***
Анна пошевелила головой, чувствуя, как что-то жёсткое шуршит на подушке под её шеей. Её собственные волосы. Они прилипли к взмокшей от температуры шее. Она тяжело вздохнула, ерзая на постели, не открывая глаза. Ей всё ещё частично казалось, что она спит, но это уже была реальность. Открывать глаза было больно. Её тошнило, но вместе с этим мучила жажда. Она не могла выдавить из себя ни единого звука из-за сухости во рту, но ей казалось, что стоит только перевернуться на живот, как всё последнее содержимое желудка выберется наружу. Холодная капля пота скатилась по её щеке. Чёрт. Всему виной та рана. Она не на своей земле, поэтому тело тяжелее реагирует на заживление, да и происходит это медленнее теперь. - Тише, дитя, тише, - голос, похожий на хруст снега, вернул ей часть сознания. Анна нашла в себе силы поднять взгляд чуть выше и вбок. Её веки дрожали, угрожая снова закрыться и унести сознание во тьму. - Всё будет хорошо, - холодная ладонь Генерала Мороза легла на её лоб, из-за чего по чёлке побежала тоненькая корочка инея. От этого холода становилось легче. Он был успокаивающим и таким родным. Самым близким сравнением были бы родительские объятия, вот только они должны быть тёплыми, Анне же хватало этого холода, от её вечного защитника, советника, спутника, да и просто друга. Она слышала звон стекла, звук плещущейся воды совсем рядом с ней. К её губам поднесли стакан воды. Глотая её, она чувствовала маленькие кусочки льда, что образовались на поверхности воды в стакане. Тошнота отступала, а вот сознание обратно возвращалось. Осторожно и медленно, но этого было достаточно, чтобы она могла теперь хотя бы не бояться внезапной потери сознания. - Спасибо, - тихим из-за долгого молчания голосом сказала она. - Не стоит, дитя, - холодным тоном ответил Мороз, это было привычно для него. – На чужбине лечиться гораздо сложнее. Чужая земля не лечит, она отталкивает. Тут нет ничего нашего. - Кроме победы, - не согласилась Анна. – Скажи, как долго я уже так лежу? Девушка повернула голову на подушке вбок, чтобы было легче смотреть своему собеседнику в глаза. Она медленно, но глубоко дышала, чувствуя прохладу только что выпитой воды внутри себя. Это успокаивало, помогало понять, что она всё ещё жива. - Уже прошло почти четыре дня. Даже твой враг уже успел прийти в себя, хотя многие думали, что он разбился насмерть. Обошла его всё-таки костлявая стороной, - старик потёр рукой серебристую бороду, нахмурив белые, как снег, брови. - Пусть, - выдохнула девушка. – Я сделала то, что должна была. По крайне мере, теперь для меня эта война закончена. Как же она хотела это сказать. Закончено. Всё кончено. С одной стороны теперь внутри неё была пустота, которую раньше заполняли бои, кровь, гул пушек и топот военных сапог. Удивительно, как за несколько лет что-то столь ужасное, как война, может стать привычным и войти в нормальный по её представлению образ жизни. И вот теперь внутри ничего этого нет. Тишина. Хочется спать. Закрыть глаза и утонуть в этой тишине, чтобы весь мир просто замолчал после всего этого марша войны. Она повернула голову на подушке и посмотрела на светло-бежевый потолок. Она должна радоваться победе, но ей хотелось просто ещё поспать. Она осознала, что ещё жива, успокоилась, а теперь… Теперь можно и отдохнуть, одной. Просто побыть немного одной. Генерал наблюдал за тем, как медленно её бледные веки закрыли сиреневые глаза, которые в последний момент стали холодными, как аметист. Может быть, это просто из-за усталости. Да. Усталость. Просто усталость. За дверьми комнаты прозвучал грубый хлопок, заставивший Генерала сжать челюсть, в его взгляде появился старческий укор. Не понимал он нынешних стран, которые так яро обожают шуметь и громко топать. Бескультурное молодое поколение, хоть они ещё считают себя стариками. До статуса стариков им ещё воевать и воевать. А громкие шаги продолжали распространятся по коридору, обустроенному картинами и многочисленными вазами. Пруссия шёл широким шагом, быстро пересекая пространство от поворота до поворота. Каждые встречные двери он раскрывал нараспашку, так что они громыхали о стены. Испания следовал за ним, смотрел на всё это и не мог удержаться от ухмылки. Конечно, он понимал, что его другу просто не терпится поскорее разобраться, что же, чёрт возьми, произошло с Франциском, однако, учитывая характер Гилберта, без намыливания шеи или хорошенького пинка под зад не обойдётся. Испания был уверен, что ему придётся его попридержать, всё-таки француз ещё не очень сильно окреп. Голова Бонфуа почти зажила, но вот некоторые рёбра ещё ужасно мешали ему дышать, как он слышал. Чёрная дверь. Белая дверь. Бежевая дверь. - Эй! Давно не виделись! Тёмно-коричневая дверь с позолоченной ручкой. Франциск оторвался взгляд от письма, сидя на кровати, и удивлённо посмотрел на гостей. Однако удивление продлилось лишь первые несколько секунд, ведь совсем скоро оно сменилось грустью. Совсем скоро француз поморщился, как от боли, покачал головой и отвёл взгляд. Его тело было перебинтовано. Как Испания и думал, голова уже действительно зажила, так что на ней повязки не было. Длинноватые волосы Франциска частично закрывали его глаза, как будто это могло ему помочь избежать ещё и чужих взглядов. - Я надеюсь, ты нам расскажешь, что же за дерьмо такое случилось, что ты слетел с катушек, - Пруссия прошёл вглубь комнаты и сел на кресло, вальяжно откинувшись назад. Испания мягко улыбнулся, глядя на друзей, и прислонился к стенке, скрестив руки на груди. Оба друга Франциска пристально посмотрели на него, ожидая хоть какой-то реакции. - Я думал, что вам должны были всё рассказать. Я сошёл с ума и всё, - покачал головой Франциск, убрав письмо в сторону на прикроватную тумбочку, а после сцепил руки вместе перед собой у себя на коленях, не смотря на друзей. Пруссия сжал кулаки. Он что, действительно думает, что может так просто отмазаться? Честное слово, Гилберту постепенно становилось плевать на то, что он уже и так ранен, и просто хотелось вмазать по этой бледной французской роже. Чёрт возьми! В этом мире нихрена просто так не случается! Особенно лучшие друзья внезапно не превращаются в фанатиков и психопатов. Да, понятие «дружба» для стран практически не применимо, но Гилберт Байльшмидт знал Франциска Бонфуа, знал своего чёртового друга и не мог принять просто как факт то, что он в какой-то момент решил покорить весь мир. - Говори, - Пруссия угрожающе подался вперёд, поставив локти на колени. - Гилберт, - Антонио строго посмотрел на него и нахмурился, покачав головой. Не надо на него давить. Если Франциск не готов рассказывать, то лучше и не надо. Он их друг, рано или поздно сам расскажет. Ему просто надо самому высказаться, так и ему, и им станет легче. - Что «Гилберт»? – Пруссия переместил свой взгляд с француза на испанца. – Тони, мы пришли за ответами. Я сыт по горло тем, что нас порой считают бесчувственными машинами политики или войны, я хочу, блять, знать всё прямо здесь и сейчас. Две страны после этой войны валяются в кровати, это, по-твоему, нормально? Раньше только проигравший так приходил в себя. Ещё и я день провалялся сам, не мог встать на ноги из-за пули в бедре и раны под коленом. А дальше что? Кому-то размажет рожу пушечным ядром? - Ну, напомнить тебе, что я во время инквизиции как-то сжёг Англию? - Пожал плечами Испания. – И ничего. Ходит до сих пор. - Этого придурка не жалко, - отмахнулся Гилберт. – Но что по поводу остальных… Внимание мужчин снова переместилось к их другу. Он молча наблюдал за их диалогом, понимая, что в их словах есть толика правды. - Когда-то… - Сдавленным голосом начал Франциск, переместив взгляд к окну. – Все мы были семьёй. Тётя Греция держала нас за руки, когда мы были слишком буйными, я помню, что у неё была очень сухая кожа на них, - Франциск сжал свою ладонь в руке и перевёл на неё взгляд, раскрыв свою ладонь и слегка поднеся её к лицу. – Мы ходили на уроки каждый день, до момента пока солнце не станет жечь во всю силу. Тогда нам разрешали поиграть в тени или поплавать. Я помню… - Он посмотрел на свои синие и зелёные вены под тонкой кожей запястья. – …моего отца. Это теперь только лишь образ. Я забыл лицо, забыл голос, забыл рост, телосложение, всё… Кроме его спины в тёмно-синем плаще и его широкой улыбки, когда он слегка оборачивался ко мне. Дедушка Рим. Дядя Македония. Тётя Египет. Стерва Британия… - Его голос становился всё тише, он опустил свои руки, уставившись невидящим взглядом куда-то вдаль. – Это всё ушло. Мы не можем встретиться, когда захотим. Не можем улыбнуться друг другу, чтобы это не приняли за политическую интригу. Не можем спасти тех, кто нам дорог, ведь нас как бы не существует. Разве это жизнь? Мы ведь могли спасти стольких… - Франц, - тяжело вздохнул Антонио, вспоминая прошлое. Гилберт молчал. Он не был в числе тех, кто был под опекой Рима, но помнил своё детство с Венгрией и Австрией. Это было весело. Чертовски весело. Однако и это тоже ушло. Они теперь скучная женатая парочка, которая потеряла тот задор, ту тягу к жизни. - Я часто думал, мог ли я спасти Жанну. Если бы люди знали, что страны существуют, они могли бы прислушаться ко мне. Её бы не сожгли. Она могла бы жить и… - Состариться и умереть? – Закончил за него Гилберт. – Люди гибнут каждый день, как бы мы к ним не привязывались. Рано или поздно Орлеанская Дева всё равно бы погибла, позабытая и морщинистая. А эта смерть навсегда выжгла её на страницах истории, иной и храброй. - Ты думаешь, что это лучше? – Вдруг повысил голос Франциск, сжав зубы. - А разве нет? – Фыркнул Байльшмидт. – Мы не можем влюбиться в них, потому что они так же быстротечны, как вода. Не успеешь ты толком распробовать вкус, как она уже растворилась внутри твоего тела, но на смену придёт новый глоток. Если ты хочешь сделать нас, стран, открытыми для своих людей, то не обязательно становиться психом! - Послушай, - более мягко обратился Антонио к Франциску. – Франц, я тоже скучаю по тем дням, когда мы были вместе. Я скучаю по сестре, но мы не можем вернуться назад. - Потому что это решаем не мы, - Бонфуа крепко сцепил руки вместе, так что костяшки побелели под светлой кожей. - И не будем решать никогда, - щёлкнул языком Пруссия. Ему самому это не особенно нравилось. Как бы он хотел, чтобы с него когда-нибудь были сброшены оковы этих обязательств. Он видел толику правды в словах друга, как бы безумно это не звучало, но иногда просто хотелось жить. Именно жить! Чтобы он мог просто работать как человек и иметь иногда отдых, чтобы можно было выпить с друзьями, сыграть с ними в карты, не подписывая при этом никаких бумаг, не уверяя, что это не является политическим заговором, союзом и прочей ерундой! А потом вечером… пофлиртовать с любимой девушкой… Анна слегка встряхивает волосами, с улыбкой глядя на него. В сиреневых глазах блестит насмешка. - Ты всё-таки ужасный хвастун, Байльшмидт, - слегка хихикая, говорит она, не отводя от него тёплый взгляд. …провести с ней ночь… - Если вдруг выяснится, что у тебя меньше бумаг, чем у меня, я подам официальную жалобу Петербургу за лишение меня жизни методом сверхурочной работы, - накручивая прядь волос из чёлки на палец, Анна замечает, как он смотрит на бумаги в её руках. Свечка в ночи догорает свои последние минуты, а она всё сидит. Они оба сидят, ведь ещё кучи работы надо закончить им обоим, а его делегация отбывает уже утром. Времени в обрез. Времени лишь до утра. …а потом в один прекрасный день, возможно, даже услышать от неё, что она ждёт ребёнка. - Иди сюда! – Анна поднимает Николая на руки и целует в пухлую щёчку. Императорский сын заинтересованно смотрит на неё своими большими глазами, приоткрыв пухлые детские губы. - Вечная нянька, - усмехается Байльшмидт, глядя на всю эту картину. - Это можно назвать своеобразным отдыхом. Следить за императорскими детьми легче, чем за целой машиной государства. Ау! – Младенец хватает девушку за прядь волос и дёргает, одновременно наматывая на маленький кулачок. Но этого не будет. Никогда. Их жизнь – это пыль бумаг, соль крови, горечь поражения и пьянящая сладость победы. Вечная жизнь. Монотонная. Нечеловеческая. Что-либо менять бесполезно. Это не пройдёт, а просто превратится в ещё одну войну. - Франц, у тебя ещё осталось то виски, которое тебе Скотт подарил до того, как всё это началось? – Вдруг приободрился Антонио. - Да, оно лежит где-то в шкафу, кажется, или должно быть на полке с книгами. Я точно не помню, - растерялся Франциск. - Запьём горечь и всю эту фиговую ситуацию? – Пруссия ухмыльнулся, осознав довольно приятные намерения Карьедо. - Ещё как запьём! – Улыбнулся он. А почему бы, собственно, и нет? Дипломаты сейчас всё обсуждают. Остальные страны заняты своими делами, а они немного побудут людьми. Совершат кучу глупостей потом по пьяни. Это будет так обычно и весело. Гилберт теперь уже расслабленно откинулся назад на спинку кресла. Он обожает свободу, а такие вечера давали ему именно то, чего он так хотел. Свободу жить. Виски оказался именно на книжной полке. Бутылка успела за всё время покрыться пылью, хотя это и было вполне объяснимо. У хозяина дворца явно не было времени тут частенько бывать. Все время Франциск перемещался с места на места, с одной завоёванной территории на другую, и сейчас оказался наконец-то дома, вместе с кучей непрошеных гостей, раненных и не очень. Что ж, проигравший всегда должен платить. Антонио достал три стакана из шкафа с винами и разлил ярко-оранжевый алкоголь по ним. Франциск спокойно смотрел на друзей. Он знал, что только они могут так сейчас спокойно с ним говорить и даже начать распивать напитки, будто ничего и не было. С остальными будет всё гораздо сложнее. Они либо его возненавидят на ближайшие несколько лет, либо затребуют большую компенсацию. Как бы эгоистично это ни было, но пока из него не выбили всю эту затею, он выбирал только тех, кто был ему близок и приятен в общении. Если бы его план удался, то он начал бы мстить. За все моменты в истории, какие только можно. Когда Антонио протянул ему стакан, то француз даже смог выдавить из себя уставшую улыбку и принять предложенный алкоголь. Теперь всё должно пойти дальше. Ну и вид у него. Увидев своё немного искажённое отражение, Франциск укоризненно покачал головой и пригладил волосы, после чего уже сделал большой глоток. Тень войны медленно сползает со стран, отрывая их человеческую часть, которой, к сожалению или к счастью, свойственны самые обыкновенные эмоции и чувства. У них есть семья, есть любовь. Ирландия подпрыгнула на месте и сорвалась с дивана, чтобы обнять вернувшихся с фронта братьев. Кевин и Уилл не стали сопротивляться объятиям, когда старшая сестра чуть ли не повисла на них. Что ж поделать, они выше неё, хоть и младше. Скотт наблюдал за этим с лёгкой ухмылкой на губах, покручивая в руках дымящуюся толстую сигарету. Где-то в одной из комнат Венгрия меняла повязку своему мужу. Он поймал её свободную от бинтов ладонь и поцеловал. Наконец-то она может больше не волноваться за него. Венгрия никогда не была неженкой, но всё-таки женское сердце не могло не холодеть от страха каждый раз, когда приходили новости. В неухоженном саду был Меттью. Он стоял, прислонившись к одной из колонн спиной, покручивая в руках крошечного игрушечного солдатика. На самом деле это была не столько игрушка, сколько украшение. Солдатик был гладким и сделанным из стекла, фигурка свободно перемещалась между пальцами. В детстве Франциск обещал ему, что будет дарить по солдатику на каждый День рождения, тогда он медленно соберёт своё собственное прекрасное войско. Не получилось. Воин так и остался одним в его команде. Теперь он стал вечным напоминанием о том, что было и могло бы быть. Канадец опустил взгляд на игрушку и сжал её в кулаке. На втором этаже был кабинет Франциска. Там уже было настоящее царство пыли, однако это не остановило Артура. Он стряхнул с бумаг пыль и пробежался взглядом по аккуратно выведенным буквам. Ох уж это пристрастие французов ко всему вычурному и идеальному. Даже рабочие бумаги оформлены как какие-нибудь приглашения на балы. Однако важен не сам вид, важно содержание. Всё возвращалось на свои места. Уже совсем скоро все снова будут заниматься своим делами. Хоть некоторые вещи и поменялись, но ко всему можно приспособиться. Они привыкнут к новым устоям, к новым ролям, к новым отношениям, и продолжат жить, идя по тонкой грани между человеком и страной, живя зажатыми в этих тисках ограничений и правил до тех пор, пока и их час не настанет, что очень маловероятно. Каждый из них носит цепи на руках, которые перетягивают из политики в войну. Жизнь. Это жизнь. Возможно.***
- Твою мать, мы свободная страна или нет? – Гилберт ударил кулаком по столу Людвига. Его брат в это время как раз отвечал на очередное письмо от канцлера и был полностью погружён в процесс. - Мы должны сами во всём разобраться, а не верить чужим словам! Помнишь, что я тебе говорил, когда ты был мелким, все вокруг и всегда врут, особенно нам! Ты меня слушаешь? – Пруссия закрыл ноутбук брата рукой, привлекая теперь его, хоть и раздражённое, но всё-таки внимание. - Брат, я связан по рукам и ногам. Мы не должны делать опрометчивых поступков… - Ты уже их делаешь! – Резко прервал Гилберт его тоном, который сразу показывал, что он не потерпит раздражения. – Это не Дальний Восток. Это уже Европейская часть нашей планеты, мы должны знать, что там и как на это реагировать, но вместо этого ты медлишь, выжидаешь. Чего? - Потому что я хочу увидеть результаты того, что сейчас произошло, чтобы понять тогда уж, что делать, - Людвиг старался говорить спокойно и лаконично. – Когда ситуация в динамике, её трудно предсказать, но когда у нас есть уже стабильный результат, то с этим легче работать. - Уже поздно будет всё останавливать, когда будет результат. Что, если это что-то плохое? Ты ведь даже ничего толком и не знаешь, а полагаешься на те мизерные сведения, которые нам предоставляют. Это тупо! - Это надёжно, нашим людям именно это и требуется, - Людвиг сцепил перед собой руки в замок. Что он мог ещё сказать брату? Что ему точно так же хотелось бы во всём разобраться? Но это невозможно. Да и ситуация непростая. Как это воспринимать? Он растерян. За всё время удерживания власти и ответственности в своих руках, он никогда ещё не сталкивался с таким смятением. Весь мир переворачивался для него с ног на голову. Он должен всё удержать: внешнюю политику, внутреннюю политику, экономику. Всё. Это его долг. - Тогда я сделаю всё сам, - встрепенулся Пруссия, оттолкнувшись руками от стола брата, на котором руки до этого лежали. - Что ты задумал? - Я больше не существую, так? – Он развернулся на месте и зашагал в сторону двери. – Значит, могу делать, что хочу и когда захочу. На мне нет больше никаких обязательств, - Гилберт распахнул дверь. – И плевать на политику! Хлопок. Висевшая на стене картина свалилась и загрохотала по полу. Людвиг чувствовал, как у него в висках начинала стучать кровь. Голова была готова взорваться и выпустить алый фонтан на стены, как при разрыве фрукта. Он надеялся, что вся эта ситуация быстро закончится. Однако опыт подсказывал, что это далеко от завершения, всё только начинается. Они ещё не завершили все переговоры по Сирии, а теперь ещё и это. Ему казалось, что он слышит, как по швам трещит мир. Трещит всё то, что принято называть миром, начиная от покоя, заканчивая картой земного шара. Хрустит лёд на севере земли. Анна бежала по зимнему парку. На улице ещё практически никого не было, но она отправилась на утреннюю пробежку. Холодный воздух помогал прийти в себя. Она слышала только своё тяжёлое от бега дыхание и глухое сердцебиение. Это вырывало все другие мысли из головы. Она была сосредоточена только на беге, на то, чтобы заставлять себя бежать вперёд. Аметистовые глаза холодно смотрели вперёд, как будто девушка вовсе и не была тут, а всего лишь внутри себя. Ломается камень многовековых сооружений. Яо рассматривал видео событий, которые произошли, пока они все были заняты. Ему всё творившееся на экране казалось дикостью. Он видел что-то подобное уже довольно давно. Люди озверели. Сошли с ума. Вся эта ярость, этот гнев, разве может человек в нынешнее время себя так вести? Словно дикий зверь. Не животное, а именно зверь. Обезумевший. Опьянённый дикостью свободы. Китай покачал головой. Это явно предоставит кучу проблем. Трещат привычные устои. Италия сжал в руках список подписей, которые когда-то они все подписали в Доме. Обычная бумажка. Она утеряла всю ту значимость, перестала быть своеобразным рукописным символом того, что они всё ещё люди и могут быть дружны, что они могут идти вместе, не обращая внимания на различия. Рядом на столе зазвонил телефон, который итальянец поспешил взять и ответить на звонок. - Да, - ответил Феличиано. – Нет, ничего не отменяется. Я не передумал. Раскалывается многовековой камень гор. Япония сцепил руки в замок перед собой на столе и положил на них подбородок, прикрыв глаза. Ему не нравилось то, что начало происходить. Европейцы опять затевают что-то. Опять там начинаются волнения, однако… Он был просто уверен, что тоже окажется в это втянут. Он опутан связями, как паутиной. Паутина какого паука крепче - это выяснится в ближайшее время. Ему не дадут ничего решить за себя, никогда не дают. Порой Кику себя за это начинал глубоко презирать. Если бы только перерезанное горло могло хоть что-то решить. Он пал слишком низко. Возвысился как страна, но просто втоптан в землю, как человек. Ответ для Кику, кто же он всё-таки, был давно известен, но его это не устраивало. Совершенно не устраивало. Разбиваются солёные волны и чёрные камни берегов. Артур затушил половину сигареты в пепельнице и выдохнул дым. Не то, чтобы у него все еще сохранилось пристрастие к сигаретам, сейчас даже они не помогли немного расслабиться. Чёрт, как всё не вовремя. Эта девчонка. Она срывает все его планы. Он никак не рассчитывал, что что-то подобное произойдёт. Мир сейчас слишком нестабилен, а эта полоумная ещё больше всё расшатает. Англия чертовски ненавидел, когда что-то шло не по его планам. Стирается граница между разумом и безумием. Альфред приподнялся на локтях, слегка потряхивая головой. На этот раз он очнулся на жёстком сером ковре. Предстояла ещё одна ночь недопонимания и бесполезных догадок. Фальшивая Анна уже ждала его, сидя на кресле, закинув ногу на ногу. Ржавеют цепи оков. Пруссия шёл широким шагом по аэропорту. Он собирался сам всё увидеть своими глазами и разобраться, что к чему. Если получится, то он сможет даже поговорить с Олей или с её столицей, но просто сидеть на месте и получать обработанную информацию он не собирался. Это не в его стиле. Как же Великий может обойти всё стороной? Хех, тогда весь земной мир просто к чертям развалится. Он подошёл к кассе и купил билет на самый близкий рейс до Киева. Надо действовать сейчас. Он не собирался ждать, когда будет уже поздно что-то менять. От автора: Итак, ваш дорогой слуга всё-таки поступил на переводчика и теперь оказался в полной жопе, так что поэтому главы теперь выходят, мягко говоря, редко. Однако я уверяю вас, я не забыла про эту работу. У меня есть концовка для неё, и я обязана к ней прийти. Я хочу рассказать о персонажах и хочу порадовать вас. Так что не теряйте меня. Ах, да. Blast you, Джонс! (Британский вариант ругательства «чтоб тебя») Из-за тебя мне приходится учить вдвое больше слов! Кхм. Я спокойна. Я спокойна. Впереди ещё китайский… Яо… Ну зачем тебе четыре тона?