Лето 146 до нашей эры.
И они вернулись. Греция знала, что рано или поздно она увидит корабли с бурыми парусами в неповинных волнах моря. День за днём она смотрела на горизонт, прося богов смиловаться над теми, кто решился пересечь линию между землёй и небом. Она забыла запах свежего ветра и цветов. Забыла вкус чистой воды и сладкого винограда. Всё, чем она жила, была соль ветра и моря. Даже во все она чувствовала её горечь на своих губах, в своих лёгких. И всё равно... Она ждала. Она не верила своим глаза сначала, думая, что палящее солнце решило сыграть с ней злостную шутку. Но нет... Это были они. Римские корабли, несущие выживших воинов. Греция приказала слугам накрыть столы, достать самые сладкие вина и разжечь самые горячие костры, чтобы после пира они могли бросить кости со стола в пламя на радость богам. Её приказ был тот час исполнен. Греция не была воином. Она не видела себя на поле боя, не желала нести меч в своих руках. Она верила, что у каждого в этом мире была своя цель, своя судьба. Она видела себя как учёного, в какой-то даже степени, как историка. Люди увядали на её глазах. Папирус и глиняные дощечки распадались в пыль или пепел в огне. Однако она оставалась всё той же. Её память так же остра как и пару сотен лет назад. Каждое лицо и событие чётко отпечатано в её памяти, как чернильные буквы на письме. Греция записывала всё и запоминала всё вокруг неё. Галлия и Британия делились тем, что произошло с ними в Карфагене. Они охотно давали ей детали на запись. Говорили о том, как палило солнце по их коже, сжигая до красноты. Упоминали сухие ветра и песок в их глазах. Греция слушала и кивала время от времени, записывая всё, что только могла. Это всё были лишь наброски. Первые очертания истории, которую она позже укутает в красивые слова и предложения. Она хотела оставить только лучшее для тех людей из будущего, что когда-нибудь прочтут её хроники. “В какой-то момент мы решили просто блокировать город. Ждать, пока они не сойдут с ума за стенами. Однако это так же означало, что мы будем ждать. Наши запасы тоже будут тратиться, поэтому Рим принял решение, что я, он и Британия не будем пить пока Карфаген не рухнет. Год без единой капли воды, безумие!” Жаловался Галлия, одновременно говоря и выпивая вино из бокала. Только лишь воспоминания об осаде, заставили его горло гореть от жажды. Сам же Рим молчал. Это не укрылось от внимания Греции, которая кратно бросала беспокойные взгляды в его сторону. Она заметила, что он не ел, лишь перебирал еду на тарелке и порой подбрасывал её в жар огня. Обычно радостный и гордый от победы Рим теперь сидел как призрак войны, который оставил своё земное тело в далёких пустынях Африки. Так продолжалось весь вечер. Галлия говорил больше всех, Британия порой ему кивала и подтверждала его слова, но Рим молчал. Греция записывала. И вот наконец-то, когда записывать было больше нечего, оба кельта удалились из обеденного зала. Слуги приготовили прохладные комнаты и горячие ванны для них. Греция пожелала им сил и ещё раз поблагодарила за всё, что они сделали. Она отложила папирус в сторону и посмотрела на Рим. Он всё так же сидел на месте, смотря куда-то вдаль, погружённый в свои мысли, холодный как мрамор стола с уже остывшими яствами. Она видела, что что-то было не так. В ней закрались предположения, что именно могло повлиять на юного римлянина, но она решила не теребить его раны. Греция встала со скамьи и медленно подошла к нему. Стук её сандалей и шелест её тёмно-синего подола отозвался в прохладных белых стенах зала. Рим будто даже и не видел её, глубоко осевший в своих мыслях, утопающий в них, как в тёмном болоте. Пламя жаровни отражалось в его золотых глазах, но впервые в них не было пламени его сердца. Греция бесшумно присела рядом с ним и осторожно положила руку на его каменное плечо. От его тела исходил невероятный жар. Сила и мощь лились из его мышц как лава из вулкана. Теперь сидя рядом с ним она наконец-то поняла, что маленький юнец Рим остался в прошлом. Римлянин заматерел, испещрённый шрамами, которые, возможно, никогда не затянутся. Его руки огрубели от кожи поводьев и стали меча. Кожа лица сухая от ветра и соли крови. “Я убил его.” Слова Рима прогремели в зале. Сам мир был готов задрожать перед его мощью, но всё же... он выглядел поражённым, подавленным. Карфаген должен был быть уничтожен. Греция припоминала слова его генерала и с горечью приняла свою правоту. Она знала, что смерть Карфагена ударила по нему. Даже хоть тот и был врагом, но он был одним из них. Бессмертным. Тем, кто шёл через реку времени, благословлённый богами, как верила Греция. Она никогда до этого не слышала, что такие как они могли умереть. Данный факт завораживал и пугал её. Ведь её жизнь тогда имела конец, а значит имела цену, значение, важность. “Что именно случилось?” Она осторожно провела рукой по его волосам, в которых всё ещё были кристаллы соли. Рим вздохнул и посмотрел на яркое пламя. Красно-золотой свет резал по его глазам, но он упорно всматривался в языки пламени, будто пытаясь увидеть что-то. “Я предлагал ему сдаться, говорил ему, что если он сложит оружие, то я позволю ему жить. Дам ему новую историю, новую жизнь...” Рим замолчал на мгновение, сомневаясь в том, сколько именно он должен рассказать ей. “...однако вместо этого он добровольно зашёл в пламя, раскинув руки.” “Тогда это было его решение.” Греция спокойно кивнула головой. “Но я мог его остановить.” “Как?” Голос Греции лился на него, как прохладная вода в жаркий день. “Скажи мне, как ты мог его остановить?” Её присутствие успокаивало его, остужало. Она была нежна, как только могла быть сама любовь. Девушка осторожно отодвинула его отросшие волосы в сторону от его лица и, еле касаясь, пробежала пальцами по отвердевшему контуру его скул. “Если бог смерти может придти за нами и унести в Аид, то так тому и быть.” Она спокойно сказала, её губы дрогнули в нежнейшей улыбке. “Карфаген решил гореть с его людьми, потому что это был его долг. Всё, что мы можем сделать, это запомнить его.” Рим оторвал взгляд от огня и посмотрел на неё. Она была гораздо старше его, точно так же как и был Карфаген. Рим знал, что чем старше люди становились, тем ближе они были к смерти. Было ли это так для них тоже? Чем старше страна, тем ближе она к краху? Эта мысль пугала его. Ведь это означало, что Греция уйдёт в мир теней раньше него. Рим смотрел на неё и не мог поверить, что однажды эти тёмно-зелёные глаза превратятся в пепел, раскрывая пустые глазницы на белом черепе. Он всегда шёл в бой с верой, что выйдет из неё. Он впитывал жар и крики, веря, что это его цель, что сам Марс послал его на эту землю для того, чтобы бесконечно идти вперёд вместе с людьми. Но нет... Ничего не вечно. “Не надо.” Она улыбнулась и положила свою мягкую ладонь поверх его грубой. “Не уходи так далеко в темноту. Великие умы мира боролись с вопросом жизни и смерти на протяжении столетий. Я слушала их, нашёптывала мои идеи, спрашивала богов, надеясь на ответ. Однако ответа нет. Кто мы? Зачем мы тут? В чём смысл смерти? Мы сами пишем ответы.” Он слушал её, пытаясь запомнить её голос. Он внезапно понял, что за годы его отсутствия, он совершенно забыл нотки её слов, шелест её языка на ветру. Он понял, насколько сильно ему не хватало её. Кожа её ладони поверх его была мягкой как китайский шёлк, тёплой как свежее молоко. Он пытался вобрать в себя эти воспоминания, чтобы сохранить с собой навсегда. Однако он знал, что этого было не достаточно. Он боялся, что всё-таки забудет её. Уже сейчас его мысли метались от одного страха к другому. Он был всевластен над войной, бессилен перед временем... Рим повернул свою ладонь, поймал пальцы Греции и поднёс к своим губам. Её руки пахли горьким папирусом и чернилами. Его сухие губы мягко обхватили кожу её пальца в лёгком как ветер поцелуе. Он был осторожен, будто бы боялся её гнева, как богини. Он прикрыл глаза, вбирая в себя воспоминания о каждой детали. Греция не дрогнула и даже не удивилась. Она слегка повела головой, наблюдая за ним. Её сердце таяло, тронутое его нежностью. Рим отстранился от её ладони и поднял своим пальцы к её волосам, таким же мягким как и она сама. Её волнистые тёмные шоколадные волосы сами обвивались вокруг его пальцев. Он двинул свою ладонь дальше к её лицу. Его грубая ладонь была как острый камень на жарком берегу моря. Однако Греция не отвернулась от него. Он притянул её ближе к себе и попробовал на вкус её губы, сладкие как мёд, опьяняющие как вино. Воздух задрожал в его лёгких. Рим забыл обо всём в этом мире, для него существовала лишь она. Он был готов отдать все любые воспоминания, его душу и тело, лишь бы просто запомнить этот момент. Запомнить её тёплые женственные губы. Он отстранился на мгновение, поймал её выдох и снова затянул в ещё один поцелуй, вбирая её всю в себя и оставляя кусочек его самого в ней. Греция прильнула ближе к нему, обхватывая его каменные плечи, как облака горы. Вибрация его бешеного дикого сердца нахлынула на неё, как самая сильная волна моря, утопила её и унесла в океан горячих поцелуев. Он сомкнул руки вокруг неё, прижимая крепче к себе, и она добровольно растворилась в его объятиях. Они оба окунулись в человечность и не могли больше выплыть из неё. Их разум был стар, но их тела молоды и полны огня. Их страсть горела жарче и сильнее любого жертвенного огня в ту ночь, в том обеденном зале. Даже когда завистливые языки пламени охолодели и потухли, Рим и Греция продолжали тонуть в жаре тел друг друга.*** Лето 1945.
Воздух пылал в комнате. Джонс готов был поклясться, что маленькие огоньки жара возгорались тут и там. Влажный кислород душил его, наполняя лёгкие мерзкой липкой тяжестью. Однако его дискомфорт был просто несчастной песчинкой в многокилометровой пустыне горящей боли, через которую проходил Япония. Кику не прекращал кричать ни на секунду. Кровоточащий кусок мяса человеческой формы метался по постели. Он ворочался, пытался выбраться из собственного тела, охваченного агонией, радиацией, что сжигала его регенерирующую плоть снова и снова. Его раны продолжали заживать и тут же открывались. Кожа слезала с него слоями. Медсёстры пытались помочь ему, наложить бинты или что-то подобное, но он не давался. Даже ремни, которые сковывали его запястья, лодыжки и живот, не могли удержать его на месте. Страны победители наблюдали за всей этой картиной с невиданным до этого ужасом через длинное окно в палате японца. Особенно поражён был Яо. Он видел в своей жизни всё: яды, пытки, сжигание, пулевые и ножевые ранения. Но подобную боль и побои были для него в новинку. Их нечеловеческая быстрая регенерация работала против Кику, не позволяя ему умереть. “Ядерное оружие,” Джонс кивнул головой самому себе. “Так мои учёные это назвали.” Он закончил эту войну. Он был тем, кто поставил твёрдую и значимую точку в этом безумии. Он поступил правильно. У него не было даже и грамма сомнения, что его поступок... “Это чудовищно, Альфред.” Франциск отвернулся от окна, пытаясь сдержать в себе рвотные позывы. “Что-то подобное не должно существовать.” Яо покачал головой, но не оторвал взгляда. Ему было приятно знать, что его брат получил по заслугам и всё же... Подобное оружие в руках такого идиота как Джонс? Это настораживало. “Сколько у тебя этих бомб?” Англия повернулся в сторону Америки. Сначала Джонс растерялся. Почему все так негативно отреагировали? Неужели это не то, чего все хотели? Окончательного разгрома нацистских сил и их союзников. Все кричали, что они устали от войны и хотят скорейшего завершения. Он преподнёс им победу и мир на серебряном блюдце, а в ответ они шарахаются от отвращения и страха. “Я... Я не могу об этом разглашаться. Эта тайна.” Американец скрестил руки на груди, отказываясь подчиняться бывшему воспитаннику. “Тайна?” Заметил Франциск. “То есть мы больше не союзники и ты в любой момент можешь эти бомбы сбросить на нас?” “Я просто готов ко всему!” Альфред возразил, уклоняясь от полного ответа. Он не врал. Он никогда не мог быть уверен, что сегодняшние союзники не станут завтрашними врагами. Его постоянно поучали, что он действует без плана, без подготовки. Теперь это всё это было в прошлом. К чему эти осуждения? Россия совершенно не сдвинулась с места и не сказала ни слова. Она продолжала наблюдать за муками японца со спокойным выражением лица. Она скользнула рукой по стеклу, разделяющего комнату на безопасную и радиоактивную зону. Её поседевшие волосы придавали ей призрачную холодную бледность, которая обдавал на всех окружающий леденящим бризом из штормового моря. Даже в палящую азиатскую жару, она не чувствовала тепла. Особенно сейчас, когда крики японца, раздавались эхом в её голове. “У кого-нибудь есть револьвер?” Наконец-то отозвалась Россия, прервав все пререкания. Америка слегка приподнял бровь. Револьвер? Им было до сих пор дозволено носить оружие для безопасности. Официально на бумаге, ничего ещё не было закончено. Он не совсем был уверен к чему бы ей он понадобился, но достал свой револьвер из кобуры под курткой. “Я надеюсь, ты не собралась его на меня наводить.” Он настороженно попридержал оружие к себе. Он увидел, как отражение девушки в стекле слегка улыбнулось. Анна повернулась к нему, сохраняя всё ту же холодную спокойную улыбку на бледных губах. Она подняла свою ладонь с тонкими пальцами и обрисовала невидимый крест у себя на груди, давая немое обещание не навести пистолет ни на кого. Джонс хотел ей верить, хотел думать, что у неё был какой-то план встать на его сторону. Хотя он и слабо представлял для чего ей понадобился бы револьвер. Американец осторожно протянул оружие ей на встречу. Анна обхватила его ладонь обеими руками и задержала свои холодные пальцы на его запястье. Считывала пульс? Однако это продлилось лишь мгновение, после чего она притянула оружие ближе к себе. Его ладони скользнула пару раз по холодному металлу. Она открыла барабан и осторожно принялась вынимать патроны. Один за одним она вынимала маленькие холодные пули. Запах металла и пороха щекотал её ноздри. Этот запах за последние годы уже успел стать частью её привычной жизни. “Я провела недели в плену, месяцы в осаде и годы на поле боя.” Она продолжала улыбаться и складывать патроны себе в карман, пока в барабане не осталось лишь одной заряженное отверстие. “Я могу рассказать тебе историю каждого шрама на моём теле.” Она закрыла барабан и прокрутила его. “Точно так же как и любой из нас здесь.” Она махнула свободной рукой в сторону остальных стран. “Любой... кроме тебя.” Она слегка склонила голову набок, пробивая в американце дыру своими аметистовыми глаза. Она продолжала улыбаться, но её глаза блестели острым, как охотничий нож, блеском. “Россия... Пожалуй, мне бы хотелось забрать...” Джонс протянул руку обратно к своему оружию, предполагая, что последующие события ему не очень понравятся. “А знаешь почему?” Анна спросила, снова прокручивая холодный барабан. Ритмичное быстрое пощелкивание зазвучало громче болезненного рёва японца. “Мы были все выращены на войне. Для нас всегда считалось долгом выходить на поле боя самим. Мы - одно из самых важный орудий для нашего народа. Самые лучшие бойцы, опытные и почти бессмертные. Это наш долг выходить друг против друга, проливая кровь и глядя врагу в глаза.” Барабан остановился снова. “Ты лично шёл на врага в этой войне?” Она приставила дуло ружья к своему подбородку, навела палец на курок. “Россия, что ты задумала?” Яо отшатнулся назад. Анна даже не дрогнула от слов китайца. Она упорно смотрела Джонсу в глаза, будто бы даже не моргая. Она пыталась найти в нём хоть крупицу чести, храбрости. Но не видела ничего. Её палец не дрогнул и надавил на курок. Щёлк. Отверстие было пустым. Анна продолжила улыбаться... и снова прокрутила барабан. “Ты сидел в осаде со своими людьми или прятался в уютном центре, дожидаясь, пока всё закончится?” Она подставила дуло к своему виску и нажала на курок. Пусто. “У тебя хватило смелости сделать хоть что-то своими руками?” Она прокрутила барабан снова. “Или ты как жалкий трус сидел и наблюдал за нами? Идиотами.” Она поднесла дуло к своему лбу, нажала на курок. Пустой щелчок снова. “К чему ты клонишь?..” Джонс застыл на месте, наблюдая как русская играла в рулетку сама с собой. Её рука не дрогнула ни разу. Улыбка примёрзла к её болезненно бледному лицу. Анна сделала шаг в его направлении, прокручивая барабан. Стоп. Она поднесла дуло к своей груди. Щёлк. Пуля не вылетела и не разбила её грудную клетку и рёбра. Однако улыбка спала с лица Россия. “Отрасти себе яйца, жалкий трус, прежде чем пытаться спасать мир.” Она бросил револьвер к его ногам, Джонс сделала шаг назад на всякий случай, если вдруг курок случайно сработает. “Меня тошнит от тебя.” Стены вокруг них стали покрываться льдом. Трескаться и шептать. Трус. Жалкое ничтожество. Он ничего не стоил, никогда не стоил. Решил поиграть в героя, а сам сидит и наблюдает за точками на экране. Второсортная жалкая пустая трата жизни. Холодные слова и оскорбления окружали его со всех сторон. Слова вибрировали в стенах не только голосом России, но и тонами всех кого он только знал. “МОНСТР!” Крик Кику из палаты впервые смог собраться в слова. Живое мясо окончательно порвало ремни и бросилось к окну. Японец ринулся в стекло, оставляя кровавые разводы и гной, сочащийся из его вечно разлагающегося и заживающего трупа. “ЧУДОВИЩЕ!” Япония выл, складывая слова безгубым ртом. Тёмные глаза без сгоревших век впивались в американца. Лица Франции, Англии и Китая стали плавиться на его глазах. Кожа забурлила на их лицах и стала обваливаться кусками. Белки глаз вытекали из глазниц, оголяя мясо и нервы за ними, а потом и череп. Джонс бросился бежать по коридору. Подальше от видений и режущих слов, но он будто бы застыл в одном моменте. Он бежал, выбрасывал ногу за ногой вперёд, но никуда не двигался. Он всё так же был напротив окна, об которое обезображенный японец стал биться лбом, пытаясь выбраться из палаты. Его союзники бурлили и сгорали от радиации, но продолжали нашёптывать горькую правду. Припоминая ему все битвы, в которых они мучили свои тела и души, чтобы выиграть войну, пока он был вдалеке. Герой? Скорее опухоль на карте, которую давно пора срезать. Может хоть радиация сможет его выжечь? Анна наблюдала за всем происходящим. Она покусывала собственную нижнюю губу до крови, наслаждаясь бесполезными потугами американца. Ликование плескалась внутри её алых глаз, почти заставляя её постанывать от удовольствия. Он был в её руках. Довольно пустой беготни по воспоминаниям. Она помучила его достаточно. “За тобой уж точно никто не придёт.” Она промурлыкала и холодное облако пара сорвалось с её губ.