. Лежавшая на кровати полная женщина, укрытая белой простынёй, так мало походила на его мать... Бледное, резко осунувшееся лицо, под глазами глубокие синие тени, посиневшие, будто обескровленные губы... И пикающие рядом адские эскулаповские машины.       – Мама! – позвал он. Она не услышала, не отозвалась. Всё также мерно и редко вздымалась грудь, всё так же были плотно закрыты глаза на осунувшемся и ставшем будто незнакомым лице, всегда таком румяном и живом.       – Мама... – тихо, почти шёпотом повторил он. Врач сердито смотрел ему в спину: говорили же тебе, мол. И он вдруг разозлился. Разозлился на этих дурацких врачей, которые ничего не делают и даже не пытаются спасти его маму! Разозлился на весь мир, допустивший такое, на самого себя, что так плохо обращался с матерью и совсем её не берёг, на Ольгу Алексеевну, которая никак не хотела сдаваться в больничку, а теперь вот развалилась тут без сознания вместо того, чтобы встать и утешить его, напуганного и несчастного! Злые слёзы быстро закипали в глазах, обжигая их. Захотелось разбить окно, дать в морду этому эскулапу, застывшему позади него, как изваяние, разгромить к чёртовой бабушке эту больницу! И пусть его потом закроют на пятнадцать суток! Пусть вообще посадят! Только бы не видеть это застывшее и чужое, словно маска, лицо Ольги Алексеевны...       Олег постоял ещё минуту, дожидаясь, пока испарятся с глаз слёзы. Потом медленно вынул из кармана клочок бумаги с написанным на нём его номером телефона и протянул эскулапу:       – Позвоните мне, если что-то изменится.       И, подумав, добавил:       – Пожалуйста...       Эскулап кивнул, бережно пряча бумажку в карман халата. Не оглядываясь больше, Олег стремительно вышел из палаты.       Звонок раздался в два часа ночи. Олег, вчера вечером усердно заливавшийся коньяком и потому не сразу сообразивший, что происходит, сонно приоткрыл глаза и посмотрел на дисплей. Незнакомый номер. И кому что от него понадобилось среди ночи?       – Морозов Олег Юрьевич? – спросил из трубки холодный мужской голос – похоже, того самого молодого эскулапа. – Гражданка Морозова Ольга Алексеевна скончалась полчаса назад. Вы можете подъехать?       Он не знал, сколько он сидел в темноте, прижав к уху давно молчавший телефон и не шевелясь. Да и не хотел знать. Он вообще ничего не хотел знать. А всё, что знал, хотел забыть. Поскорее и навсегда. Чтобы сознание стало белым и чистым, как лист бумаги, как... «Tabula rasa» – вспомнилась ему какая-то глупая фраза. Кто её сказал? Зачем? Зачем она сейчас?       – Вася, – тихо, одними губами прошептал он. – Это сказала Вася.       Вася. Наверное, нужно позвонить кому-то. Родственникам. Сказать. Пусть приезжают... Он поднялся. Уронил телефон. Поднял. Быстро написал смс. В списке адресатов поставил галочки напротив номеров Василины и Михал Алексеича. Нажал «Отправить». Снова уронил. Пнул его. Улетев под кровать, аппарат жалобно сбрякал об стену.       Двигаясь словно слепой, Олег оделся. Взял ключи от машины. Вышел из квартиры и захлопнул дверь, даже не подумав запереть её. Побрёл вниз по лестнице, шатаясь от стены к стене. «Девятка» завелась не сразу. Олег нервно дёргал ключом, давя на педаль газа. Машина жалобно кряхтела. Наконец мотор всё же завёлся. Ещё несколько минут Олег сидел, пытаясь сообразить, куда надо нажимать, чтобы машина поехала. Потом, забыв включить фары, медленно тронулся с места и выехал со двора.       Кратчайший путь до больницы лежал через городскую объездную дорогу. Олег не любил её – по ней часто ходили фуры и грузовики, выбивая глубокие колеи. Но теперь ему было всё равно. Он равнодушно вырулил на трассу, прибавив газу.       Ночные дороги были пустынны. Словно люди вымерли или ушли, оставив заброшенный город. Сейчас Олегу больше всего хотелось, чтобы так и было. Но люди никуда не делись. Просто мирно спали по своим клетушкам-квартирам. И, наверное, видели сны. Может быть, даже про волшебный мир, где нет горя и зла.       Олег давил на газ. Ветер гнал по покрытой тонким слоем льда дороге позёмку. Темнели наезженные колеи с опасно скользкими краями. Олег не замечал ничего. Равнодушно пронёсся мимо патрульной машины ГИБДД, невесть что забывшей посреди города ночью. Ошалевшие от такой наглости гаишники быстро-быстро стали говорить что-то в рацию. Олегу было всё равно. Это его не касалось. Он видел перед собой застывшее и незнакомое лицо Ольги Алексеевны. Видел какой-то огород, усаженный картошкой. Видел связки лука, висевшие под черепичным навесом. Видел какие-то лица. Видел смеющееся девичье лицо с ярко-голубыми глазами, обрамлёнными пушистыми чёрными ресницами. А ещё – видел прекрасный мир с розовыми облаками. Мир, где нет этой рвущей на части боли, мешающей вздохнуть. Мир, где его обязательно встретят тёплые, такие любимые объятия мамы. Мир, где он больше всего хотел бы сейчас оказаться...       Водитель «Камаза» заметил несущуюся прямо на него «девятку» с выключенными фарами, которую занесло на скользкой дороге, слишком поздно. Он нажал на тормоз, уже поняв, что не успеет. Дёрнул было руль, но тоже не успел. Раздался страшный грохот, и водителя швырнуло вперёд, чуть не придушив ремнём безопасности. Потом он не раз ещё возблагодарит этот ремень, который упросила его пристегнуть жена, и никогда больше не будет забывать пристёгиваться. А жене купит огромный букет цветов.       ...«Вот и всё», – успел подумать он, наблюдая, как медленно, будто в замедленной съёмке, складывается гармошкой, ломается, превращаясь в груду покорёженного железа, капот его «девятки». Через миг навалилась темнота и рвущая на куски нестерпимая боль. А через секунду и она исчезла, оставив только тьму и тишину...       Не открывая глаз, он медленно вдохнул непривычно свежий и вкусный воздух, пытаясь припомнить, какой сегодня день недели, какого чёрта он валяется на чём-то довольно жёстком, как будто на земле, но почему-то тёплой, и почему он проснулся до звонка будильника. Но почему-то вдруг понял, что это абсолютно не важно. Потом запоздало пришло осознание того, что он не может вспомнить, зачем ему куда-то вставать и идти. Вся жизнь быстро таяла в памяти, разлетаясь осколками, как разбитое зеркало. В этих осколках мелькали какие-то лица, какие-то места, какие-то события... Осколки памяти быстро крошились, растворялись в сознании, как растворяется с пробуждением приснившийся сон, и как ни пытаешься его удержать в памяти, только быстрее забываешь... Как сон, уходили из памяти собственное имя, бледная и осунувшаяся Ольга Алексеевна, школьные уроки и драки на переменах, армия, сессии, несданная курсовая, работа, прочитанные книги, просмотренные фильмы, какие-то девушки, какие-то заботы и тревоги, ненависть, страх, горе, боль, покорёженный капот «девятки»... Сознание быстро очищалось, выбрасывая всё лишнее и ненужное, оставаясь чистым белым листом, чистой доской... «Tabula rasa», как сказала бы та, чьё имя уже обратилось в пыль и ушло в ничто, но голубые глаза яркой вспышкой осветили душу. И наступил миг, когда в сознании не осталось ничего. Осталось только ощущения покоя и упоения от чистого ароматного воздуха. Ощущение того, что где-то тут, совсем рядом, его любят и ждут. Больше никогда не придётся никуда спешить, никуда бежать, делать то, что он не хочет делать. Потому что теперь у него есть всё. Теперь он там, где должен быть. Если бы он был уверен, что у него осталось тело, он бы поклялся, что у него защипало в носу. Но вместо привычной тяжести тела его окружала какая-то воздушная лёгкость. Кажется, оттолкнись сейчас от земли – и воспаришь над ней, лёжа на тугих потоках воздуха. Медленно-медленно он открыл и тут же зажмурил глаза, чувствуя, как выползает из правого глаза предательская слезинка. На миг он увидел себя в ночи на берегу какой-то речушки, увидел звёздное небо с росчерком метеора и оранжевую луну, услышал запах сигарет и знакомый, тихий и нежный девичий голос... А потом и это воспоминание рассыпалось пылью. Даже не пытаясь стереть слезу, будто выпуская с ней все остатки душевной боли, камнем давившие на его грудь, он снова открыл глаза и моргнул, давая слезе выкатиться и не мешать ему смотреть. Высоко-высоко над ним, чуть загораживаемые качающимися от ветра подсолнухами, гордо и неторопливо плыли розовые облака.       Он сел и тут же понял, что тело никуда не делось. Во всяком случае, он его видел, только вот ощущал совсем по-другому. Не как «клетку души» и «бренную плоть», а как единый с душой порыв мысли. Он захотел встать и тут же понял, что уже стоит. Захотел оглянуться и осознал, что и так непонятным образом видит всё вокруг – огромное поле подсолнухов, солнце, встающее вдали, за туманом, и розовую бесконечность облаков. А самое главное, видит то, что ищет – маленький домик вдали под сенью огромного раскидистого дерева. И он шагнул к нему, не замечая, как сами собой катятся из глаз крупные слёзы счастья. Ему нужно туда. Там его ждут. Там его любят и всегда будут любить. А он будет любить их...       Он бежал к домику, не чувствуя усталости, чувствуя лишь, как горячо-горячо в его груди от любви, наполнившей вдруг всё его естество. Он бежал, уже предчувствуя, как сейчас встретит его на крыльце кругленькая довольная женщина, которую он с любовью назовёт мамой. Как обнимет он всех тех, кто ждёт его в этом доме. Как будут плакать они от счастья и переполняющей их любви. А потом одна из них, русоволосая и голубоглазая, крепко обнимет его и тихо прошепчет на ухо: «Вот ты и дома. А я люблю тебя. И буду любить тебя вечно...»