Доброе утро!

— …Дим, ты выдающийся стратег, но позволь хотя бы высказать взгляд со стороны! — Ты говоришь нелепицу! Даже самые искусные бойцы могут потерпеть поражение. Ты хочешь, чтобы нас всех разом на тот свет отправили? — От нас не будут ожидать такого сопротивления! К тому же, отправив в центр всего человек двадцать, знаешь, чего ты этим добьешься? Того, что власти, наконец, сообразят: нас куда больше, чем им кажется, и эти пара дюжин — просто ничто по сравнению с той мощью, которую к настоящему моменту набрала оппозиция. Они усилят поиски. И вскоре — уж поверь мне — они нас найдут. — А ты не мысли за них. Этим упивающимся безграничной свободой министрам и их послушным псам никогда до такого не додуматься. Если мой план провалится, они скорее решат, что нападавшие были лишь сумасшедшими смертниками. Я хотя бы не хочу терять сразу всех своих соратников. Как ты себе это представляешь? Что мы всей дружной компанией отправимся в центр? Что прогулочным шагом зайдем в Кремль, и нас никто не попытается остановить? — Мы прекрасно подготовлены, каждого из отряда можно хоть прямо сейчас выставлять против армии мертвецов! — Ну разумеется! Вчера мы прочувствовали это как никогда. — Ты о смерти мальчика? Это случайность, ничего нельзя было сделать. Глеб стоял, опираясь спиной о стену у двери информационного центра. Ночью он долго не мог заснуть, поняв, что Кирилла спасти не удалось. Годы войны, время, проведенное им в оппозиции в Екатеринбурге — а ему все не удавалось понять, как же можно с таким холоднокровием решать судьбу тех, кому повезло чуть меньше. Он все прокручивал в голове, как все могло бы быть, не ввяжись Россия в эту кровавую бойню, прими страна помощь и поддержку от Евросоюза. Мужчина до крови закусил губу. Нужно было уходить. Не теряя ни минуты. Напоследок Самойлов решил поблагодарить Костю за помощь, однако Бекрев отнесся к его затее скорее скептически. «- Никто не имеет права покидать штаб без разрешения Снейка. Если он захочет поддержать твои суицидальные наклонности, то, возможно, отпустит», — как можно более безразлично произнес Костя и вернулся к своим делам. Глеб не был намерен ждать, а потому направился поговорить с Хакимовым. Но тот, видимо, вел сейчас куда более значимую беседу. Самойлов вздохнул и постучал о дверной проем, решив, что-либо пан, либо пропал. Повстанцы разом замолчали и повернули головы на звук. — Снейк, я не вовремя, — даже не спросил, а констатировал факт Глеб. — Мы уже закончили, — бросил на своего собеседника неприязненный взгляд Дима. Длинноволосый мужчина ответил ему не менее «доброжелательным» выражением в глазах и быстрым шагом покинул помещение. Хакимов подошел к экрану на стене и, открыв Московскую область, принялся изучать взглядом территорию, будто впервые ее видел. — Ты что-то хотел? — обратился он, наконец, к Глебу. — Я должен уйти, — тихо, но решительно произнес тот. — Это еще куда? — Мне нужно попасть в центр. Я уже давно должен там быть. — Еще один, — закатил Снейк глаза. — Вам всем что, так жить надоело? Для чего, позволь поинтересоваться, я здесь разрабатываю планы и стратегии, изучаю тактику ведения боя врага? — Дим, не заводись. Я не геройствовать хочу. Уверен, Костя тебе уже доложил, для чего я вообще приехал в Москву. Хакимов кивнул и сузил глаза. — Но услышать это от тебя лично было бы куда забавнее, — в голосе мужчины слышалась плохо прикрытая издевка. — Ну конечно, — улыбнулся Самойлов. — Ты же у нас единственный, кому пришлось разлучиться с близкими людьми. Как там твоя дочка, а? Мгновение — и Глеб уже лежит на полу, закрывая рукой разбитую губу. Дима потирает кулак, его глаза горят недобрым огнем. Глядя на него, Самойлов смеется, обнажая окровавленные зубы. — И не говори мне теперь, что не понимаешь, для чего я ищу брата. — Можешь проваливать, — процедил Снейк, отвернувшись. Глеб поднялся на ноги и, также тихо смеясь, вышел, оставляя Хакимова одного наедине с разрывающими сердце воспоминаниями. *** — Зря ты с ним так, Глеб, — Костя покачал головой. — Всем нам сейчас трудно приходится. — Да уже понял, что зря, — поморщился Самойлов, ощупывая губу, на которую ему только что наложили последний шов. Юля еще раз обработала «боевое ранение» перекисью и настоятельно порекомендовала больше не затевать драки среди повстанцев. «- И так от вчерашнего отойти не могу, а вы тут с такой ерундой, ей-богу…» — пожурила Глеба девушка. Мужчины вернулись в жилой отсек. — Есть хочешь? Самойлов указал на губу. — Пойду возьму себе чего-нибудь, — пожал плечами Бекрев и удалился в направлении кухни. Оставшись без компании, Глеб решил проверить сообщения на телефоне. Пусто. Но, по крайней мере, теперь, когда со связью проблем нет, была надежда. Сам не зная почему, но мужчина решил повременить с отправлением в центр. То ли он не воспринял слова Димы всерьез, то ли даже хотел своим присутствием разозлить его еще больше. Самойлов вдруг вспомнил тот разговор, которому он стал невольным свидетелем. Что это был за человек, так упорно доказывавший Снейку, что его план потерпит фиаско? С этим вопросом Глеб обратился к Бекреву, стоило только тому появиться в поле зрения. — Судя по всему, это мог быть только Аркадин, — уверенно произнес Костя, откусывая кусок от булочки с вишней, будто от райской амброзии. — Насколько мне известно, они с Димой служили вместе, только Снейк потом продолжил взбираться по карьерной лестнице, а Валера предпочел оставить военное дело. Они встретились в рядах оппозиции еще до окончания войны, примерно в середине пятьдесят восьмого. Валера стал его правой рукой. Думаю, без него мы не добились бы таких масштабов. Однако Дима же всегда считает себя правым, и иногда это может слишком далеко его завести… Хорошо, что есть, кому вправить ему мозги. Самойлов хотел было высказать нелестный комментарий по поводу вспыльчивости Хакимова, как вдруг… — Бекрев! Ты ли это? — тот самый повстанец, споривший со Снейком, внезапно появился у Кости за спиной, заставив последнего вздрогнуть. — Аркадин! — в негодовании прикрикнул на него мужчина. — Ты же знаешь, у меня еще после оккупации нервы ни к черту! Валера расхохотался и похлопал Костю по плечу. — Новенький? — поинтересовался он, когда в поле его зрения попал Глеб. — Глеб Самойлов, — представился тот, удивляясь, что ему, наконец, дали возможность сделать это. — То-то я думаю, что где-то тебя уже видел, — всмотревшись в его лицо, произнес Аркадин. — Цвет Екатеринбургской оппозиции во всей красе. — Наверное, — неопределенно ответил мужчина. — Много о тебе слышал. И о твоем брате, кстати, тоже, — последнее предложение Валера произнес с какой-то странной, неясной Глебу интонацией. Уточнять, что имел в виду Аркадин, он не рискнул. Ко второму за день выпаду в свою сторону он пока готов не был — губа еще болела. — А я имел неосторожность услышать твой спор со Снейком, — решил перевести Самойлов разговор в интересующее его русло. Валера лишь махнул рукой. — У нас с ним возникли некоторые разногласия. В этом нет ничего необычного. — Просто… — начал Глеб, решаясь, высказать мысль, пришедшую к нему едва ли не сразу же, как он услышал, о чем речь. — Я понял и твою точку зрения, и Димину. И считаю, что в чем-то вы оба правы. Но в обоих планах есть и недоработки. И самая главная из них — это то, что вы не знаете реальной обстановки. Можно смоделировать миллион вариантов развития ситуации, но ни от одного из них не будет толку… По выражению лица Аркадина было видно: ему не нравилось, куда клонит Самойлов. — Слушай, — как можно тактичнее перебил он Глеба, — я вижу, что ты хочешь помочь, но не лезь, куда тебя не просят. Просто предоставь нам разобраться с этим, хорошо? Это наша работа. — Да какие же из вас, к черту, руководители?! — негодующе воскликнул Самойлов, обратив на себя взгляды едва ли не половины повстанцев, находившихся в жилом отсеке. Заметив это, мужчина понизил голос. — Вы только размышлять горазды. Так можно еще полгода разрабатывать и корректировать ваши стратегии, только к тому времени уже может быть поздно. Вы в Москве живете словно в каком-то киберпространстве, но технический прогресс не может сделать все за вас! Вы что, уже забыли о древнем проверенном методе разведки? Или это для вас недостаточно круто? Костя воззрился на Глеба, будто на совершенно другого человека, вдруг осознавая, что перед ним Самойлов только что раскрылся с совершенно иной стороны. Это был уже не тот подверженный депрессивным настроениям человек, которого он буквально пару дней назад спас от атаки мертвецов. В нем чувствовалась сила, решимость, готовность идти в бой. Бекрев неожиданно понял, почему же Глеб Самойлов стал такой значимой фигурой для оппозиции. Он был человеком волевого характера, но человеком. А человеку порой свойственно дать себе время отдохнуть от самого себя, каким он стал за время войны, и побыть немного собой, каким он мог позволить себе быть раньше. Валера отвел глаза, не зная, что ответить. Умом он понимал: то пренебрежение, которое он зачастую мог видеть в екатеринбургских повстанцах, вызванное методами работы московской оппозиции, было вполне обоснованным. Но стоило ли слушать сейчас этого Самойлова? Когда они со Снейком и так не могут придти к общему знаменателю. Под выжидательными взглядами Глеба и Кости Аркадин так не проронил и ни слова, вдруг погрузившись в размышления. Он тихо хмыкнул и двинулся к выходу, завернув по коридору в направлении лаборатории. Самойлов в недоумении смотрел ему в спину. — Что ж… Ты заставил его задуматься, — с уважением произнес Бекрев. — Можешь быть уверен, он принял твои слова к сведению. Сегодня-завтра они со Снейком уже начнут собирать разведывательный отряд. — Что-то мне подсказывает, что меня-то уж точно они готовы хоть сейчас отправить в Кремль на блюдечке с голубой каемочкой… — пробурчал Глеб, промокая бинтом алую влагу на не успевшей еще перестать кровоточить губе. *** Промаявшись полдня, Самойлов решился снова поговорить с Димой. Только на этот раз спокойно. Уже будучи у самой двери информационного центра, он остановился и прислушался. Ничего необычного, только звук нажимающихся клавиш на клавиатурах и шелест бумаги. Глеб нерешительно вошел в помещение. Несколько человек работали над программами. Хакимов же сидел напротив экрана и невидящим взглядом следил за передвигающиеся по территории страны цветными точками, зажимая в руке пластиковую кружку с давно остывшим чаем. — Снейк, — окликнул его мужчина. Дима повернул голову в его сторону и смерил бунтаря ледяным взглядом. — Что-то ты задерживаешься. Не все чемоданы упаковал? — К чему сейчас твоя язвительность? — ровным тоном спросил Самойлов. Хакимов пожал плечами и снова повернулся к экрану. Несколько мгновений прошли в молчании. — Слушай, я погорячился, — произнес, наконец, Глеб, поняв, что сам Дима на контакт не пойдет. — И ты тоже. — Знаю. Прости, — не глядя на него, ответил Хакимов. Помещение снова заполнила тишина, прерываемая лишь шумом работающих приборов. — Бекрев — трепло, — неожиданно произнес Снейк. — Он не виноват, что я решил ударить по больному в нашей с тобой утренней «беседе», — сам не зная, зачем, вступился за Костю Глеб. — Я не просил его выкладывать всю твою биографию. — О моей биографии легенды ходят, — усмехнулся Дима. — Сам уже не знаю, где правда, а где — нет. Только вот все, что касается моей дочери, я помню прекрасно. Но обсуждать не желаю. Еще раз прости за разбитую губу, не рассчитал силы. Самойлов же извиняться не собирался. Может быть, он поступил отчасти и подло, воспользовавшись информацией о прошлом Димы, чтобы задеть, но в тот момент, когда Хакимов ударил его, он хотя бы проявил что-то человеческое: пусть это и агрессия, но понятная каждому, кому хоть раз приходилось отстаивать интересы и честь семьи. А семья — это то самое ценное, что для повстанцев стало уже почти мифом, который возможно было снова воплотить в реальность лишь свергнув действующий режим. — Если это все, что ты хотел обсудить, у меня для тебя есть одна новость, — вдруг резко сменил тему Снейк. — Как я понял, с Валерой познакомиться ты уже успел. И даже умудрился произвести на него сильное впечатление. Такое, что он посчитал необходимым поделиться твоим видением ситуации со мной, — Дима вздохнул. — Говоря кратко, какую бы неприязнь я к тебе не испытывал, должен признать: рациональное зерно в твоей идее присутствует. Сегодня к полуночи будет окончательно сформирован состав разведывательной группы. Валера за главного, подчинятся беспрекословно. Утром выходите на дело. Свободен. Глеб ничего не ответил, лишь кивнул и немедленно покинул информационный центр. Он был ошарашен словами Хакимова. Неужели глава московской оппозиции так вот просто решает последовать его совету? Видимо, годы жизни в напряжении, когда не знаешь, с какой стороны стоит ожидать удара, сделали свое дело: мужчина видел в этом явный подвох, только не мог понять, что же именно его беспокоит. Погрузившись в размышления, пытаясь разобраться в своих подозрениях, Глеб задержался в коридоре по пути к жилому отсеку, когда краем глаза он заметил отъезжающую в сторону дверь входа в штаб. Видимо, возвращался кто-то из старожилов, потому что со слов Кости, каждый набирает на циферблате свой личный код, прежде чем откроется область для сканирования отпечатков. А Самойлову его код сообщать пока никто не спешил. Мужчина услышал характерный высокий звук, свидетельствующий о том, что произошла проверка чипа прибывшего повстанца. — Что? Здесь Глеб Самойлов, а я до сих пор не в курсе? До боли знакомый голос обжег и заставил судорожно вздохнуть. Казалось, будто все в момент замерло, и ничего не существовало больше, кроме этого голоса, на миг вернувшего Глеба в светлое прошлое. — Не может быть, — прошептал мужчина оборачиваясь. Напротив него стояла среднего роста смуглая девушка и широко улыбалась. — Что, и не обнимешь даже? — черные глаза сверкнули. — Ева… Черт возьми, Ева! Самойлов немедленно приблизился к девушке, но остановился в паре шагов от нее, вглядываясь в черты ее лица, в глаза, которые, казалось, даже сейчас, на приглушенном свету играли брызгами шампанского, выдавая ее легкий нрав. — А я уж думал, у судьбы для меня подарков не осталось, — боясь поверить в действительность, произнес Глеб. Все те, кого он знал раньше, будто растворились во времени и пространстве вместе с его довоенной жизнью. От них остались воспоминания, но за время постоянной борьбы за себя, за свободу, начинает казаться, будто всех этих людей вовсе и не существовало, будто он просто придумал себе ту жизнь, чтобы заполнить пустоту. Реальность — это война, оппозиция, самодуры-министры, зомби, что угодно. Но не дом, семья, друзья, любовь. Эти слова в данных обстоятельствах даже вслух произнести было трудно, они звучали нелепо, легче было признать их вымышленными, и никто бы не посчитал это неправильным. Так сознание людей и населяли «фантомы», наполовину реальные, а наполовину уже нет. Легче было думать, что до войны ничего и не было, будто все в пятьдесят шестом так и родились — с оружием за пазухой, ожидая удара в любой момент. Наверное, поэтому Самойлову с трудом верилось, что эта девушка перед ним реальная, осязаемая. — Уже отчаялся встретить кого-то из своей прошлой жизни? — сузив глаза, хитро поинтересовалась Ева. Взгляд мужчины скользнул по фигуре девушки, и только в этот момент он понял, что же в ней изменилось. И что, вероятно, изменило и ее саму навсегда. Ева Дорсалия была невероятной, гениальной, самой виртуозной пианисткой, какую он когда-либо встречал. Можно сказать, что он был ее поклонником, и оставался им даже когда они начали работать вместе. Ева услышала о Глебе совершенно случайно, когда чистого интереса ради появилась на одном из мероприятий, где он должен был выступать, и была поражена. Текстами, музыкой, отдачей. По крайней мере, именно это она сказала Самойлову после выступления, обратившись к нему с предложением сделать несколько пробных совместных записей. Дела пошли в гору, девушка успешно совмещала их совместный проект с сольным творчеством. Двадцать четвертого сентября две тысячи пятьдесят шестого года она как раз давала один из самых больших за всю свою карьеру концертов в Санкт-Петербурге. Наверное, потому этот особенный день и въелся в ее мозг так сильно, будто каждую цифру на нем выжигали раскаленным металлом. И потому сейчас Самойлов приложил всю силу воли, чтобы не отвести взгляд: правый наполовину пустой рукав куртки Евы был завязан узлом на уровне локтя. Мужчина ощутил, как пробежал холодок по коже. Он боялся даже подумать о том ужасе, который ей приходится переживать каждый день, каждую секунду. Если сам он искренне верил, что когда все закончится, то он сможет снова заняться любимым делом, то для Дорсалии… В чем для нее теперь вообще заключался смысл победы? — Ева… — только и сумел выговорить Самойлов, глядя на нее. Девушка шутливо закатила глаза и сама обняла его действующей рукой. — Да что ты как неродной, — прошептала она ему на ухо. Глеб сцепил руки за спиной Евы и закусил разбитую губу, чтобы стало хоть немного больно физически, иначе он мог просто не выдержать. — Пойдем в жилой отсек, поедим, заодно расскажу тебе все, — бодро произнесла Дорсалия, отстраняясь. Только вот Самойлов не был уверен, что готов выслушать. *** — …Можешь себе представить? Даже пальцы еще шевелились! — Господи, Ева! Подошедший как раз к описанию кровавых подробностей Бекрев передернулся, услышав слова девушки. — И тебе тоже «здравствуй», Костя, — рассмеялась Дорсалия. — Нашла новую жертву, которая еще не знает твоих страшилок? — снисходительно произнес мужчина. — Глеб, не слушай ее, ей просто скучно, все уже слышали эту историю. — Да все в порядке, — хмыкнул Самойлов, — она всегда любила с энтузиазмом рассказывать о чем-то пугающем, а когда ты уже в предобморочном состоянии, как ни в чем не бывало добавлять: «Да что с тобой, это же весело!» — Так вы знакомы? — удивленно поднял брови Бекрев. Но тут же посерьезнел, осознав, что Самойлов, должно быть, видит ее такой впервые, а потому Еве наверняка хотелось бы описать все Глебу без присущего ей черного юмора, которым она привыкла закрываться от остальных. — Знаете, я не буду тогда мешать. Не успела девушка возразить, как Костя пробормотал что-то вроде «мне как раз нужно в техотдел» и поспешно оставил их наедине. — Славный парень, — улыбнулась Дорсалия, глядя в спину удаляющемуся Бекреву. Глеб кивнул. К этому моменту он уже знал, когда это произошло, и стал проклинать про себя этот день еще больше. Двадцать четвертое сентября. Ева приехала в Санкт-Петербург с концертом. Зал полон, она волнуется за кулисами. В эти минуты решается ее дальнейшая карьера. Вот она уже на сцене. Ее пальцы касаются клавиш. Бетховен. Соната для фортепиано номер 14, «Лунная», первая часть — Adagio sostenuto. Ева полностью погружается в то самое произведение, ради которого, чтобы однажды сыграть его перед широкой публикой, она в свое время и начала заниматься музыкой. Ее глаза полузакрыты, она кусает губы — ничего не существует для нее вокруг. Возможно именно поэтому, когда во время бомбардировки города несколько снарядов попадают по концертному залу, Ева продолжает играть. По крайней мере, ей все еще так кажется — болевой шок. На самом же деле она лежит на обуглившемся краю сцены недалеко от горящего, провалившегося наполовину под пол фортепиано. Крики, плач, а в ее голове продолжает играть мелодия. Взгляд девушки неосознанно скользит по потолку, через окаймленные пламенем дыры в котором видно затуманенное дымом вечернее небо, спускается по кулисам к сцене. Вскоре Ева ощутила жар — огонь с фортепиано быстро перекинулся на ее платье, и она начала гореть. Подняться девушка была не в силах, а потому беспомощно шарила взглядом вокруг в поисках помощи. Дальше Ева мало что помнила, но после готова была поклясться, что смутно видела собственную руку с еще дергающимися, отчаянно пытающимися попасть по клавишам пальцами метрах в десяти от себя. Хотелось искренне верить, что это лишь дурная иллюзия, обман зрения. Однако когда девушка очнулась в госпитале через несколько дней, ее ждало печальное известие. В один миг Ева осознала, что ее музыкальная жизнь закончена. А потом поняла, что закончена вообще вся ее прошлая жизнь. — Это чертово адажио до сих пор звучит у меня в ушах, Глеб! — в сердцах воскликнула девушка. Самойлов прекрасно видел, как она храбрится. И как тяжело ей дается делать вид, будто потеря руки не обернулась для нее трагедией, заставив возненавидеть то единственное в своей жизни, что она любила всей душой — музыку. — Хочешь посмотреть, что осталось от моего прежнего таланта? — вдруг с вызовом спросила Дорсалия и, расстегнув толстовку, попыталась высвободить из рукава ту часть оторванной руки, что осталась с ней. Темная плотная ткань толстовки соскальзывает с ее плеч, обнажая покрытую шрамами кожу. Глеб вздрагивает и быстро перехватывает ладонь девушки, накидывая толстовку обратно на ее плечи и застегивая молнию. — Что, противно тебе на меня смотреть, да? — зло усмехнулась Ева. — Ты такой же, как и все они. Давай, жалей меня! В тебе же еще осталась вера в светлое будущее. А у меня, Глеб, нет будущего! Настоящего нет! Эти слова заставили Самойлова в неожиданном приступе ярости вскинуть руку и отвесить девушке хлесткую пощечину. Но не успела Ева даже вздохнуть, как он вдруг крепко обнял ее. — Прости, я не хотел, — горячо прошептал мужчина. — Прости. Но хватит, Ева. Просто хватит, я умоляю тебя. Это же я, зачем устраивать спектакль? Я тебя знал семь лет до войны, неужели ты действительно думаешь, что я ничего не понимаю? Что я не вижу, за что ты меня теперь так ненавидишь? Но, Ева, я не виноват, что так произошло. Я не меньше тебя самой желал твоего мирового успеха. Так что не смей говорить, что я такой же, как они. Мне не плевать. Дорсалия положила здоровую руку Глебу на плечо. Неужели хоть кто-то за годы войны и пребывания в оппозиции остался в душе таким же, каким и был раньше? Какой она не могла быть. Ева, наконец, поняла, что этот человек — все тот же Самойлов, который всегда понимал ее с полуслова. — Ты просто не представляешь, через что мне пришлось пройти, — глухо произнесла девушка, качая головой. — Я искала смерти как успокоения, но та постоянно увиливала от меня, будто играя. В чем глубинный смысл? Почему, раз это было дано мне против моей воли, то я не могу хотя бы уйти из жизни по собственному желанию? Что бы я ни делала, всегда, всегда рядом находились «спасители», просто появлялись из ниоткуда! В последний момент убивали наступающих на меня зомби, убирали пистолет от виска… Я даже не знала уже, что мне такое попробовать, чтобы ни одна живая душа не сумела меня «уберечь». — Может, ты позволяла им спасать себя? — со слабой надеждой поинтересовался мужчина. — Поверь, тех, кто хочет умереть на самом деле, не остановит никто и ничто. — Но для меня все кончено, — беспомощно взмахнула ладонью Дорсалия. — Первый год после потери руки я переживала это очень болезненно. Со временем я научилась держать эмоции под контролем, обыгрывать это как шутку. Ты знаешь, как я всегда это делала. Сейчас я довольно сильный боец оппозиции, не скрою, я многим здешним повстанцам еще фору дам, но не в этом мое счастье. Что со мной станет, когда мир перевернется обратно, когда жизнь войдет в привычное всем до войны русло? У тебя всегда будет твоя музыка. Видимо, и у меня тоже. Своей больше нет, но никогда я не любила никого больше, чем тебя. Как музыканта, — добавила Ева, засмеявшись, увидев, как вытянулось лицо Самойлова.  — Я не знаю, что будет, — неопределенно пожал плечами Глеб. — Но в одном уверен точно: ты можешь на меня рассчитывать. Мужчина говорил еще что-то, но Ева вдруг почувствовала, как она устала. Морально и физически. От всего. Ей просто нужно было встретить его и выговориться. Через пару минут она уже спала у него на руках. *** — Глеб! Самойлов нахмурился и отвернулся к стене, но Валера настойчиво тряс его за плечо. — Глеб, проснись! Пора. — И какого черта нужно выходить в такую рань? — пробурчал мужчина, поднимаясь на локтях. Телефон показывал семь тридцать утра. — Кто еще будет в отряде? — Я, ты, Эд, Лида и Лара. — Думаете, она уже отошла от потери Кирилла? — с сомнением произнес Глеб. — От этого невозможно отойти, — пожал плечами Аркадин. — Дима решил, что ей полезно будет переключиться хотя бы ненадолго. — Кто такой Эд? Валера указал на высокого широкоплечего мужчину довольно грозного вида, сидевшего на полу в противоположной стороне жилого отсека. Его лицо было изуродовано длинным безобразным шрамом от лба до подбородка, глаз, задетый ранением, заплыл. Самойлов мгновенно узнал его. Он был одним из добровольцев, отправившихся на помощь Ларе и Киру, именно он тогда с пугающим равнодушием пронес умирающего мальчика в лабораторию мимо Глеба. Видимо, почувствовав на себе пристальный взгляд, Эд повернул голову в его сторону. Их глаза встретились, и Эд, казалось, тоже вспомнил Самойлова. Мужчина слегка наклонил голову, кивая ему, Глеб ответил тем же. Через четверть часа все уже собрались в техотделе. Ларе выдали несколько дополнительных магазинов, Лида и Эд, будучи более успешными в ближнем бою, предпочли взять еще кое-что из холодного оружия. Глеб тоже решил, что не повредит иметь при себе и то, и другое, убирая нож в рюкзак, а пистолет во внутренний карман куртки. — Послушайте меня внимательно, — тон Аркадина был жестким. — Я искренне надеюсь, что наша вылазка пройдет гладко, и никто не пострадает. Однако если вдруг кто-то будет ранен, и перед нами будет стоять выбор: спасти его либо спастись самим, мы обязаны выбрать второе. Это приказ Димы, и я с ним полностью согласен. Вы не раз проявили себя, свою отвагу, а потому из вариантов потерять одного или всех пятерых, мы выбираем первое. Даже если это буду я. Вам ясно? Повстанцы кивнули. — В случае нападения стрелять на поражение, мертвецы ли это будут или люди. Все кто не с нами — против нас. Не проявлять жалости. Эд, Глеб, не будьте джентльменами. С кем бы вам ни пришлось драться — хоть с пятнадцатилетней девчонкой — не забывайте: она ваш враг, и чем раньше будет убита — тем лучше. — Убить ребенка… — Лара передернулась. Глеб и Лида переглянулись. — Либо он убьет тебя, — холодно ответил Валера. — Я видел таких детей, стрелявших не хуже меня, рубивших наших оппозиционеров напополам. Не извращай ситуацию, это не ребенок, а враг, — повторил Аркадин. — Что-нибудь касаемо стратегии? — поинтересовался Эд, возвращая разговор в нужное русло. — Все предельно просто: нам нужно добраться живыми до Кремля, узнать, кем и как охраняется территория, слабые места в планировке здания военной базы-лаборатории. В напряженной обстановке держаться вместе. Я, Эд и Лида в нападении, Глеб и Лара — в обороне. Если опасность угрожать не будет, разделимся. Из расчета, что никаких форс-мажоров не произойдет, думаю, можно планировать вернуться к двум-трем часам дня. — Постой… К двум-трем? — Глеб решил, что Аркадин шутит. — До центра как минимум часов пятнадцать, и то, если задать более чем неплохой темп и не делать никаких остановок! А еще и обратно вернуться нужно! — Так кто же идет пешком? Доберемся на метро. — Но я думал, что… — Самойлов ничего не понимал. — Да, вход в большинство станций заварен, — подала голос Лида, — но есть и исключения. Мы специально выбрали именно это место для нашего штаба — буквально в полутора часах ходьбы есть открытая станция, Павелецкая. Не слишком далеко от метро, но и не слишком близко, все-таки опасно это. На самом деле, совсем неподалеку Лермонтовский проспект, но на Таганско-Краснопресенской ветке закрыто все, кроме Баррикадной. Поэтому придется нам совершить небольшую пешую прогулку. — Надеюсь, мы обсудили все, что хотелось, — подвел итоги Аркадин. — Через пять минут у выхода. Разойтись. А ты, Глеб, сходи в лабораторию. Кто ставил тебе чип? — Юля? — неуверенно произнес мужчина, сомневаясь, что правильно запомнил имя девушки. — Хорошо. Попроси ее пробить по базе твой личный код, с помощью которого ты сможешь открывать дверь штаба. Самойлов кивнул и покинул техотдел вслед за остальными. Однако, зайдя в лабораторию, он не увидел никого в той части, что служила медпунктом. Мужчина прошел в помещение. Свет был приглушен, но за ширмой, разделявшей медпункт и лабораторию, явно кто-то был: перемещались тени, слышался неясный шорох. — Простите, — обратился Глеб к кому бы то ни было. — Мне нужно узнать мой личный код. — Да, поставьте сюда, я на минуту… — пробормотал мужской голос, а после обратился уже к Самойлову: — Имя? — Глеб… — Пять восемь пять девять четыре три, — тут же отозвался неизвестный, даже не дав тому договорить. — И что, даже не нужно проверить по компьютеру? Больше Глебов на всю оппозицию нет? — язвительно произнес мужчина. Его уже начинала откровенно раздражать всеобщая осведомленность. За ширмой послышался вздох, и через пару мгновений собеседник Самойлова предстал перед ним, хмуря брови и сложив руки на груди. Сумасшедший ученый в лучших традициях кинематографа: взлохмаченные волосы, бегающие глаза, круглые, съехавший на кончик носа очки, неуклюже зашитый в порванных местах белый халат, в кулаке зажат шприц с мутной жидкостью неясного происхождения. — Больше Глебов на всю оппозицию нет, — неожиданно спокойным тоном, диссонирующим с внешним видом, повторил он слова Самойлова. — Вы, видимо, считаете себя невероятно важной персоной. Какие могут идти разработки антидота, когда вот он — сам Глеб Самойлов! — явился узнать свой личный код. — Напротив, — мужчина несколько оторопел, но все же нашелся, что ответить, — я никак не могу взять в толк, с чего же все окружающие вдруг решили так. Некоторое время двое просто буравили друг друга взглядами, но ученый сдался первым. — Послушайте, я назвал Вам Ваш личный код, в чем проблема? — юноша начинал нервничать. — В том, что Вы помните его наизусть, — Глеб решил обращаться к нему также подчеркнуто вежливо. — У меня от природы феноменальная память, — быстро нашелся тот. — И где же, позвольте узнать, Вы могли видеть его раньше, если чип мне ставила Юля? По нелепой случайности взглянули на монитор, когда она заносила мое имя в базу, или интересовались специально? Юноша открыл было рот, чтобы ответить, но тут его окликнули из лаборатории. — Илья! Ну что у тебя там? Может, вернешь назад шприц с препаратом? — Да, разумеется, — тут же произнес он и направился обратно за ширму. — Учтите, мы с Вами еще не закончили нашу увлекательную беседу, — многообещающе бросил ему в спину Глеб, заставив вздрогнуть. *** Несмотря на опасения и предостережения Валеры, отряд добрался до пункта назначения без экстренных ситуаций. С другой стороны, это и настораживало. Им не встретилось ни единой души — живой или мертвой — ни в метро, ни на улицах опустевшего города. Безлюдные кварталы, безлюдные вагоны. Глебу на какой-то момент показалось, что кроме них на планете не осталось вообще никого, настолько напряженной, звенящей была тишина вокруг. Повстанцы подобрались к обнесенной высоким забором колючей проволоки территории Кремля со стороны военной базы. — Не нравится мне все это, — покачал головой Эд, выражая вслух мысли всех остальных. — Где охрана? Они что, не считают нас угрозой? — Скорее уж, притаившись, ждут, пока мы не начнем действовать, — нервно усмехнулась Лида. — Я склонен согласиться с Эдом, — произнес Аркадин. — Что-то мне подсказывает, будто наше правительство просто не верит в саму возможность восстания. Предлагаю рассредоточиться по периметру. Лара, ты идешь со мной. Обогнем территорию со стороны лаборатории. Лида и Глеб — к центральному входу. Эд, останься здесь и следи, чтобы в случае агрессии у нас остался путь отступления. Фаюстова обреченно вздохнула и поманила Глеба за собой. — Неужели настолько не радует перспектива работать со мной, — поднял бровь Самойлов. — Дело не в этом, — отмахнулась девушка от его слов. — Просто не могу понять самонадеянности властей. Они не видят того, что происходит прямо у них под носом! — Нам же лучше, — пожал мужчина плечами. — От этого никому не лучше, поверь. Им бы на корню предотвращать действия оппозиции, либо сложить полномочия уже сейчас. Думаешь, мы одни живем как на пороховой бочке? Бьюсь об заклад, что и наши министры по ночам просыпаются в холодном поту. — Это ни для кого не новость. Они хоть и чертовы твари, но все-таки люди. — Люди, от которых мы должны избавиться как можно скорее. Нападение, которое готовит Дима, не дает мне покоя. Боюсь даже представить, что с нами будет, если мы проиграем. — И не такое пережили, — хмыкнул Самойлов. Лида хотела было сказать еще что-то, но вдруг они услышали рев мотора. К Кремлю подъезжал автомобиль. Глеб потянул Лиду в сторону, чтобы их не было видно. — Вот, значит, как живут бедные чиновники, — по голосу Фаюстовой было слышно, как ее это задело. — Пока мы должны ютиться всем отрядом в одном помещении, они разъезжают… — Замолчи! — шикнул на нее мужчина. — Пригнись. Главные ворота открылись, и машина въехала на территорию властей. Через решетчатый забор повстанцы могли видеть, как водитель заглушил мотор и поспешил открыть заднюю дверь, чтобы выпустить своих пассажиров. Вслед за одним из чиновников из авто вышли две совсем юные девушки, одетые в меха, а за ними человек, которого Глеб так давно желал увидеть, но никак не рассчитывал, что это произойдет именно так. Дыхание сбилось, губы дрожали, кулаки сжаты так, что ногти впивались в ладони до крови. Вот уж когда ему действительно захотелось поверить, что он сходит с ума, и этот человек не реален, а просто фантом. В дорогом костюме, с сигарой в зубах Вадим Самойлов прошествовал к зданию Кремля, попутно приобнимая одну из нимфеток.