Снежный перевал

С тех пор Ханс молил о снеге каждое утро. Выглядывая на улицу, он, конечно, видел убранную белым покрывалом природу, но понимал, что этого недостаточно, чтобы смалодушничать и остаться дома в угоду собственным прихотям. Старенький джип бодренько взбирался по снежному перевалу практически без препятствий. А все прихоти, собственно, сводились лишь к одному черноволосому мускулистому экземпляру, который исправно мозолил глаза каждый божий день. Не болел, не опаздывал и уходил всегда позже всех. Хотя и это не самое страшное. Эрхард развязал себе руки. Теперь он делал все, что хотел, где хотел и как хотел. Он зажимал Ханса в коридорах, не обращая внимания на проходивших мимо, входя в класс, вместо приветствия приобнимал за талию и вообще любыми способами старался показать всем, что омега принадлежит ему и только ему. Колман чувствовал себя измотанным от постоянного сопротивления и попыток держать инстинкты под контролем. Его внутренняя омега устраивала истерики каждый раз, когда Вернер оказывался рядом, то есть – постоянно. Она рвалась и билась от желания оказаться под таким сильным альфой, а Ханс уже почти не находил сил удерживать ее. Он винил себя в том, что Эрхард так обнаглел. Ведь тогда, в учительской, после разговора с директором, Ханс проявил непростительную слабость, и альфа понял, что учитель вовсе не так равнодушен к нему, как хотел показать. К мистеру Морицу, кстати, Колман больше не ходил, знал, что это бесполезно. Хитроумный директор притворится, что не понимает, о чем говорит запинающийся и краснеющий Ханс, а когда уже не сможет выкрутиться, скажет, что эмоциональный омега просто накрутил себя и ему все кажется. Значит, эти наглые руки, с каждым разом открывающие все новые горизонты чувствительности Ханса – это галлюцинация? Пошлый шепот на ушко хрипловатым голосом – игра воображения? Жар чужого тела и крепкие объятия – иллюзия? Тогда у Ханса чересчур богатая и реалистичная фантазия, ведь от одного воспоминания омегу бросало в дрожь. Но больше всего Колмана, пожалуй, пугали последствия. Из-за выходок Эрхарда по школе поползли омерзительные слухи. Ханса на каждом шагу преследовали перешептывания и насмешливые взгляды. Он потерял уважение и репутацию неприступного омеги. А какой же он учитель без уважения учеников? Омеги хихикали, говоря, что стоило найтись упертому альфе, как легендарная ледяная крепость рухнула, не устояв на подтаявшем фундаменте, некоторые альфы осмеливались даже в открытую поздравлять Вернера со скорой победой. А Хансу было настолько тошно, что на когда-то любимую работу теперь он шел нехотя, нарочно задерживаясь по дороге. ______________________________ День сегодня был тяжелый. Целых три урока из пяти с одиннадцатым классом. Немигающий темно-зеленый взгляд, не отрываясь, сверлил омегу все два часа и каждую перемену. Как хорошо, что все закончилось, и ученики уже разъехались по домам. Наслаждаясь тишиной и одиночеством, Ханс поднялся и распахнул большое окно, глубоко вдыхая морозный воздух. Вновь начался кратковременный снегопад, неспособный обрадовать хмурого омегу своей ослепительно-белой размеренной красотой. Где-то позади щелкнул замок, и учитель подумал, что вот это точно галлюцинация, ведь даже верный Адлер устал ждать Колмана и ушел домой пятнадцать минут назад. Но, когда Ханс почувствовал со спины твердость чужого тела, он понял, что присутствие постороннего ему вовсе не мерещится. - Все ушли, знаешь? – произнес Вернер непривычно спокойным голосом. – В здании никого нет, только старенький охранник на первом этаже. Ребята говорили, что он наполовину глухой. - Надо же, какой тонкий намек, - усмехнулся Ханс, - хочешь сказать, что никто не придет мне на помощь? - Тебе не нужна будет помощь. Почему ты думаешь, что я хочу тебя обидеть или сделать больно? – Эрхард обнял омегу со спины, крепко прижимая к груди и целуя куда-то в волосы. - Не знаю, - вздохнул Ханс, - это интуиция, наверное. Да и чего хорошего можно ожидать от несдержанного восемнадцатилетнего альфы? - Мне девятнадцать. - Что? – Колман от удивления даже обернулся, желая видеть лицо обманщика. - Это правда, - рассмеялся альфа, - мне девятнадцать. В пятом классе я так ненавидел школу, что практически не ходил на занятия, и меня оставили на второй год. - Неудачник, - хихикнул Ханс, - а твои всемогущие родители почему ничего не сделали? - Не всех можно подкупить. - А здесь они неплохо справились, - фыркнул омега, скривив губы. - Не злись, - улыбнулся Вернер, - они хотели как лучше. Школа же почти разваливается… - Пятьсот лет стояла и тут вдруг стала разваливаться… - Ханс замолчал, понимая, насколько глупую тему для разговора они выбрали в такой момент. Колман мельком взглянул на часы. Да, в школе действительно никого не могло быть, кроме дедули-охранника. Слухи в этом случае были правдивы – он был глух на правое ухо полностью и частично на левое. Ханс может орать как угодно громко – его никто не услышит. Судя по щелчку, услышанному ранее, дверь заперта, и ключ находится у коварного альфы, так что сбежать тоже не удастся. А так ли хочет Ханс убегать? Задумавшись, омега понял, что уже ни в чем не уверен. Узнав, что Эрхарду девятнадцать, Колман не начал думать о парне лучше. Он был уверен, что альфа распален азартом охоты и неуловимостью жертвы, получив свое, он, наверняка, пойдет дальше, забыв о Хансе. А учитель, отдав то, что берег так долго, останется с разбитым сердцем и поруганной честью. Но с другой стороны, если не Эрхард истинная пара Ханса, то кто же? Разве может существовать в природе притяжение сильнее, чем то, что испытывает Колман к этому непутевому альфе? Даже сейчас, когда он просто обнимает омегу, у того внутри все переворачивается и нестерпимо хочется большего. Как же Ханс устал. Устал сопротивляться, постоянно одергивая себя, напоминая, что Вернер - легкомысленный глупый мальчишка. Устал беречь свою честь и ждать непонятно кого и непонятно как долго. Да кому она вообще нужна, эта честь? Может, хоть раз стоит сделать то, чего не делал никогда – броситься в омут с головой? Ведь во всех романах герои поступают именно так… Колман полностью развернулся к Эрхарду и положил руки тому на грудь. «Будь что будет,» - подумал омега, прикрыв глаза, будто давая разрешение. Альфа ухмыльнулся и захватил в плен покорные мягкие губы. Хансу было все равно, что его первый раз произойдет в классе на учительском столе. Ему лишь хотелось, чтобы Эрхард был нежен и ласков, жаден и страстен, и чтобы любил его хоть чуть-чуть, хоть самую малость. Это, конечно, маловероятно, но что стоит обмануть себя всего на час. А страдать будем потом в тишине, в одиночестве, в занесенном вьюгой доме. Как бы все ни обернулось, что бы ни было дальше, Ханс уже сейчас знал, что никогда об этом не пожалеет. Губы Эрхарда были сухие и горячие. Он явно знал, что делать, и действовал уверенно. Ханс просто отдался ему во власть, покоряясь и забывая обо всех своих опасениях, страхах и последствиях. Просто обнял за шею, зарываясь в жесткие спутанные волосы пальцами, гладя по колючим щекам, и открывался, отвечая неумело, робко. Сильные руки прижимали его все теснее, жадные губы пили чужое дыхание. Омега уже задыхался, когда Эрхард оторвался от его губ, дыша так же загнанно, отрывисто. Альфа посмотрел в глаза Хансу, и у того подкосились ноги от сметающего потока чувств и эмоций, что обрушился на него. Во взгляде Вернера было столько жара, страсти, какой-то животной ярости, словно кричащей "Мое! Только мое! Не отдам!". Сейчас он больше всего был похож на дикого хищника, угрожающе скалящего зубы и предвкушающего скорый пир. Но было и что-то еще, неуловимый отголосок или даже едва заметный солнечный просвет в густых джунглях. Ханс боялся определить его значение, уж слишком это было похоже на то, чего никак не может быть. Ханса прижали еще сильнее, Эрхард впился ему в шею, беспорядочно шаря руками по телу омеги. Колман, не стесняясь, стонал, с благодарностью вспоминая о глухом стороже, и выгибался навстречу жадным губам, запрокидывая голову, чтобы предоставить лучший доступ. Альфа жестко и немного грубо сжал ягодицы Ханса и, приподняв легкое тело, закинул ноги учителя себе на торс. Ханс с охотой помог ему, обхватывая мощные плечи и скрещивая ноги у Вернера за спиной. Вновь взглянув в глаза Эрхарда, омега потерялся, ему хотелось отдаваться и подчиняться, хотелось принадлежать только этому альфе, сказать: я твой, возьми меня и никогда не отпускай. Ханс, дрожа, легко поцеловал Эрхарда в уголок рта, а осмелев, осыпал мимолетными прикосновениями губ все лицо. Альфа усадил Колмана на его же стол и опрокинул на твердую деревянную поверхность. Его руки уже проникли под рубашку и ласкали чувствительную нежную кожу. Ханс потянулся расстегивать пуговицы на своей рубашке, но его руки оттолкнули, и Вернер сам расправился с шелковой сорочкой, оставив на ней лишь пару целых пуговиц, зато успешно стащив ее с омеги. Тогда Ханс попытался снять с Эрхарда вязаный свитер, но и тут партнер справился сам, быстро скинув шерстяную ткань. Было так горячо, приятно и ужасно странно касаться чужой обнаженной кожи. У Ханса никогда не было такого близкого и интимного контакта с другим человеком, и губы Эрхарда на его груди сводили омегу с ума. Вернер целовал его тело везде, оставляя отметины, которые потом будут долго напоминать о случившемся и которые придется прятать. Альфа быстро избавил Ханса от штанов, и Колман остался полностью обнаженным, чувствуя себя беззащитным, и попытался закрыться. Но Эрхард не дал ему такой возможности, раздвинув ноги учителя и вклинившись между ними. Он неспешно гладил ладонями мягкий живот и грудь, задевая покрасневшие соски. Ханс все еще чувствовал себя скованно и хотел прикрыть самое дорогое, но альфа и тут успел раньше него, перехватив тонкое запястье. - Не скромничай, - выдохнул Вернер, наклонившись к самым губам любовника, - я уверен, ты отлично знаешь, как прекрасен на самом деле, - и поцеловал. Глубоко, чувственно. Мимолетно омеге подумалось: ну как эти ехидные губы, постоянно растягивающиеся в надменной усмешке, могли пробуждать у него столько страсти и чувственности? Как могли они быть такими требовательными, властными, сводящими с ума? Плевать было уже на все: на честь, на репутацию и даже на свое дальнейшее существование. Хотелось уже, наконец, познать то удовольствие, о котором все говорят и столько пишут. Решив ускорить процесс и сделать Эрхарда таким же голым, как и он сам, Ханс обломал все ногти, безрезультатно стараясь открыть замок джинс, которые скрывали нечто очень необходимое. Вернер хрипло засмеялся, быстро справляясь с преградой, и в следующее мгновение Ханс мог любоваться альфой во всей красе. Сначала Ханс испугался, поражаясь размерами члена, который, кстати говоря, скоро будет в нем, а потом подумал: это же альфа, созданный для него, и они точно подходят друг другу, так что все будет хорошо. - Не бойся, - шепнули ему на ушко, - я буду осторожен. Колман чувствовал, что там, между ягодиц, уже горячо и мокро, и больно, вроде бы, быть не должно. И еще он чувствовал, как судорожно сжимается его дырочка, предвкушая сладостное вторжение. Вернер нежно выцеловывал живот Ханса и, опустившись чуть ниже, лизнул основание небольшого ровного члена в окружении темного пушка. Омегу выгнуло дугой, и он издал длинный протяжный стон, практически умоляющий о продолжении. Эрхард, нежно целуя головку члена, покружил пальцем вокруг истекающего смазкой сфинктера и осторожно ввел его совсем на немного. - Не больно? – спросил альфа. - Н… Н-нет, - простонал Ханс, и дальше Вернер действовал увереннее и быстрее. Когда в расслабленного омегу стало свободно входить три пальца, Эрхард приставил к отверстию головку члена и лег на Колмана, опираясь одной рукой о стол. - Ханс, - альфа прихватил зубами нижнюю губу учителя, возвращая его в реальность, - я вхожу. Получив утвердительный кивок, Эрхард двинулся вперед, раздвигая тугие стенки. Ханс стиснул одной рукой край парты, а другой впился в плечо Вернера и зажмурился, закусив губу. - Потерпи немножко, - попросил альфа и резко вошел на всю длину, издав низкий полустон–полурычание. Омега вскрикнул, и из уголка глаза скатилась единственная слеза, которую тут же Эрхард подобрал языком. - Уже все, я внутри, - прошептал Вернер. Он замер, не двигаясь, и стал покрывать лицо Ханса поцелуями. Его руки крепко обняли учителя, пальцы зарылись в длинные распущенные волосы. Ханс тихо всхлипывал с закрытыми глазами, не от боли, нет, от того ощущения, которое разрывает сердце, когда ты настолько близок с другим человеком, когда кто-то внутри тебя, и ты хотел бы, чтобы это длилось вечно, потому что это Эрхард. Самый несносный альфа, единственный, кому удалось зацепить так сильно, буквально впиться стальными клыками в горло, пробраться под кожу и прорасти до самых костей. И Колман понимал, что, если он не будет нужен этому альфе, то и самому себе он тоже будет без надобности. Когда Вернер уйдет, Ханс не сможет просто жить дальше. Эрхард гладил омегу везде, где мог дотянуться, и послушно ждал разрешения. Выдержка парня поражала Ханса. Когда боль исчезла полностью, Колман едва заметно кивнул, и альфа медленно двинулся назад. Сначала осторожные и неторопливые, движения переросли в быстрый сумасшедший темп, и класс наполнился стонами и криками. Ханс изгибался в руках партнера, он отдавал всего себя до последнего вдоха, до последнего биения сердца, и Эрхард, принимая его дары, возвращал не меньше. В этот момент Колману казалось, что его приняли, как омегу и как пару, и что все будет хорошо. Все быстрее и быстрее, все глубже и глубже, все сильнее и сильнее… Ханс уже ничего не слышал и ничего не видел, только бездонные темно-зеленые глаза, только обжигающие и такие необходимые губы и заполненность до предела… И вспышка, заслонившая собой весь мир, казалось, и не особо сейчас нужный. Тело омеги свело до хруста костей, по мышцам прошелся электрический разряд, и что-то внутри будто взорвалось любовью и наслаждением. Хотелось плакать и смеяться одновременно, потому что Ханс никогда такого не испытывал, и любить, до безумия любить того, кто ему все это подарил. В следующую секунду Колмана тисками сжали в медвежьих объятиях, на бедрах широкие ладони наверняка оставили внушительные синяки, а у уха словно зарычал дикий зверь. Эрхард рвано выдохнул и почти сразу отстранился, выйдя из Ханса и не допустив сцепки. Колман же подумал, что альфа, видимо, не хочет от него детей, и пришедшая эйфория растворилась без следа, оставив оцепенение и едва теплящийся огонек надежды. - Это было просто великолепно, - утомленно выдохнул Вернер и, посмотрев на наручные часы, подскочил, как ужаленный. - Вот черт! – от души выругался альфа и заметался по классу, подхватывая вещи. – Мне до шести нужно успеть! Натянув шмотки косо и криво, Эрхард клюнул Ханса в щеку и, выскакивая из класса, крикнул: - До завтра! До завтра. До завтра. Омега сидел на своем столе голый и повторял про себя эти слова, бездумно пялясь в одну точку. Вот и все. Все кончилось, как Ханс и предполагал, его альфа ушел. Конечно, зачем ему нужна пара в девятнадцать лет, когда хочется погулять и попробовать как можно больше нового. Перед ним сейчас открыт целый мир возможностей, зачем связывать себя с кем-то одним. Бедная надежда скончалась тихо и мирно, как умирают давно и безнадежно больные люди. Торопиться уже было некуда, и Колман апатично оделся, собрал сумку и вышел из кабинета. Главное, доехать до дома без аварии и живым, хотя это уже относительно. Укрыться там, где все родное и знакомое. Главное, пережить первое время. Когда же пойдет снег? ______________________________ В занесенном вьюгой доме, Где зашторено окно, Молишься потухшей воле, Спрятавшей свое лицо. Молишься, чтоб поднималась, Чтоб восстала из руин. Все, что от тебя осталось Пусть покоится, аминь. Чтоб, когда тебя не будет, Воля выросла горой. Чтобы видели все люди – Ты в порядке, ты живой. Свечи тают на камине. Будь он проклят… и любим, Повторяя его имя – Эхо в доме, ты один. Без него не жить, ты знаешь, Время – жалкий шарлатан. Как свеча, степенно таешь, Только воля держит стан.