Другая сторона мечты

      Осознание сказанного Сэму и его невиновности в моей неспособности найти безопасный выход из ситуации приходит где-то посреди работы над «планом» в морге. Как раз между дозой обезболивающего и обработкой результата перекисью в процедурной, пока фельдшер отлучился. Нам с Винчестером не ругаться надо, а просто сесть и подумать вместе. А я — хороша, конечно же, — бросила его один на один с жаждой и придумала феерическую чушь, которая при практически стопроцентном провале гарантирует крах всех наших глобальных планов на Апокалипсис во всех их, даже не раз отменённых за эти месяцы, вариациях. О бункере, равно как некоторых других важных Винчестеровских заначках, так и вовсе можно будет позабыть — не та информация, которой стоит располагать, когда планируешь наведаться в стан врага.       Но времени, если оно ещё есть, у меня в обрез, поэтому с выбором как-то тоже искать особого разнообразия не приходится. Остаётся идти по уже определённой в голове дорожке и верить в лучшее. А Сэм отходчивый — помирюсь.       Спустив все деньги в карманах на автомат, я обречена добираться до нужного места пешком. Не сказать, что идти приходится слишком далеко, и я стаптываю все подошвы, но на назойливо урчащий пустой желудок лучше бы добираться на автобусе или такси. Да и принудительные обливания после процедур в морге в качестве ещё одной меры предосторожности под вечернюю прохладу дают весьма зубодробительный результат. Надеюсь, в итоге я не слягу с простудой или даже пневмонией. При условии, что буду достаточно жива для всякого рода респираторных заболеваний.       Впрочем, если совсем начистоту, то я понятия не имею, куда иду. Просто шагаю вперёд, прислушиваясь к собственным ощущениям. Может оно и к лучшему, что нет никаких невольных попутчиков — вон, в двух кварталах от больницы с полдюжины человек обирают продуктовый магазинчик на заправке, поедая награбленное тут же, и продавец явно не стремится препятствовать этому, распихивая по карманам содержимое кассового аппарата. Приходится проскользнуть как можно незаметнее, чтобы они не посчитали меня конкурентом и не прибили ненароком. Мимо них и следующих нескольких мест, которые подверглись нападению внезапно оголодавших и оттого ставших на скользкий путь мародёрства людей.       Ощущения, которым я доверяюсь, приводят меня к Domino's Pizza, где на парковке действительно стоит «Импала» — в свете наступающих сумерек она кажется брошенной, а не припаркованной. Пиццерия встречает меня на удивление безлюдной, руша все мои ожидания. Я прекрасно помню канонную серию про Голод (Винчестерам я в этом не признаюсь, но она — одна из моих любимых; была таковой, во всяком случае), и тамошний полный трупов ресторанчик оптимизма не вселял. А здесь даже тел нет, не говоря о выживших или просто живых. Только на полу прямо под ногами разбросаны объедки, изрядно пострадавшая посуда и буквально растерзанные ёмкости из-под соусов и приправ. Кое-где в неверном сумрачном освещении попадаются пятна, похожие на кровь, везде летают мухи. Откуда-то — наверное, с кухни — отвратительно воняет горелым мясом и палёными волосами.       Как будто ковбои пробежали.       Однако куда подевались все трупы несчастных обжор? Или их тоже сожрали?       Но самое главное: где Дин? Не мог же он поддаться всеобщей тяге. Или мог?       — Дин, — негромко зову, оглядываясь по сторонам. — Дин!       А в ответ — тишина, перебиваемая лишь жутким жужжанием мух и моим собственным рваным дыханием. Только мёртвых с косами, как в великом и вечном, не хватает.       Сглотнув, я пробую снова:       — Дин, ты здесь?       Наверняка, будь охотник здесь, он бы давно уже вышел из укрытия и навешал подзатыльников: пришла сюда одна прямо в лапы к Голоду — раз, оставила Сэма без присмотра — два, снова мешаюсь под ногами — три. Согласна даже на оплеухи, лишь бы он сделал хоть что-нибудь, перестал пугать меня ещё больше, чем я уже напугана.       Только Винчестер не выходит. Или не слышит, однако звать громче я не рискую.       Вместо этого следую за идеей проверить кухню. При одной мысли «желудочный кит» предвкушающе урчит, на что я больно хлопаю себя ладонью по животу, приказывая этим раздражённым жестом ему заткнуться. Только эффекта ноль.       Я хозяин своего желудка.       Стоит ступить шаг, как от самоубийственной вылазки меня очень кстати спасает шорох человеческих шагов за спиной. Разве что «спаситель» сам рискует оказаться ещё хуже заведомо провального испытания силы воли.       И дело здесь вовсе не в Кастиэле, успевшем превратиться в мой персональный кошмарище.       Но обнаружив за спиной Мэг Мастерс, я считаю своим долгом мысленно помянуть недобрым словом и пернатого тоже. Для профилактики, чтоб ему там икалось. После чего спешно припечатываю демоницу одним из оборонных заклинаний, втихаря выученных в библиотеке Просвещённых. Тем, которое не требует постоянно таскать в карманах кучу ведьминской дряни.       Отрепетированное до автоматизма, заклинание подчиняется сходу, поэтому с душой швыряет Мэг в ближайший столик. Правда после этого я сама лечу спиной вперёд со скоростью, близкой к реактивной — спасибо демонической любезности в сочетании с демоническим же телекинезом.       То ли из природной вежливости, то ли из-за того, что лежачих не бьют, но Мэг позволяет мне подняться на ноги и даже перевести дух. А потом я замечаю пополнение нашей маленькой компании, которое располагается передо мной на расстоянии нескольких шагов от места падения. Неужели я потеряла сознание от удара и пропустила всё действие?       Центр группы поддержки демоницы, как и следовало ожидать, занимает сам Голод в инвалидном кресле. Выглядит он много бодрее, нежели в сериале, даже без аппарата жизнеобеспечения, но по-прежнему кажется хрупким, а его морщинистая бледная кожа — почти бумажной. Точно она порвётся, если осмелиться коснуться её хотя бы пальцем.       За Голодом полукругом собралась его многочисленная свита — порядка дюжины (если считать с Мэг) демонов, до жути пафосных с этими тёмными очками, в противовес ожидаемым пяти. Вот она ирония — я вечно жду канона там, где на деле канон давно помахал ручкой, предоставив жалким людишкам самим разбираться со своими жизнями.       — Экзорциамус те омнис… — бормочу настолько громко, насколько позволяет моё текущее самочувствие. Черномазые даже ухом не ведут.       Сил больше не хватает ни на сопротивление еде, ни на банальное заклинание экзорцизма — взгляд расплывается, голова раскалывается, тело ломит и заплетается язык, я заикаюсь, пытаясь вытолкнуть из глотки следующее слово на латыни. Присутствие Голода делает мою и без того не сладкую одержимость поистине невыносимой. Не будь у меня сейчас большой вероятности сотрясения мозга (если с предыдущих охот осталось, что сотрясать), уверена, я сейчас точно уже бы вовсю орудовала на кухне, заталкивая в глотку первую попавшуюся снедь.       — На секунду мне даже стало жаль, что ты выбрала не ту сторону, — почти поёт Мэг, глядя на мои потуги с заклинаниями. — Мы могли бы воспитать из тебя неплохого демона. Или ведьму.       — Поцелуй Захарию в зад, — слабо рычу я.       — Манеры добрых ребят нынче оставляют желать лучшего, — вздыхает демоница в притворном разочаровании.       — Приведите её ко мне, — скрипучим голосом приказывает Голод.       Отбросив все страхи и сомнения в собственной силе воли, я избираю передвижение на четвереньках как наиболее полезный сейчас способ и ползу в сторону злосчастной кухни. Парочка демонов, в отличие от меня, минует расстояние между нами гораздо быстрее и ловчее, поэтому они нагоняют меня в два шага и совсем не заботливо хватают под белы рученьки — дёрни они сильнее, я осталась бы с вывихом обеих конечностей.       А потом воздух вокруг нас наполняется запахом горелой серы, и демоны кричат. Оставшаяся без их поддержки, я снова совершаю совсем не изящное падение на пол, за что мщу пинком одному из орущих черномазых. Тут бы для пущего эффекта мстительную ухмылку, но ситуация предполагает не злорадствовать, а двигать, двигать конечностями в сторону выхода, чему я не смею противиться, неуклюже преодолевая метр за метром.       Во всяком случае, либо им придётся притащить огромный фен, чтобы высушить мою предусмотрительно пропитанную святой водой одежду, либо уже самому всаднику подняться и приволочь меня к своему креслу. Естественно, не без боя. Наверное.       Голод взирает на происходящее взглядом ценителя театральных постановок. Не хватает только бинокля, программки и софитов.       — Пусть охотник сам займётся ей, — наконец решает всадник, своей репликой немало меня озадачивая. Я даже забываю, что должна «теряться» отсюда как можно дальше.       От той части свиты, которую из-за освещения невозможно толком разглядеть, отделяется знакомая фигура, тёмных очков которой, похоже, не досталось.       Дин.       Помятый очевидно недавним боем и безэмоциональный, он выступает вперёд и рывком поднимает меня на ноги — я только успеваю сдавленно ойкнуть от такого обращения. Перехватив под локтем, он ведёт меня прямо к Голоду.       Спрашиваю его, в чём дело, но он не отвечает. Зову по имени — ноль реакции. Дёргаю локоть, чтобы освободиться из его цепкого захвата — зарабатываю лишь перспективу гематомы в форме пальцев охотника. Пытаюсь изловчиться и ударить в пах с надеждой, что уж это точно приведёт его в чувство. Получаю по зубам настолько сильно, что в голове снова звенит, а на языке появляется металлический привкус крови.       Что за чертовщина?!       Чертовщина признаётся тут же: в лице Мэг. Демоница наблюдает за происходящим с откровенным наслаждением и даже довольно хохочет, когда Дин бьёт меня. Без сомнения, это — её рук дело.       А дело, очевидно, обстоит хуже некуда. Хотя нет, окажись Дин «мясным костюмчиком» — вот это хуже. Достучаться до сознания охотника в текущем его состоянии представляется куда более реальным. Что, вновь оказавшись брошенной на пол теперь уже перед Голодом, я и начинаю, наверняка разводя сентиментальную чушь в лучших традициях плохого кино. Другого выбора нет.       — Думаешь, возвращение твоего ненаглядного будет настолько простым? — издевательски интересуется Мэг. Ответом ей служит уже подзабытая брань на великом и могучем.       — Под левой ключицей, — коротко командует Голод, не обращая внимания на нашу перепалку.       Дин ставит меня на колени, сдёргивает куртку с рубашкой и срывает футболку так, что ткань с треском лопается. В самом интересном месте. Окружай меня другая компания, я наверняка застеснялась бы. Но всаднику безразличны мои девичьи прелести, усердно скрытые не только испорченной футболкой, но и спортивным топом.       В указанном Голодом месте на коже скальпелем вырезан символ. Тот самый, который сегодня днём мы нашли на убитых демонах. Цель моего вечернего похода в морг.       — Умная девочка, — роняет всадник непонятным тоном. — Сообразила, как можно меня найти. Этот символ не просто указывает мне путь в мир людей — он призывает энергию ко мне.       — И я призвала свою, — соглашаюсь я с одышкой. В такой близости к Голоду язык слушается с трудом. Съесть бы сейчас что-нибудь, хоть кусочек, хоть крошку, хоть даже… человечину — наверное, не ахти что, особенно сырая, но наполнить желудок, чтобы он, наконец, перестал урчать, хватит. Надеюсь.       Интересно, насколько Дин вкусный?       — И невероятно глупая девочка, — продолжает он тем же тоном, довольно ухмыльнувшись взгляду, который я бросила на Дина мгновением раньше, — не поняла, что это ловушка. Мне не нужны картинки, чтобы поглотить чью-либо душу.       — Ошибаешься. Я знала.       Кажется, мне удаётся удивить Голода:       — Неужели?       Приходится собрать всё потрёпанное сегодняшними невзгодами мужество в кулак, чтобы ответить:       — Я пришла предложить сделку, — после чего едва сдерживаю поражённый вздох, чувствуя, как путы неистового голода, стягивающие внутренности в тугой узел, начинают постепенно ослабевать. Приток адреналина выбивает лишнюю дурь из головы. Либо я на самом деле готова сделать это и сейчас умираю изнутри. Мёртвые, как известно, в пище не нуждаются.       — Сделку? — Мэг снова хохочет, но осекается под тяжёлым взглядом всадника.       — Моя душа взамен на неприкосновенность Винчестеров.       Теперь гогочет вся черномазая свита. Громко, от души. А я снова чувствую себя второклашкой, одним зимним утром получившей за шиворот снежок из наста на подоконнике — одноклассница решила так «подшутить» и подкараулила меня возле парты. Унизительно. Благо, мне тогда хватило самообладания посмеяться вместе со всеми. Сейчас же смеяться не хочется вовсе — не над чем.       — Дитя, это абсолютно нелепо, — скрипит Голод, делая знак остальным замолчать. — С такими просьбами обращаются к демонам перекрёстка, но сомневаюсь, что и они приняли бы твои условия.       — Я ещё не оговорила свои условия.       Брови всадника ползут вверх по бледному лбу, собирая перед собой морщины — заинтересовался:       — Вот как?       — Я не заставляю ждать десять лет. Чтобы Голод мог самостоятельно пойти по земле, нужна душа, — я глубоко вздыхаю, успокаиваясь, чтобы в очередной раз сказать это: — Моя ничем не отличается от других. Она подойдёт. Подготовьте её, поглотите всю, без остатка — и я перестану быть помехой в вашей с Небесами войне. Это моя цена за то, чтобы Винчестеры смогли спокойно уехать из города без какого-либо чувства голода или жажды. И чтобы она, — я дрожащей больше от бессилия, чем от страха рукой указываю на Мэг, не забыв между делом зло зыркнуть на своего так легко влипшего «ненаглядного», — освободила Дина от заклинания или любой другой дряни, которой она его удерживает.       — Глупая девчонка, — повторяет Голод.       — Простите?       — Меня призвал сам Люцифер, и ты прекрасно знаешь, зачем.       — Люцифер сможет добыть сосуд в любое другое время, — не соглашаюсь я. — Вы когда-нибудь слышали о славном городе Детройте?       — Как ты можешь быть уверена, что душа Дина всё ещё при нём?       Я снова смотрю на охотника: вот он, стоит рядом, возвышается надо мной, побеждённой и униженной. Всё такой же, каким привыкла видеть его на экране и последние несколько месяцев рядом с собой. Разве что чуточку бесчувственный… бездушный?       Вряд ли.       — Даже без души он не стал бы подчиняться вам, — уверенно заявляю я, отнюдь не кривя душой. — Я знаю, как отличить бездушного от заколдованного. Кроме того, вам не нужна измученная, отравленная болью душа охотника, — почти не кривя.       — Положим, что так, — Голод решает признать своё поражение в этом «раунде», однако делает это снисходительно, словно с большим одолжением. — Но что ты будешь делать с телом? Со своим телом, воспоминания из которого не исчезнут даже при изъятии из него души.       — Вы допускаете, что я выживу в процессе? — губы предательски дрожат, но я буквально заставляю себя растянуть их в ухмылке, хоть в каком-то подобии насмешки.       Голод ничего не отвечает. Только прикрывает глаза и будто уходит в себя. Кажется, он раздумывает, решает какую-то сложную проблему выбора. Взвешивает все «за» и «против»?       — Измученная душа охотника… — скрипуче повторяет он, точно смакуя эту мысль. — Я знаю, ты боишься смерти, — продолжает он, пронизывая меня проницательным взглядом, и я невольно ёжусь от ощущения, будто мою душу сейчас читают, выворачивают наизнанку, — поэтому так отчаянно цепляешься за жизнь даже когда у тебя не осталось ничего. Ты жаждешь жизни, что для людей вполне естественно. Но стоит кому-нибудь из твоих друзей оказаться на краю гибели, и ты готова пожертвовать собой ради их спасения.       — Может, это именно то, что люди называют защитой своих близких? — не без скепсиса спрашиваю я.       — Или ты просто боишься снова остаться одной? — парирует всадник, прежде чем, наконец, сказать: — Думаю, я склонен принять твоё предложение, дитя. Люцифер подождёт. Апокалипсис — нет.       Отлично. Наспех составленный сценарий почти не претерпевает изменений. Только бы успеть решить проблему с демонами — прокол, на устранение которого фантазии не хватило, — иначе они попросту разорвут меня на сувениры, несмотря на святую воду. И заколдованный Дин наверняка будет во главе.       Меня ощутимо передёргивает от одной только мысли.       Голод подаёт короткий знак рукой — точно официанта подзывает, — и демоны из свиты подкатывают кресло ближе, а Дин, снова схватив за локоть, тянет меня вверх, чтобы я встала на ноги. Надо отдать ему должное: если бы не его «любезная» поддержка, я бы так и осталась сидеть на полу. Такая смерть выглядела бы не из достойных… хотя о чём я думаю?! Это — авантюра, а не реальная сделка. Рановато мне ещё умирать. А если действительно умирать, то где угодно, как угодно, но только не здесь и не таким образом.       — Просто сделайте это, — шепчу я и прикрываю глаза, всё же подсматривая за Голодом из-под полуопущенных ресниц. Они увидят мой страх — и пусть. Человек не может быть абсолютно бесстрашным. Я перестану быть бесстрашной, стоит только осознать всё, на что уже решилась. Это как с первым донорством крови: ты чувствуешь себя уверенным в бесспорно правом деле до тех пор, пока твою руку не передавят жгутом, и ты вынужден отвернуться, чтобы не отдёрнуть её в самый неподходящий момент.       Теперь остаётся лишь вытащить припрятанный за поясом скальпель и перейти к следующему пункту плана с надеждой на лучшее.       А потом что-то идёт не так.       Всадник уже коснулся своей костлявой рукой моей груди, и бешено колотящее сердце нестерпимо жжёт, когда меня снова отправляют в полёт. Телекинезом. В нынешнем состоянии это сродни издевательству. Неужели нельзя аккуратненько отодвинуть в сторону?! Обязательно нужно швырнуть, да так, чтобы потом ближайшую неделю едва ползала!       Вместе со мной падает и Дин, похожий больше на марионетку с обрезанными нитками, чем на живого человека. Не знаю, что Мэг с ним сделала, но любые события, не включающие приказа её или Голода, его, похоже, не беспокоят.       Сама же демоница припускает куда подальше, стоит делу запахнуть жареным — я даже не успеваю осознать, что хочу покромсать её на мелкие кусочки тупым ржавым ножом. В очередной раз бросает свой многострадальный «мясной костюмчик» — несчастную девушку, захваченную ещё со времён первой серии пятого сезона. И сбегает через ближайшую вентиляцию.       Появившийся на пороге перепачканный в крови Сэм, лучше всяких слов говорит о разумности поступка Мэг. Остальная свита, по-видимому, отличается отвагой и слабоумием, поскольку часть остаётся прикрывать своего хозяина, а другая часть — пытается напасть на младшего Винчестера. И то, и другое невероятно глупо.       Сэм раскидывает их всех одним движением руки — точно от надоедливых мошек отмахивается.       Вот теперь дело принимает поистине плохой оборот.       — Вижу, ты получил мой гостинец, — повернувший кресло Голод обнажает кривые зубы в щербатой улыбке.       «Вижу, ты отследил мой мобильный, — думаю я. — Весьма удачно отследил. А тебя удачно отследили демоны.»       Пара смельчаков рискует-таки подняться, чтобы вновь броситься на прибывшего охотника, но, прежде чем они успевают что-либо сделать, их настигает окрик всадника:       — Стоять! Никому не трогать этого милого юношу.       — Гостинец? — Сэм озадачен. Неужели он думал, что канонно вломившиеся в номер демоны просто ошиблись дверью? Или где он их найти умудрился?       Нужно было его предупредить. А ещё лучше — перепрятать куда подальше. Запереть и замуровать дверь.       Поздно пить боржоми, Люська — почки отвалились. В твоём случае их отбили вместе с головой и остатками разума.       — Тебя специально готовили к принятию Люцифера, — подаю голос, между делом заталкивая куклу-Дина — тяжёлый, зараза, — и себя под ближайший столик, долой с глаз. С разворачивающимися сейчас перспективами так целее будем.       — Девчонка дело говорит, — соглашается Голод. — Ты отличаешься от всех. Даже от собственного брата, в душе уже умершего и смирившегося с поражением: своим, твоим, вашей дорогой подружки. Дин — живой мертвец, и только поэтому он способен пережить неистовый голод. Ты же можешь вознестись на корабле собственной жажды. Ты не такой, как другие. Ты — исключение, в очередной раз доказывающее правило.       — Они хотят накачать тебя демонской кровью, чтобы твоё тело пережило вселение Сатаны, — снова влезаю во вдохновляющий монолог всадника. Нельзя позволить запудрить Винчестеру мозги.       — Поэтому мы все здесь и собрались! — торжественно возвещает Голод, похоже, ничуть не расстроенный участием нежеланного суфлёра. — Десяток демонов — и все для тебя. Время резать глотки!       — Сэм, нет! — кричу я, но враг за спиной оживает и снова отвешивает мне тумака. Похоже, эта «куколка» подчиняется любым — в том числе и безмолвным — приказам всадника даже без Мэг. Застонав от боли, я не отступаю: — Сэм, не надо этого делать!       Но кто я и кто такие Винчестеры, эти самоубийцы-недоучки? Естественно, слушать меня, выступающую здесь голосом разума, Сэм не собирается и, прикрыв глаза, направляет свою магически заряженную длань в сторону сбитой с толку демонской свиты.       Я никогда не видела вживую, как он изгоняет демонов. Сегодняшнее зрелище доказывает, что лучше бы и дальше не видела. Счастливое неведение как-то больше привлекает.       Это выглядит, словно весь десяток демонов одновременно поперхнулся. Черномазые заходятся в неистовом кашле, после чего их тело сводит судорогой, а изо рта и носа валит густой угольно-чёрный дым. Воздух вокруг наполняет отвратительная вонь горелой серы, которая формалину из морга ещё сто очков вперёд даст. Сэм выдавливает из них, из их «костюмчиков» всю тьму, всю демонскую сущность, которая тут же оседает к их ногам гигантским облаком.       Но страшнее давящихся демонов выражение лица Винчестера, преисполненное каким-то извращённым наслаждением. Ему действительно нравится делать это.       Мгновение точно растягивается на целую бесконечность секунд, и последующий ответ Сэма — самый желанный ответ за весь сегодняшний день — сбивает меня с толку:       — Нет. Я ни за что не стану их есть.       — Что же, — усмехается Голод. — Твоё право. Раз ты отказываешься… мне достанется больше.       Дальше события развиваются по канону, и любой пересказ тому будет совершенно лишним. Всадник поглощает все демонские души, лишь раз махнув рукой с кольцом. А Сэм, не будь дураком, хоть и с трудом, но добирается до них даже через тело Голода, устроив эпичный «ка-бум», после которого остаются только десяток бессознательных тел, пустое инвалидное кресло да кольцо.       Остатки голода уходят вместе с его всадником. Обессиленная, я, наконец, позволяю себе откинуться назад, на прохладный пол. И тут же ойкаю, вместо пола упав на Дина.       — Вы в порядке? — спрашивает Сэм, рукавом утирая текущую из носа кровь.       — Я — буду, как только переоденусь и высплюсь, — натягивая куртку, отзываюсь я еле слышно. Всё равно в окружающей нас тишине говорить громче глупо. — А вот с ним у нас проблема, — я хватаю куклу-Дина за руку, из последних сил тяну на себя и падаю навзничь под тяжестью его восьмидесяти килограммов. — Поможешь?       В несколько шагов Винчестер пересекает помещение и опускается на колени рядом с братом.       — Твоя подружка Мэг сделала с ним что-то, — сбивчиво объясняю я, стараясь не смотреть на его пустые, точно погасшие зелёные глаза, слепо уставившиеся в потолок. Дина можно было бы принять за мертвеца, не будь у него глубокого ровного дыхания. — Он ни на что не реагирует — только исполняет их приказы.       — Должно быть, он заколдован. Нужно найти ведьмовской мешочек.       Мы дружно хлопаем по карманам Дина в надежде, что мешочек спрятан там, и принимаемся выуживать оттуда всякую ерунду, которую Дин обычно таскает с собой. Вытаскивая из куртки антидемонский нож, Сэм цепляет оголённым запястьем мой всё ещё мокрый рукав и сдавленно шипит.       И только тогда, взглянув на охотника ближе, я вижу последствия: демонская кровь поразила его куда сильнее, чем мне могло показаться. Прикосновение святой воды обжигает его. А глаза… глаза ужаснее всего. Винчестер будто находится под «дозой» — его зрачки расширены так, что от радужки остался только один тонкий зелёный ободок. Того и гляди, чернота прорвёт последнюю преграду и растечётся чернильным маревом по склере.       Всё это — из-за меня. Голод и того меньше вложил в создание главного монстра сегодняшнего дня.       Поражённая, я отшатываюсь, не подумав даже, как моё поведение воспримет Сэм. Но он только отворачивается и, наконец найдя мешочек на дне внутреннего кармана в куртке брата, выуживает из собственной куртки зажигалку.       Едва догорают последние лоскутки заклинания, Дин, закашлявшись, приходит в себя.       

***

      Ещё только въехав в бункер, Винчестеры и Бобби изучали архитекторский план их нового дома. Смыслящая в архитектуре не больше ядерной физики — то есть абсолютно ничего, — я тогда просто ошивалась вокруг них, но тоже знала, что в темницах при строительстве установлен максимальный уровень звукоизоляции — такой, чтобы не было слышно крика. Двенадцатидюймовые стены из бетона, если выражаться конкретно. С дверными окошками для подачек и редких переговоров с пленниками.       Однако вряд ли Просвещённые могли предугадать, что однажды в их скромном подвале объявится тот, кто будет кричать так громко и надрывно, что все двенадцать дюймов защиты окажутся бесполезными.       Тот крикун — Сэм Винчестер, бравый охотник и младший внук Генри Винчестера, без пяти минут инициированного учёного мужа.       А я, спускаясь по лестнице к темницам, содрогаюсь от ужаса, потому что этот крик — человеческий крик, молящий о помощи, — вынимает душу почище всякого, кто мог охотиться за ней в последнее время. Ещё больнее — совестливее — становится, когда мечущийся внутри темниц Сэм начинает звать меня, на мгновение бросая выкрикивать имя брата, Бобби или ещё кого-нибудь. Я не могу ему помочь — и осознание этого ужасно. Не так ужасно, как понимание, что это я довела его, но давит не меньше.       Дин находится здесь же, у двери в камеру. Сидит на полу, откинувшись на свинцовую дверь, и бездумно смотрит в пустоту. А побелевшие пальцы судорожно стискивают полупустую бутылку виски.       — Дин? — нерешительно окликаю я, переминаясь с ноги на ногу в паре шагов от него.       Охотник молча поднимает на меня больной взгляд покрасневших глаз.       — Это не он, — выдавливаю, едва молчание между нами затягивается, а крики Сэма — напротив, усиливаются. — Он кричит не по своей воле.       — Знаю, — хрипло отзывается охотник и делает ещё один глоток.       — Он просто… нужно подождать… это как с наркотической реабилитацией… нужно только подождать, пока ему не станет лучше…       — Зачем ты пришла? — в голосе Дина прорезается сталь. — Только не говори мне, что хочешь утешить. Спасибо, обойдусь.       Злость в его словах бьёт хлыстом. Так и должно быть. Заслужила.       — Я… я извиниться хотела, — наконец признаюсь я. — Это всё… — рука невольно дёргается в сторону темничной двери. — Это моя вина.       На этих словах Дин морщится так, будто перед ним не человек, с которым он последние семь месяцев бок о бок провёл, а мерзкая тварь, для которой смерть от сапога — чересчур щедрый подарок.       — Вот она, — вдруг выплёвывает он со злостью в голосе. — Твоя сущность. В этом вся ты. Бесшабашная, не знающая меры малолетняя идиотка. Сначала наворотишь таких дел, что на голову не наденешь, а потом приходишь и скорбным голосом говоришь «это моя вина».       — Дин…       — …а сама в это время ждёшь, что, преисполненные жалостью к тебе, люди начнут с пеной у рта доказывать обратное, — охотник швыряет недопитую бутылку в сторону. На пол брызжут осколки стекла вперемешку с остатками виски. — Сказать правду? Ты на самом деле выглядишь жалкой, постоянно жалея себя, что бы ни случилось. И это, — он звучно хлопает ладонью по двери темницы, — действительно твоя вина.       Каждое его слово заслужено — я не пытаюсь возразить. Лишь стою и слушаю отповедь, опустив голову и сжав губы, чтобы не видеть этого осуждения, презрения, чтобы не ляпнуть чего-нибудь. Я не стану оправдываться, и дело даже не в гордости — Дин сейчас настолько взвинчен, что гневная тирада может перерасти во что угодно, и я не понаслышке знаю, насколько тяжёлая у него рука и насколько она способна «потяжелеть», стоит делу коснуться его брата.       Выговорившись, Винчестер-старший окидывает тяжёлым взглядом остатки бутылки, поднимается и молча бредёт прочь из коридора, пошатываясь и опираясь о стену рукой. В это же время Винчестер-младший не перестаёт кричать, утопая в кошмаре собственных галлюцинаций.