Принц Уэльский

Дни в цитадели тянулись уныло и однообразно. Хотя, надо сказать, люди Глендауэра ни в чем не нуждались, во всяком случае пока. Припасов у них хватало, а Нед, как особо приближенный к Оуэну человек, мог даже получать вдоволь мяса и вина. Однако при мысли о Генрихе, голодающем в подземелье, кусок не шел в горло. Нед почти перестал есть и спать последние дни, ему нечем было занять себя в крепости, и он на целые дни уходил в скалы, чтобы никого не видеть, ни с кем не говорить, не отвечать ни на чьи вопросы. Эти прогулки можно было длить бесконечно. В глубине души он надеялся, что рано или поздно заблудится так, что уже невозможно будет отыскать дорогу назад. Или оступится и сорвется со скалы в пропасть. Он совершенно не знал, куда себя деть - жизнь без Генриха утратила смысл. Он мог бы не присутствовать при пытках в те первые дни, но не присутствовать не мог. Он должен был видеть все, сопровождать до самого конца своего принца. Если уж он привел его сюда, то было бы самой постыдной трусостью отворачиваться. Поэтому он и последовал за ним в застенок. Заставлял себя смотреть, как раскаленные клещи впиваются в тело принца, как его голова запрокидывается, и зубы прокусывают побелевшие губы в отчаянной попытке подавить выкрик. А потом голова бессильно падает, и мелкие капельки пота стекают со свалявшихся волос на заострившееся лицо. Его передергивало, когда он смотрел, как грубые грязные руки бесцеремонно хватают его, привязывая к скамье или приводя в чувство, как небрежно проходятся по лицу и волосам, которых он ни разу в жизни не посмел коснуться. Однажды он почти машинально взял клещи, еще раскаленные докрасна, и приложил их к собственной руке, к запястью, где кожа была особо чувствительной. Он вспомнил вдруг, какими болезненными были удары розги по этому месту, когда его наказывал прежний хозяин... Но сейчас он никакой боли не ощущал. Просто смотрел на быстро вспухающий и наливающийся багровым рубец на руке. И машинально все сильнее сжимал клещи. А потом все поплыло перед глазами, и он упал бы, если бы Каред не подхватил его и не вывел из застенка. - Больше не приходи туда, - сказал он угрюмо. - Я вижу, что с тобой происходит... Но боюсь, что не я один. - Я должен... - Ты больше ничего ему не должен. Но даже если это и так. Ты ничего не сможешь изменить. Ничем не сможешь помочь. Не хочу, чтобы ты напрасно погубил себя. А так и случится, если ты вдруг забудешься. Не приходи. Будет жаль, если тебе придется занять его место. Нед внял совету Кареда и больше не приходил в застенок. Однако это была единственная возможность увидеть Генриха хотя бы мельком. Истомленный разлукой Нед спускался в подземелья, но подойти близко к решетке, за которой держали принца, не осмеливался. Он просто стоял в темноте и прислушивался до тех пор, пока до него не доносился шорох соломы, звяканье цепи и очень часто вслед за этим - приглушенные слова молитвы. Убедившись, что принц жив и в здравом уме, Нед уходил. Однажды он услышал, как принц поет «Ave maris stella», и звуки этого прекрасного богородичного гимна, кажущиеся столь неуместными в беспросветной тьме и смраде пещеры, смутили его, как будто одно его присутствие касалось принца чем-то нечистым. Больше в подземелье он не приходил. *** Одно воспоминание преследовало Неда неотступно. Все остальные он сумел как-то загнать в самые глубины своей памяти и погасить, но это сияло по-прежнему ярко. Он вспоминал морозное зимнее утро. Охоту в Виндзоре. Псы подняли оленя, и они преследовали его уже очень долго. Нед подивился тому, что такое сильное животное не ушло сразу от погони, как это часто бывает. Олень словно заманивал их все дальше в лес. Эта погоня и очаровывала Неда, и настораживала одновременно. Он, конечно, не верил в колдовство и сказки… Почти. Но в этом лесу, окутанном полупрозрачной инистой дымкой с легкостью можно было поверить во что угодно. - Мне это кажется, или он бежит медленнее, чем может? - спросил он принца. Генрих кивнул. - Полагаю, он отводит нас от лежбища, от самок и оленят, - ответил он Неду. Нед был слегка разочарован таким прозаическим объяснением. Но потом подумал, что и в этом поступке оленя есть своя красота и благородство. И даже жаль стало настигать и убивать его. - Разве на лежбище нас не ждет более легкая добыча? - спросил он. - Мне не нужна легкая добыча, - отрезал Генрих. - И потом, он словно бросает мне вызов, как я могу не принять его? Они продолжали погоню, но только когда олень увел их далеко в лес, он побежал в полную силу. И, возможно, скрылся бы от них, но покрытый льдистой корочкой снег помешал ему, изранив копыта и замедлив бег. Наконец он остановился и повернулся к преследователям. Это было самое прекрасное и гордое животное, которое доводилось видеть Неду. Его красноватая шкура напоминала королевскую мантию. Или алый плащ принца. А великолепные ветвистые рога, украшавшие голову, он носил столь величественно и горделиво, как ни один король еще не носил своей короны... Олень встал, прочно упершись ногами в мерзлую землю, нагнув голову и выставив вперед рога. Генрих приказал осадить псов и спешился. - Он слишком прекрасен, чтобы затравить его собаками, - сказал он, доставая нож. - Этот олень заслуживает лучшей участи. Нед и раньше слышал, что принц способен одолеть оленя голыми руками, но полагал, что речь шла о более молодых и хрупких животных. Однако сам принц не колебался в своих намерениях, даже его взгляд, казалось, говорил: «Покорись, ибо я сильнее. Позволь мне забрать твою жизнь, ибо эта участь предначертана тебе судьбой и природой, и намного почетней пасть от руки принца, чем обычного охотника... И уступить достойному сопернику - не позор». Нед отвернулся, не в силах смотреть. И не из страха за Генриха, у него не было сомнений в его непобедимости. Долго потом он не мог забыть глаза того оленя, и ему трудно было убедить себя в том, что даже самая почетная смерть - желанный удел для живого существа… У Генриха в последние дни стал именно такой взгляд - обреченный. Но не затравленный. *** Сначала люди Оуэна были с ним даже обходительны. Все же он был принц и сын короля, их это смущало. Они никогда не позволяли себе никаких вольностей, ничего, что выходило бы за рамки приказа. За исключением Элинед, конечно, но ее в крепости считали немного безумной и к тому же ведуньей, с которой лучше не иметь дела. Оуэн сам развязал руки солдатам, после своей второй беседы с Генрихом сказав им: - Не церемоньтесь с ним. Он узурпатор и ничем не лучше простого разбойника. Он не заслуживает благородного обхождения. Возможно, дело было не столько в этом позволении, сколько в том, что солдаты за это время успели привыкнуть к пленнику. Загадочное пугает и вызывает безотчетное уважение, но ореол загадочности и недоступности был давно принцем утерян. Здесь, в подземелье он стал просто узником, истощенным, обросшим и грязным. И в тех, кто пытал его и стерег потом в камере, он уже не вызывал ни малейшей почтительности. Элинед, как ни странно, не проявляла поначалу к Генриху того особого интереса, которого так боялся Нед. Она просто наблюдала. Даже во время пыток ограничивалась лишь язвительными замечаниями. Впрочем, однажды она все же снизошла до того, чтобы прикоснуться к нему. Ей не было нужды в каких-либо инструментах, чтобы причинять боль. Она голыми руками разрывала начавшие подживать раны на его теле, просовывая в них пальцы, скребла изнутри ногтями. Генрих почти сразу же потерял сознание. Больше она его не трогала, видимо, опасаясь, что не сможет себя сдержать. Но теперь, почуяв свою безнаказанность от того, что сам Оуэн приказал не беречь больше пленника, Элинед снова распоясалась. Она почти не трогала его лично, но и не наблюдала. Она наставляла остальных, направляла в нужное русло их усталость от нынешней беспросветной жизни, тоску по жизни ушедшей, ненависть, разочарование, гнев... Генриха не вернули в прежнюю темницу в глубине пещеры, но вновь ужесточили условия его содержания. Приковали цепью к стене, сильно ограничили в пище. Но если раньше он проводил свои дни в одиночестве и за пределами камеры пыток его не трогали, то теперь с каждым днем издевательства со стороны тюремщиков становились все беспощаднее. Его ни на минуту не оставляли в покое, не давали спать, не давали молиться. Но главной пыткой стала пытка жаждой. Ему укоротили цепь настолько, что теперь он не мог дотянуться до воды, а похлебку теперь солили так сильно, что ее невозможно взять в рот. Элинед к тому же добавляла в нее какие-то особые едкие травы. Генрих не прикасался к еде два дня. На третий Элинед распорядилась влить похлебку силой. «Если они ждут, когда он начнет молить о снисхождении, то вряд ли дождутся, - думал Нед, глядя на это. - Он раньше сойдет с ума или умрет, чем скажет им хоть слово». Генрих и в самом деле, казалось, был близок смерти. Он так ослабел, что уже не мог даже добраться до своего убогого ложа, так и остался лежать на полу, на том месте, куда его швырнули. Элинед поставила рядом с ним на пол миску с водой. - Пей, - сказала она. Генрих, доведенный жаждой до исступления, приподнялся и потянулся к миске, но Элинед наступила ему на руку. - Не так, - приказала она и ногой отодвинула миску в сторону. - Ползи. И лакай, как пес. Нед увидел, что Генрих пытается подняться, хотя бы сесть, лишь бы не валяться у ее ног. Элинед дождалась, пока ему это удалось, а потом с размаху ударила его ногой в лицо. Генрих от удара откатился в сторону и больше не двигался. «Ты так и будешь стоять и смотреть на это?» - как будто сказал кто-то рядом с Недом. Он понял, что все-таки ждал все это время хоть какого-то знака от принца. Хотя бы взгляда. И понял также, что его уже не последует. «Ты ему безразличен, - продолжал все тот же голос. - Теперь и навсегда. Но так и смирись с этим. Пусть он тоже станет безразличен тебе. Или…» Нед встряхнул головой, отгоняя это наваждение. Затем очень спокойно подошел к Элинед и отодвинул ее. Наклонился. Поднял миску. Подошел к Генриху, опустился возле него на одно колено. При общем молчании, всем существом ощущая на себе тяжелые взгляды, приподнял его за плечи и поднес миску к губам. Он боялся, что Генрих все равно не станет пить, но тот жадно приник к воде. А напившись, неожиданно обмяк у Неда в руках, уронив голову ему на плечо, и почти сразу заснул. Видно, был так измучен, что даже минутное облегчение позволило ему впасть в забытье. Нед осторожно уложил принца на пол, встал и повернулся к Элинед. Та, наконец, сбросила с себя невольное оцепенение. - Как ты смеешь… - прошептала она, подступая к нему вплотную. Но Нед не отступил. - Мы не звери, - сказал он. - Я - нет. Они стояли друг против друга, каждый со своей правдой, каждый со своей истиной, и от того, что эти истины столкнулись, казалось, готовы были расколоться даже скалы. Ненависть Элинед была священна. Она имела право на месть. За ней лежала земля, обращенная в пепел, и тысячи невинных жизней, брошенных под мечи английских солдат, под копыта их коней. Эта была ее истина, неоспоримая и непобедимая. И никто не смел встать у нее на пути. Но у Неда была своя истина. Истина о том, что тот самый человек, который принес его стране лишь горе и смерть, его самого сделал счастливым. Те звезды, которые он тогда не умел увидеть и понять, теперь сияли для него. Освещали далекий еще неизвестный путь - далеко от всей этой крови и грязи, от его собственного ничтожества. Дорогу, на которую он еще не ступил, но знал, что смог бы. И знал, кто эту дорогу указал ему. Отомстить за горе - великий долг, но отблагодарить за счастье - долг величайший. «Возможно, одна жизнь, одна только спасенная душа не стоит тысяч душ погубленных, - подумал Нед. - Но нет на Земле весов, способных это взвесить. И даже в день Страшного Суда, когда тысячи голосов будут упрекать и обличать его, я встану и буду говорить в его защиту... И пусть нас покарают обоих». Он понял, что не боится. Он знал, что Элинед не сильнее его телом. Только дух ее был непобедим, ненависть придавала ей силы, но ненависть не может быть сильнее любви. Нед старался внушить себе, что есть нечто большее, чем любовь и верность простому смертному человеку… Но не находил этого большего. Друиды постигают великие тайны природы, но главная тайна остается для них недостижимой. Та тайна, что заставляет людей любить вопреки и рассудку, и чести. Пусть у природы есть душа, но она не выше души человеческой, да и по каким меркам судить? Каким бы ни было величие природы, она всегда будет двигаться по своим непреложным законам, в великой, недостижимой гармонии. Человек в сравнении с ней ничтожен, но у природы нет человеческого сердца, способного биться так горячо, осмеливающегося нарушать любые законы, даже самые непреложные и вечные. И как бы ни были прекрасны эти горы, человеческой жизни их красота все же не стоила. И никогда не будут воистину прекрасны и благословенны земли, населенные жителями, чьи сердца черны и уродливы. - Он не заслуживает этого, - сказал Нед. - В чем бы он ни был виноват перед Глендауэром и Уэльсом, и лично передо мной, но он не должен погибнуть вот так. Только не так. Ты не знаешь его, ты не поймешь, что он этого не заслуживает. Пусть какой угодно боли и смерти, но не унижения... - Ты предатель, - сказала Элинед с каким-то даже удивлением. - Я всегда подозревала это, но думала, ты будешь вести себя умнее. - Твое право думать так, как ты хочешь, - ответил Нед. - Можешь даже донести на меня лорду. - И я пойду к нему немедля, - ответила Элинед. - Будь уверен, он не останется глух к моим предостережениям. Вот и хорошо, подумал Нед. Лишь бы ушла, лишь бы сейчас оставила принца в покое. Ему нужна лишь короткая передышка, а там он придумает, как избавить Генриха от нее. Кажется, Элинед кое о чем догадалась по его лицу, потому что все же сделала шаг по направлению к Генриху. Нед шагнул следом за ней, по-прежнему преграждая ей путь, и взялся за рукоятку меча. - Довольно, - раздался под сводами темницы спокойный холодный голос. - Оставьте его и уходите. Нед вздрогнул. Сына Оуэна он не заметил. Кто знает, как долго Маредид уже находился здесь, и что он успел увидеть. - Уйдите все, - повторил Маредид. - И ты тоже, Элинед. Можешь обратиться к моему отцу, никто тебе этого запретить не может. Элинед порывисто развернулась к нему, но Маредид иногда умел говорить и выглядеть столь непререкаемо, что она не осмелилась ему перечить. Нед сделал было шаг следом за ней, но Маредид жестом остановил его. - Кто-то должен позаботиться о нем, - сказал он ровным голосом. - А потом ты будешь мне нужен. Остальные могут уйти. Нед приподнял Генриха и перетащил его на лежанку. Поставил рядом кувшин с водой, сначала омыв лицо принца. Генрих не проснулся, только сон его стал беспокойным. Его начал бить озноб, кулаки судорожно сжались. Нед, секунду поколебавшись, снял плащ и укрыл его. Дождался, пока принц перестал дрожать, и его дыхание стало ровнее. Нед понял, что все еще держит руку принца в своих, но заставить себя отпустить ее было поистине самым тяжким испытанием, что ему выпадало в жизни. Ему неодолимо хотелось прикоснуться к ней губами, отдать хотя бы так дань почтения своему принцу. Но он помнил, как однажды уже попытался это сделать, вроде как в шутку. И как разозлился тогда на него Генрих, резко вырвав руку и гневно засверкав глазами. Поэтому Нед не решился сделать это снова даже сейчас. Вместо этого наклонился и поцеловал принца в лоб. Маредид негромко кашлянул позади него. - Нам пора, - сказал он. Нед, наконец, нашел в себе силы отойти от принца, при этом не удержавшись и проведя ладонью по его отросшим волосам, словно прощаясь. - Пора куда? - спросил он, хотя был уверен, что его ждет наказание, возможно, даже смерть за его поступок. - Ты должен поговорить с моим отцом, - сказал Маредид. - Раньше, чем Элинед. Должен сказать ему… Не знаю, но тебе, должно быть, есть, что сказать. *** Нед никогда раньше не удостаивался аудиенции самого Глендауэра и не знал, как подобает вести себя в его присутствии. Не знал, что даже Маредид, даже Элинед, обращаясь к нему с просьбой, обязаны опускаться перед ним на одно колено. Никто ему об этом не рассказал, а на службе у принца он не привык к такому самоуничижению. Поэтому он остался стоять перед ним, хоть и склонился предварительно в почтительном поклоне. Нед решился пойти к Оуэну, не потому, что на что-то надеялся, но потому, что надежды уже не было никакой. Вымолить для Генриха быструю смерть так, чтобы Оуэн не заподозрил его самого в измене, это единственное, на что он еще мог рассчитывать. - Вы хотите, чтобы он так умер, мой лорд? - говорил Нед. - Если нет, то остановите их, или через несколько дней его замучат... Или он потеряет рассудок. - Я думал, ты один из тех, кто больше всех хотел с ним поквитаться, -– заметил Оуэн. - Сейчас у тебя есть такая возможность. - Я бы хотел его убить, - сказал Нед вполне искренне. - Это все, чего я хотел бы. Но не так... Сейчас он жаждет этого больше, чем кто-либо из нас. Он так истерзан, что умереть сейчас для него все равно что уснуть... А он должен понимать, что умирает. Он видел, что его слова не произвели на Оуэна особого впечатления. Как же так, подумал Нед. Принцу я всегда мог найти, что сказать. И пусть не с ним я говорю сейчас, но ради него… Он собрался с духом и заговорил снова. - Когда там, в Англии, я слышал, как говорят о вас, мой лорд, считая невежественным горцем, вождем полудикого племени, я всегда мог рассмеяться им в лицо и сказать, что мой господин достойнее и благороднее большинства английский вельмож… Когда они издевались над валлийцами, считая нас за зверей без души и разума, я тоже мог смеяться над ними и знать, что это они в сравнении с нами варвары… Так не дайте ему умереть в уверенности, что он был прав. Подарите ему достойную смерть! Докажите, что он не сумел уничтожить ваше величие, сломить ваше благородство. Англичане забрали нашу землю, наших родных, нашу свободу. Скоро, быть может, заберут и наши жизни… Но не дайте им забрать нашу честь. Он говорил и понимал, что такие речи могут стоить ему головы. И окончательно понял, что даже хочет этого. Пусть его казнят, быть может, Генрих узнает об этом. Быть может, даже простит его. - Он прав, - тихо сказал Маредид. Оуэн сидел, нахмурившись, не глядя ни на одного из них. Потом нетерпеливо махнул рукой, отсылая их прочь. Нед заколебался, ему казалось, что он еще не все сказал, что мог бы… Но Маредид настойчиво потянул его за рукав, вынуждая выйти вслед за ним. - Он слышал тебя, - сказал он, когда они оказались наедине. - Будь уверен, он задумается над твоими словами. И примет правильное решение… Каким бы оно ни оказалось. Нед кивнул. Ни на что другое ему не оставалось надеяться. - Почему ты не убил его, когда у тебя была такая возможность? - спросил Маредид напрямик. Нед не ответил. - Ты полюбил его? - спросил Маредид. - Да, - ответил Нед. Теперь уже незачем было лицемерить. - Но я не изменил Уэльсу. - Я знаю. Тем ценнее твой подвиг... твоя жертва. И я понимаю твои чувства. Я не мог узнать его так же хорошо, как ты, но я и сам вижу, насколько он достойный противник... И возможно... - Маредид помедлил, потом все же произнес. - Возможно, он мог бы стать не худшим из королей. И для Уэльса тоже. Нед удивленно вскинул на него глаза, понимая насколько нелегко далось сыну Оуэна это признание. - Я боюсь за тебя, - тихо сказал Маредид. - Боюсь, ты совершишь какой-нибудь неосторожный поступок. Поверь, это ничего не изменит. - Я знаю. Маредид смотрел на него, словно ожидая чего-то, но Неду нечего было сказать, и он снова опустил глаза. - Хотел бы я иметь таких слуг, как ты, - вздохнул Маредид. - Я и так ваш слуга, - ответил Нед машинально. - А ему я слугой не был. - Я еще поговорю с отцом, - сказал Маредид. - Возможно, сумею его убедить. Думаю, я знаю, какой участи он заслуживает. *** Нед вышел из крепости и пошел напрямик, не разбирая дороги, всей душой надеясь, что оступится и сорвется в какую-нибудь пропасть. Это стало бы избавлением. Скорей бы уж. Сегодня такая холодная ветреная ночь, так легко сбиться с пути. Пусть это будет сегодня. У него уже не было сил терпеть эту боль… но скоро ему стало мучительно стыдно своего малодушия. Не ты страдаешь сейчас, сказал он себе. Это он страдает и по твоей вине. Ему приходится претерпевать намного больше, так как ты смеешь роптать? Нед думал - а ведь те солдаты, что сожгли его деревню, возможно, до сих пор не понесли наказания. Те, которые убивали его близких, все еще жили и продолжали грабить, насиловать и жечь. И даже если они умерли, то, наверно, не страдали так, как страдает сейчас Генрих. Но это правильно, сказал он себе сурово. Нельзя покарать всех. Так пусть хоть он сполна расплатится за их грехи… Ему вдруг стало жутковато от этой мысли. В этом было что-то знакомое. Ему уже приходилось слышать о человеке, принявшем муки и смерть, чтобы искупить чужие грехи. Но если Генриху уготовано повторить его судьбу, то кто же тогда в таком случае он, Нед? Он слишком хорошо знал ответ на этот вопрос. Когда уходящая круто вверх тропа сделала очередной поворот, ветер со страшной силой ударил Неду в лицо, и черная бездна распахнулась перед ним. Он понял, что находится на утесе, на неширокой площадке почти на вершине горы. Он уже забредал сюда однажды и помнил, что отсюда открывается дивный вид на сотни миль вдаль, но что у пропасти внизу не видно дна. Он не знал, как далеко от края он сейчас находится, но все же сделал несколько шагов вперед. Небо высилось над ним сияющим куполом. Ветер гнал по нему невидимые легкие облака, и звезды трепетали на нем, словно вздрагивая от холода. Нед запрокинул голову, силясь разглядеть за этими звездами нечто такое, что помогло бы ему, утешило бы его боль, дало бы хоть каплю надежды. - Он так верил Тебе! - воскликнул он, уступая нахлынувшему на него отчаянию. - Помоги ему! Помоги ему снова... Он Тебя об этом не попросит, ну так я прошу... А если я грешник, недостойный говорить с Тобой, то позволь мне умереть прямо сейчас, иначе я разуверюсь в Тебе, а этого он мне никогда не простит… Он сделал еще несколько шагов вперед, ожидая, что в следующий момент его нога сорвется, и он рухнет в бездну. В вечную бездну. Он по своей воле решил расстаться жизнью, а значит, его ожидает вечная тьма. И он был рад этому. Тьма и небытие стали бы убежищем от страданий. Он и на Ад был согласен, лишь бы там не пришлось вспоминать о Генрихе, видеть постоянно перед глазами его бледное гордое лицо, горящие презрением и гневом глаза. Но так он смотрел на Неда лишь в его воображении. В действительности Нед уже не надеялся встретить его взгляд. «Отпусти меня, - подумал он. - Я больше не могу. Позволь мне сделать шаг вниз, это самый короткий путь в Ад… А тебя Бог заберет к себе. И мы больше никогда не встретимся. И это хорошо, я согласен и на Ад, и на вечные муки, лишь бы только не пришлось снова смотреть тебе в глаза, не пришлось давать ответ перед тобой... » Гневный взгляд принца снова сверкнул в его сознании, и Нед понял, что не имеет права осуществить задуманное. Словно невидимая неразрывная нить связывала его с Генрихом, пока тот был жив. Да, он больше не смотрел на него и не говорил с ним... Но он и не прогонял и не отпускал его. Так, значит, Нед по-прежнему был его оруженосцем. «Я все равно больше никогда не смогу быть рядом с ним, - подумал он. - Ни в этой жизни, ни в грядущей. Так хотя бы в смерти останусь с ним до самого конца».