Другая сторона мечты

      Расположить нашу большую компанию на ночлег оказывается задачкой со звёздочкой: в доме шерифа всего одна гостевая спальня, а идею поселиться в ближайшем мотеле она отметает сразу же и отговаривает остальных. В итоге комнату занимают Сингеры, диван в гостиной отдают Сэму, а мы с Артёмом селимся в детской, раз Оуэн всё равно ни на шаг не отходит от родителей точно так же, как стараются не отходить от него они. Терещенко благородно уступает мне более подходящую моему росту и более мягкую кровать мальчика, забирая себе старую раскладушку, а я лишь надеюсь не всполошить никого криками, если мне снова приснится кошмар. Дин между сном на полу и сном в «Импале» без колебаний выбирает Детку.       Долго ждать сон не приходится — усталость и нервное потрясение быстро берут своё. Мне снится бесконечный лабиринт, коридоры которого залиты непроглядной тьмой и ориентируюсь в которых я лишь прикосновением к стенам. Брожу по нему точно бесконечность, ища выход, но выхода нет — только повороты, новые повороты и снова повороты, раз за разом.       — Нужен свет, — слышится голос рядом. Знакомый такой голос со знакомой такой ленивой ехидцей.       Я замираю.       — Ты ненастоящий, — шепчу я настолько тихо, что походит на вздох.       — Поспорим?       — Убирайся.       — Ууу, какие мы смелые, — цокает голос. — Здорово грубить Сатане, когда не стоишь к нему лицом к лицу, да?       — Что тебе нужно? — осторожно спрашиваю я, стараясь не думать о Су-Фолсе. Он может наведаться в город в любой момент, и даже против него одного мы не выстоим без жертв. Глупо, конечно, считать, что Люцифер не знает, где оставил своих зомби, но лучше всё же не подавать ему идей прогуляться.       — Брось, ты же не думаешь, что я не знаю, где вы? — мягко смеётся он, вторя моим мыслям. — Мне просто неинтересно проделывать длинный путь к вам, только чтобы снова услышать от Сэмми отказ. Может, стоило оживить ради этого Джессику, как думаешь? Или хотя бы ту девочку-оборотня, как бишь её... Мэдисон?       — Что тебе нужно? — повторяю я с нажимом в голосе.       — Ну, обычно я коротаю ночи во снах малыша Сэмми, — слышится шорох, и голос звучит ближе, но я не рискую оборачиваться. — И это было забавно, по-настоящему забавно... но теперь к нему не пробиться. Ты знала, что сны можно защитить от вторжения?       — Знала.       Я же ему и посоветовала когда-то.       Однажды, будто вечность назад, мы обсуждали наши кошмары и пришли к мысли, что, если представить в управляемом сне комнату и нанести на её стены защитные знаки, ангелы, возможно, не смогут пробиться. Сколько я ни пыталась, у меня ничего не вышло — Кастиэль неизменно продолжал приходить, я уже со счета сбилась, сколько попыток остались неудачными, прежде чем я сдалась. Видимо, у Сэма всё-таки получилось.       — Будешь уговаривать меня примкнуть к вашей стороне Апокалипсиса?       — Слишком много чести, — фыркает Люцифер. — Мы и без тебя неплохо справляемся, как видишь.       — Тогда зачем ты пришёл? — я всё ещё не оборачиваюсь. Не хочу смотреть ни на один из его обликов, особенно если он натянул личину кого-нибудь из моих близких. Погибших близких, присутствие кого в этом сне сломало бы меня, если бы он пожелал.       — Познакомиться. Здорово наслышан о тебе, особенно после того, как вы уничтожили демонов в Канзасе.       — Ты всё равно ненавидишь демонов.       — Громко сказано. Мне на них плевать. Но всё же я впечатлён, что вы справились, — говорит Люцифер и тут же снова фыркает: — Немного жаль, что идея с демонами была не моей. Справедливости ради, я вас даже не искал.       — Зачем тебе всё это? — я решаюсь, наконец, задать самый сложный вопрос в нашем противостоянии.       — Разговор с тобой? — невинно отвечает вопросом на вопрос архангел.       — Апокалипсис, — ответ на свой вопрос я тоже знаю, но, в отличие от меня, сам Люцифер ещё не думал над ним. И вряд ли желает думать.       Я не надеюсь, что разговор со мной изменит намерения Сатаны, но... кого я обманываю? Я надеюсь. Немного. Не взаправду.       — Ты поверишь, если я скажу, что так предначертано Богом? — ехидничает он.       — Я верю, что пророчества можно изменить. Что их нужно изменять.       — Очередная чушь про свободу воли и прочую сознательность, — перебивает Сатана раздражённым тоном, и я почти представляю, как он небрежно машет рукой. — Знала бы ты, сколько раз я слышал о ней. Подсказка: столько же, сколько смеялся с этого заблуждения. Придумай что-то более оригинальное.       Я замолкаю на пару минут, размышляя, удастся ли мне проснуться, если я того захочу. Сейчас я понимаю, что это сон, осознаю его, и в теории этого должно быть достаточно, чтобы разрушить иллюзию, однако сколь сильно мне ни хочется сбежать от разговора с Люцифером, ничего не выходит. Лучше бы это оказался кошмар, от которого я бы подскочила, как ошпаренная, спустя... время.       — Ты можешь предоставить людей самим себе, — произношу, наконец. — «Дьявол — большой оптимист, если думает, что может сделать людей ещё хуже», слыхал эту мысль?       Люцифер лишь снова фыркает. Возможно ещё закатывает глаза, но я не вижу, могу только представить себе.       — Я удовлетворила твою потребность развлечься? — не выдерживаю я, наконец. Если не удаётся сбежать отсюда, то, может, стану скучной настолько, что он сам меня отпустит?       Чувствую движение ненастоящего воздуха вокруг себя, как если бы Сатана решил переместиться в желании стоять ко мне лицом к лицу, и спешу зажмуриться — нет, не хочу его видеть. Если он натянул личину, мне будет больно, если явился в реальном облике — опасно. Памела Барнс уже расплатилась за своё настойчивое любопытство, мне такая цена не по карману.       Люцифер смеётся, я чувствую тепло от его дыхания на своём лице и отшатываюсь на шаг, стараясь держать дистанцию.       — Я хочу сыграть с тобой, — объявляет он весело. — В маленькую игру, правила предельно просты: твой друг и все остальные не умрут, даже останутся в своём уме, если ты оставишь Винчестеров разгребать свои проблемы самостоятельно. Присоединяться к злу с печеньками не обязательно, нам зануды вроде тебя не нужны. Идёт?       Вот оно. То, чего следовало ожидать. Меня ставят перед выбором, как когда-то Дина, и тогда он смог принять правильное — для брата, для меня, но не погибших одержимых — решение... смогу ли я?       Я не обольщаюсь великодушием Люцифера насчёт предложения просто уйти своей дорогой. Даже если я сбегу с апокалиптической вечеринки, мне не дадут спокойной жизни ни демоны, ни ангелы. Кто-нибудь меня разыщет в тот день или час, когда я буду наиболее уязвима, когда помощи будет ждать не от кого и неоткуда. Даже если самому Люциферу будет плевать на меня, кто-нибудь из шестёрок захочет разжиться козырем в моём лице.       — Это... сделка? — выдавливаю я тихо.       — Если хочешь, — небрежно бросает Сатана. — Могу даже поцелуйчик подарить, чмок-чмок.       И тут до меня доходит: его здесь нет. Это всего лишь моё сознание, очередной затянувшийся кошмар.       — Ты в этом так уверена? — смеётся он.       — Настоящий Люцифер не стал бы предлагать мне сделку, — рычу я раздражённо. Конечно, как я сразу не догадалась!       — И что, по-твоему, сделал бы настоящий Люцифер?       — Он бы не снизошёл до такой, как я, даже скуки ради.       И в подтверждение своей решимости я открываю глаза, готовая встретиться с кем угодно — гигантским ослепляющим столбом архангельского света, Ником или кем-либо из погибших родных и друзей, — либо увидеть перед собой пустоту, доказывающую мою догадку.       Что же, я не вижу ни того, ни другого.       Я вижу лишь потолок в комнате Оуэна Миллса. Выкрашенный в синий цвет с нарисованной на нём астрономической картой звёздного неба, даже созвездия подписаны флуоресцентной краской. В темноте видно плохо, но, кажется, кровать находится прямо под Алголем. Дизайнер явно прогадал с фен-шуем.       А вдруг я ошиблась, и всё это случилось на самом деле? Тогда теперь лишь от моего решения зависит жизнь двух десятков местных, не говоря уже о близком мне человеке, перед которым я буду чувствовать себя виноватой всю оставшуюся жизнь, несмотря на исход этой истории.       Мысль об Артёме тревожит меня, и я приподнимаюсь на локте, чтобы посмотреть, как он там, не потревожила ли его я, если разговаривала во сне. Однако раскладушка пуста.       Первая же мысль, самая мрачная, прошибает меня словно током. Требуется глубокий вдох и долгий выдох, чтобы успокоиться и решить начать его поиски с кухни.       Мои ожидания оправдываются: парень сидит за столом, пьёт чай и читает книгу под надстольным светильником — освещение здесь раздельное, позволяющее не использовать общий свет без необходимости.       — Не спится? — спрашивает он, едва замечает меня.       — Воды попить пришла, — вру я, ищу на сушке стакан и наполняю его из-под крана. Хотя на самом деле жажду утолить не помешает. — А ты?       — Бессонница, — вздыхает Артём. — Уже пару ночей заснуть не могу, если честно. И, как ни странно, чувствую себя огурцом.       Эти слова мне не нравятся, даже учитывая, что я в курсе всех особенностей физиологии местных зомби. Словно эти слова подтверждают неизбежное, пророчат беду.       Я, точно оттягивая время, пью воду маленькими глоточками — не хочется возвращаться в спальню. Не хочется новых, да и старых тоже, кошмаров. Поэтому рассеянным движением я нащупываю один из стульев и присоединяюсь к Артёму за столом, но не смотрю на него — не хочу смущать тем, что пялюсь. А не пялиться на бледность его кожи и слабо похожие на обычные человеческие синяки под глазами не получится. Так же, как осознавать при этом, насколько мало ему осталось.       Мне не даёт покоя ещё кое-что.       — Тим, почему ты так хорошо говоришь на английском? — решаюсь я нарушить тишину, которую прежде прерывал лишь шорох страниц. — Ты знал его до...?       — После смерти языковые барьеры рушатся, помнишь? — пожимает плечами парень.       — Я думала, это только в раю.       Он произносит на немецком что-то длинное и звучащее так, будто его язык — автомобиль, лихо подпрыгнувший на всех кочках; вернее, острых гранях существующих букв. Узнаю в сказанном я именно немецкий лишь по общему, характерному для этого языка, звучанию, щедро почерпнутому мной из немецких песен Rammstein, которые я слушала, но никогда не понимала слова, в отличие от их же англоязычных композиций. Ну и благодаря паре знакомых артиклей.       Кажется, я должна была как-то отреагировать на сказанное, но я лишь, обернувшись, взираю на Артёма и глупо моргаю.       — Серьёзно? — хмурится он.       — Как видишь, — развожу руками я. — Я бы сказала, что меня, возможно, как-то неправильно оживили, только дело в том, что я точно знаю, как здесь оживляют. Может кто и становится гуру в языках или науках после смерти, но обычно после клинической и это, скорее, исключение.       — Приятно знать, что я исключительный, — легкомысленно фыркает Артём, хотя глаза его выдают беспокойство.       Я в ответ цитирую знаменитое: «Живи так, как будто ты сейчас должен проститься с жизнью, как будто время, оставленное тебе, есть неожиданный подарок», в оригинале. Из латыни это — первое, что приходит в голову, и только вспомнив перевод, я осознаю, насколько иронично сейчас звучу.       — Я читал Марка Аврелия, так что не считается, — возражает Артём.       Я пробую древнерусский, на что парень отвечает мне на мове, которая звучит чуть сложнее своего предка, но понятна так же, как большинство европейских языков при знании латыни. Особенно когда живёшь «на югах».       — У тебя родственники с СНГ? — удивляюсь я, и на мой вопрос Артём лишь театрально округляет глаза. — А, точно. Терещенко.       Он выдаёт пару реплик на испанском, но со мной это не прокатывает, потому что здесь я уже успела нахвататься языка от южноамериканских мигрантов достаточно, чтобы перекинуться парой осмысленных фраз. В ответ я вспоминаю всё, чему меня не научили в школе на французском, прежде чем я его бросила. Со стороны наше противостояние полиглотов походит на пинг-понг — не хватает только спортивного инвентаря.       Сдаёмся мы после того, как я не понимаю что-то длинное на китайском и песню на нганасанском (как Артём додумался до разговоров на почти потерянном языке малых народов Севера, я так и не понимаю). Уже то, что парню удаётся без подготовки болтать на таких сложных языках, которые он точно не учил, подтверждает оба наших мнения. Правда мы настолько увлекаемся этой игрой, что едва вспоминаем причину, по какой начали.       — Это плохо? — наконец, спрашивает Артём осторожно. — То... что я столько знаю.       Я не вижу в происходящем ничего хорошего, но заставляю себя пожать плечами, лишь бы не заражать своими тревогами.       — Ты не пробовал то же самое на Карен и Оуэне? — спрашиваю я. — Вдруг в твоём случае виновата ангельская лоботомия?       — Тогда ты тоже должна знать хоть что-то.       — Мне тогда повезло. Меня вытащили раньше, чем... — мой голос осекается. Боль, которую я успела испытать, была невообразимой, но по сравнению с тем, что перенёс Артём — цветочки. Страшно представить, в каком состоянии он находился, когда ангелы с ним закончили.       Вдруг парень ухмыляется, и это настолько не вяжется с упадническим настроением нашего разговора, что сбивает с толку.       — Независимо от того, почему я говорю на всех языках мира, в этом есть плюс, — выдаёт он жизнерадостно. — Я теперь могу работать переводчиком... чего угодно и где угодно.       Действительно ли он в это верит или хочет лишь подбодрить меня, я не знаю, но сердце тоскливо сжимается от этих слов. Должно быть, мои мысли отражаются у меня на лице, потому что веселье Артёма тут же гаснет.       — Всё хорошо? — спрашивает он осторожно.       Я могла бы сказать сейчас что угодно — соврать, перевести тему, даже обратить ситуацию в шутку, но сил держаться не остаётся. Поэтому я лишь преодолеваю несколько шагов, разделяющих нас, и, склонившись, порывисто обнимаю парня, прижимаюсь щекой к его макушке.       — Я не хочу терять тебя снова, — шепчу я.       Кто бы мог подумать, что несколько месяцев назад мы просто знали друг друга в лицо и не стремились сделать это знакомство более близким! Я-то уж точно не стремилась, переживая затяжной перерыв от прошлых отношений, и заводить новые... как-то не хотела. Не бежала от них, не вдавалась в крайности из разряда «все мужики — сволочи, долой патриархат», не экспериментировала. Просто плыла по течению и на Артёма, как на всех остальных немногочисленных парней на потоке, смотрела без интереса, исключительно как на однокурсника.       Сейчас, как и во время нашего танца, я жалею, что была так непозволительно глупа. Вряд ли наши отношения спасли бы его от смерти, и мне в таком случае было бы наверняка больнее терять не просто невинного знакомого, а своего парня или хотя бы друга, но наши жизни точно стали бы ярче от полученных в обществе друг друга эмоций. Даже сейчас мы на одной волне, общаемся как старые приятели, хоть не принадлежим одной неформальной тусовке.       — И не потеряешь, — ошеломленный моей реакцией парень неловко касается моего локтя. Прикосновение это неожиданно тёплое, будто подсознательно я ожидала почувствовать мертвенный холод.       И снова я теряю шанс замять этот разговор, оставить секреты при себе, лишь бы не портить другим людям жизнь. Они заслуживают знать, но куда больше они и их близкие заслуживают счастья от воссоединения — незамутненного страхами перед неизбежным будущим.       Моё затравленное молчание затягивается, и парень отстраняется от меня, чтобы посмотреть мне в лицо. Кажется, он всё понимает, поскольку следующим его вопросом становится:       — Люда, сколько у меня времени?       Я лишь сжимаю губы и мотаю головой, взглядом умоляя его не спрашивать. Глаза щиплет от поступающих слез.       Артёма это не убеждает.       — Люда, сколько у меня времени? — повторяет он с нажимом в голосе.       — Пять дней, — выдавливаю я. — Пять... всего.       Смотреть на его опустошенное такими вестями лицо больно. Он ведь только начал надеяться!       В памяти снова всплывают слова Люцифера, его предложение. Хватит ли мне осознания, что Артём, Карен, Оуэн и остальные местные живы и счастливы, чтобы найти смелость выйти из игры? Всё-таки превратить свою жизнь в Ад, но наяву?       Сейчас — вряд ли. Я не тешу себя иллюзиями.       Я слишком малодушная для этого.       — Прости, — бормочу я, выражая в этом жалком звуке все сожаления, которые словами не передать. Да и не нужно передавать, ведь наверняка Артём и сам понимает, что я имею в виду.       Во всяком случае, от его успокаивающего хлопка по моей руке спустя пару минут очередного затянувшегося молчания становится немного легче.       Видимо, приняв хотя бы часть горькой правды как нечто неизбежное, Терещенко озирается на посветлевшее за окном небо:       — Скоро все проснутся. Не хочешь прогуляться?       Я вспоминаю безразличие Дина и страдания Сэма, их бойкот, которому даже три зомби не помеха. Винчестеры продолжат игнорировать меня во всём, что не касается охоты, и после недавнего разговора Дин вряд ли попытается пригласить меня на мозговой штурм по срочному искоренению популяции местных зомби.       Со стороны Артёма это похоже на предложение сбежать. Хотя бы ненадолго. Подкупает, что сбежать со мной, человеком, испоганившим его жизнь месяцы назад и продолжающим в том же духе, поэтому у меня просто не находится сил отказать.       — Пойдём, — отзываюсь я, давя в себе сомнения.