Голодные игры: Возвращение

Пока бабушка ушла к тёте, чтобы взять у неё нарядное платье, я сижу на низенькой табуретке и смотрю на маму. Всякий раз на Жатву она заплетает себе короткую косичку, любовно вплетая в неё белую ленточку. Она рассказывала, что ей эту ленту подарил папа перед тем, как исчезнуть из нашей жизни раз и навсегда. На ленте есть даже аккуратные серые буковки. Правда, я не знаю, что там написано – мама никогда не говорила, отнекиваясь, мол, сама не понимает «почерк». Я думаю, что она знает, но по какой-то причине молчит. О папе я ничего не знаю, кроме того, что он был. И подарил маме ленточку. Правда, тётя порой ругает его разнообразными непонятными словечками, но она много кого ругает, так что ей даже не стоит верить. Бабушка же молчит, сколько бы я её ни расспрашивала. - Ну, что, не угадала, что там написано? – я встаю на цыпочки и, обхватывая маму за шею, нежно целую её в щёчку. - Нет, - мама весело смеётся и стискивает меня в своих объятиях. Примерно с минуту мы стоим, не двигаясь. Затем мама смотрит меня и серьёзно произносит: - Ты отнесла Лидии её завтрак? - Ой, нет! – спохватываюсь я. Мама улыбается и вновь отворачивается к зеркалу. Я же спешу взять с маленькой плиты кастрюлю и пойти в сарай. Подходя к обиталищу дворняги, я слышу странные хрипы и негромкий визг. Спешно открываю дверь. Слова застревают в горле, а кастрюля падает из моих рук и катится куда-то в угол, поливая похлёбкой пол и разбросанную лапами солому. Лидия лежит в какой-то неестественной позе, исступлённо суча задними ногами. Изо рта её течёт тёмно-алая кровь. Прикрываю ладонями рот и бегу обратно в дом, не зная, что делать. Мне ясно, что она умирает: в одном из сезонов, которые мне довелось увидеть, один из игроков, укушенный ядовитым хамелеоном, умирал очень похоже. - Мама, мама! – кричу я с порога. – Мама! - Что случилось? – она выходит из соседней комнаты, уже одетая в красивый брючный костюм. Даже неохота её дёргать, переоделась ведь уже, но больше никак: дедушка ушёл с утра пораньше в какой-то магазин за марципановым вином, к которому уже давно пристрастился. - Лидия... – думаю, что мама и без слов всё поняла, ибо сорвалась с места и, не щадя свой костюм, кинулась в сарай. Дальнейшие несколько минут я провела, терзая себя негативными мыслями. Если быть честной, то я с самого начала знала, что мою кареглазую подругу, с которой провела почти всё детство, уже не спасти. Чтобы успокоиться, я распустила волосы и начала их расчесывать, глядя на своё отражение. Да-а, было на что посмотреть: платье я испачкала, когда уронила кастрюлю, бледное лицо, тонкие губы поджаты. Слышно, как хлопает входная дверь. Мне даже не нужно оборачиваться, чтобы понять, кто это: я вижу бабушку в зеркале. Она кладёт какой-то пакет на старую тумбочку и выходит. Наверное, они с мамой сейчас спрячут куда-нибудь Лидию, чтобы после Жатвы навсегда закопать. Интересно, а что с ней будет потом?.. Расчёсываясь, я прикрываю глаза, глубоко задумываюсь и не замечаю, как и мама, и бабушка вернулись домой. Прихожу в себя я лишь тогда, когда меня трогают за плечо. - Что такое? – такие фразы в последнее время стали частыми в моей речи. - Тебе пора одеваться, - говорит бабушка и протягивает мне свёрнутое платьице с белой вышивкой. – О Лидии мы позаботимся. Ей там будет лучше, чем здесь, - и она с улыбкой показывает на потолок, имея ввиду то, что гораздо выше. Моя бабушка верит в сказку, которую ей, бывало, рассказывала её бабушка, а той, в свою очередь, её бабушка... Продолжать можно до бесконечности. Она верит, что выше звёзд есть прекрасное королевство Рай, куда попадают праведные и светлые, незапятнанные люди, после смерти. Рассказывала она, что там живут ангелы, которые имеют за спиной невесомые белые крылья и способны не щурясь смотреть на солнце. И есть в том королевстве верховное создание света, именуемое Богом, которое смотрит на нас оттуда и смотрит, как мы себя ведём. Тем, кто делал по жизни лишь хорошее, он разрешает остаться рядом с собой, а тех, кто много грешил, отправляет под землю. А ещё она верит, что все псы попадают в Рай. Я быстренько переодеваюсь. Оказывается, на многослойной юбке узор из белых водяных лилий - большая редкость для моей семьи. Наверное, оно очень дорогое даже для тёти, которая живёт далеко не бедно. - Смотри-ка, - в дом входит мама. – Мама, я вижу самую настоящую принцессу! Только хрустальных туфелек нет, - она тоже воспитана на древних сказках. - Хрустальных нет, а обычные имеются, - подмигивает ей бабушка и достаёт с полки обшарпанный ларец. Сдувает с него пыль и поднимает крышку. Я обомлеваю: это те самые туфли, которые мама надевала на свою свадьбу. Бело-кремовые, на низком-низком каблучке. – Обувайся, милая. Я делаю так, как она сказала. Туфельки сидят отлично, только вот чуточку великоваты. - Красавица! – подытоживает мама, а затем подвязывает мои волосы белой лентой. Своей белой лентой, которую ей подарил папа. Когда бабушка одевается в своё цветастое платье из грубого сукна, мы выходим из дома и направляем стопы к Дому правосудия. Мы приходим одними из первых: это видно по малому количеству людей. Идём к министру и записываемся, как этого требует закон. Затем меня отправляют за самую последнюю верёвку, рядом с родными. Меня это радует, но не может заглушить боль из-за смерти Лидии. Задумавшись, совершенно не замечаю, как пролетает время, собирается большущая толпа, и Спитфайр, сопроводитель нашего дистрикта, громко объявляет о начале сто двадцать четвёртых игр. Дальше следует информация об истории Игр, Тёмных временах и договоре с вероломными дистриктами. Я пропускаю всё мимо ушей, ибо и так прекрасно знаю: спасибо школе. Но, когда наступает часть о периоде Огненной Китнисс, слушаю с замиранием сердца. Эта сильная и мудрая девушка всегда была моим кумиром; я всё бы отдала, чтобы стать хоть капельку похожей на неё. - А теперь, - наконец объявляет огненноволосый и худосочный мужчина в нелепом наряде, напоминающем оперенье попугая. – Самое время вытянуть жребий и сообщить миру, кто же в этом году пойдёт защищать честь дистрикта номер семь! Как всегда, дамы вперёд, - он жеманно улыбается и с бесстрастным выражением лица вытягивает из розового шара бумажку. – Что ж, давайте-ка развернём... развернём... развернём... – он, наконец-то, перестаёт дурачиться и разворачивает злосчастную бумажку. – Имя претедентки... – он делает ещё одну паузу, - Дарра Фавн-Фридом! У меня едва не останавливается сердце от страха. Я? Пойду? На ИГРЫ?! Помилуйте меня, лучше убейте сразу! Вижу, как все расступаются передо мной, и чувствую себя такой крошечной, что даже больно становится от этого ощущения. Большая часть людей смотрит на меня с сочувствием, кое-где слышен даже ропот, но они не в силах что-либо изменить... В глазах темнеет, и я чувствую лишь удар головой о холодный камень, которым мощена площадь. Прихожу в сознание лишь тогда, когда кто-то очень больно начал хлестать мне по щекам. Открываю глаза и вижу свирепые глаза явно не нашего миротворца. Серые, прозрачные, как у рыбы. Он грубо обхватывает моё тело руками и собирается силком тащить на сцену, но я упираюсь и изъявляю желание пойти сама. - П-погодит-те! – слышится голос моего деда. Рассерженный, агрессивный... Успел уже где-то найти алкоголя и напиться. – Е-есть д-доброволец! - эх, дедушка... ты мне ничем не можешь помочь... - Дедуля, вы не в том возрасте! – грубо кричит в микрофон Спитфайр и складывает руки на груди. – Живей, живей, ласточка моя легкокрылая, не заставляй народ ждать! – мягко, но настойчиво говорит он после. Я подчиняюсь, хоть в голове туман, а перед глазами всё расплывается. Наверное, все думают, что я такая слабая, что даже не в состоянии принять свою участь. Нет уж. Бегу. Поднимаюсь на сцену и вглядываюсь в лицо своего будущего ментора. Мей Чан. Она – второй мой кумир, помимо Китнисс. Не думала, что доведётся встретиться с ней при таких обстоятельствах. - Хм... девушка выбрана, тогда перейдём к кавалеру! – он мерзоватенько хихикает и на удивление быстро вытаскивает бумажку из голубого шара. – Это Садар Линклейн. ЧТО?! Теперь точно лучше убейте сразу. Я никогда не подниму руку на своего спасителя. Он проходит сквозь толпу, и ни один мускул на его лице не дрожит. Настоящий герой! Герой, достойный победы на Играх. Он одет в ярко-оранжевую рубашку и чёрные брюки. Брюки явно поношенные, а вот рубашка совсем новая... Он встаёт рядом со мной и еле заметно шепчет: - Где твоя туфля? Я опускаю взгляд на ноги и обмираю: обувь только на левой ноге. Правая же боса, и на ней небольшая царапина. - Наконец-то выбрали! – подытоживает Спитфайр. У него влажные руки, когда он обхватывает мою ладонь и пожимает её. Всё равно нервничает, хоть и не хочет показывать. А я сама трясусь, как обмороженная, едва зубами не стучу. Хороша представительница! Мэр что-то говорит, но я не слышу. Слышу только гулкий стук в собственных висках и еле заметное дыхание Садара. Во время гимна я скольжу по лицам в толпе, ища глазами бабушку. Её я отчего-то люблю даже больше мамы. Долго искать не приходится: она смотрит на меня, а губы что-то шепчут, хотя знает, что я не услышу. Мама же отводит взгляд, бледна как полотно и сама вот-вот упадёт в обморок. Дед горячится, хочет выскочить на сцену, но его хватают миротворцы и насильно куда-то уводят. Господи, пожалуйста... сделай так, чтобы его не сильно наказывали. Как это могло произойти? В шаре всего пять бумажек с моим именем! Мне всего двенадцать лет! Почему Всевышний допускает то, что другие страдают от рук злых людей? Бабушка говорит, что Бог страдает из-за этого не меньше, чем мы, но сделать что-то глобальное не может. Мы должны бороться сами. По окончании гимна меня и Садара окружают так, что даже дышать трудно, и уводят в Дом Правосудия. Всё это время я глаз не свожу с него. Что ж, если он спас меня крохой из горящего дома, то я, если понадобится, отдам за него жизнь на проклятой и омытой кровью Арене! Хоть и страшно.