Огонь вдали

Ривай никогда не ухаживал за женщинами: одна только мысль о нежностях и милых подарочках вызывала тошноту. Ривай клялся себе, что не докатится до низов и не станет любезничать, но по законам природы всё летит к чертям, когда дело касается Ханджи Зоэ. Все планы рушились подобно карточному домику, если эта бесшабашная буквально врывалась в твою мирную жизнь шквальным ветром, и нет, не то что бы капрал терял от нее голову, но да — она заполнила его разум до краёв, причиняя жуткую головную боль. И всё бы ничего, если бы Зоэ оказалась среднестатистической женщиной, только вот беда: Ханджи такой не являлась. И когда Ривай увидел соцветие полевых ромашек, не растущих в пределах стен, он, не задумываясь, вырвал их с корнем, успевая обезглавить трех несущихся на него титанов. Возвращаясь с очередной не особо результативной вылазки, уверенно скача в седле, Аккерман поглядывал на прикрепленные к боку белые соцветия и часто употребляемое «блять» проносилось в мыслях за время возвращения дюжину раз. Не то что бы Ривай хотел подарить цветы Ханджи, просто-напросто то высыхающее алоэ в ее комнате вызвало в нем искреннее отвращение. Солдаты косились на своего командира и барахтающиеся на скаку ромашки, покоцанные в некоторых местах встречным ветром, всякий раз стоило Риваю отвести взгляд от своей находки, чтобы выровнять лошадь. Цветы вкупе с повозкой убитых сочетались бы довольно-таки не так необычно, как цветы в данный момент сочетались с капралом Аккерманом, по глазам которого можно было предположить, что он мчался к стенам затем, чтобы скорее кого-то убить. Ривай с радостью выкинул бы проклятую траву тотчас же, но высыхающее алоэ его бесило намного больше, чем зоркие и хитрые взгляды подчиненных. Впрочем, для них всегда найдется пыльное местечко в кампусе казармы.

***

Занимаясь кипами отчетов, скопившихся вокруг стола в ее комнате, спустя каждое предложение Ханджи поглядывала на настенные часы. Триста семьдесят шесть… Триста семьдесят семь… Триста семьдесят восемь… Ханджи, сосчитав девятнадцатую минуту седьмого часа, сделала резкий продолговатый штрих на листе папируса черными чернилами, осознавая, что до четырехсот ей не продержаться. Время длилось мучительно долго, когда за пределы стен отправлялся Разведывательный отряд. Майор за годы-годы практик научилась терпеть и спокойно выжидать результатов, нынче же выдержка слетела под нулевку. Точно бы ей это было в новинку, как в те года, когда она получила звание майора и на ее плечи легли новые обязанности и новая ответственность. Если посмотреть под другим, не самым радужным углом, ей, действительно, это было в новинку — впервые она отпустила за стены человека, из-за которого неистово билось сердце. Зоэ взглянула на тонкую прореху в отчете, оставленную кончиком металлической ручки, и шумно вздохнула, потирая ладонями лицо. Отвела взгляд на наручные часы, выставленные на столешнице под рукой — те, вторя настенным циферблатам, отсчитали уже двадцать первую минуту. — Майор Зоэ! — раздался возбужденный голос Моблита, а после и сам юноша появился на пороге. — Они возвращаются! И время Ханджи останавливается на триста восемьдесят второй минуте. Парень тут же исчез, со всех ног бросившись докладывать новость кому-то еще из начальства, и не заметил, как сжалась Зоэ: согнула плечи и позвоночник скрючила дугой, но мгновение — и время в обратную сторону бежит: Ханджи медленно выпрямилась, сдержанно дыша, и, не придавая внешности важность, бросилась бежать. Чем ближе к воротам, тем слышнее раздавался человеческий гул и плач — значит, отряд уже зашел внутрь, а некоторые матери не досчитали своих сынов. Ханджи протиснулась в первые ряды человеческой колонны, поискала глазами назойливого капрала, однако не нашла ни единого следа. — Капрал Аккерман жив? Столь простой вопрос обратился для Зоэ непростым испытанием: никогда не спрашивала, не выясняла, куда запропастился чертов чистоплюй, а сегодня сердце забилось под самое горло, когда воочию не удалось убедиться в его безопасности. — Он-то? Конечно, жив, майор Зоэ! Живее всех живых! Сейчас вы его здесь не найдете: спешил куда-то. Перед командором даже не отчитался. Ханджи почувствовала, как тугая петля, стискивающая горло практически семь часов, немного ослабела, лишь саднила и натирала кожу на обратном пути: хотелось увидеть капрала лично, но на ум не приходило ни единого предположения, куда понесло столь непредсказуемого человека. — Что за писанина семилетнего ребенка? — требовательно спросил мужской голос, стоило Ханджи отворить дверь. — Ты планируешь испытать новый тип пыток на глазах Смита? Ханджи вскинула голову, не ведая, что предпринять первым: сказать спасибо за возвращение живым, или швырнуть в Аккермана книгами, дабы не рылся в чужих вещах. Ривай с видом истинного знатока каллиграфии небрежно рассматривал отчеты, уделяя особое внимание разрезу, оставленному Ханджи недавно в мимолетном порыве потери контроля. — Вот этот лист перепиши. Ханджи, прежде чем заговорить, поджала губы, ощущая, как дрожит всё внутри, и не дозволяет вырваться этому наружу. — Мерзавец. — Она хлопнула дверью и, моментально сократив между ними расстояние, выхватила бумаги из рук. — Не смей говорить со мной в таком тоне: званием не дорос. Ривай пристально наблюдал за выражением лица Зоэ — за семь часов нисколько не изменилась, осталась такой же взлохмаченной, небрежной и раздражительной, какой покинул он ее рано утром, — но в миг, когда та сгребает листы с отчетами, трясущиеся пальцы выдают хозяйку с головой. — Иди-ка сюда, — схватил за рукав рубашки и утянул за собой на кровать. — Только не говори мне, что волновалась, вернусь ли я из-за стен. Слова чистой правды хлестнули студеной водой. — Имей совесть, Ривай. С тобой уходило полсотни человек, моих товарищей. — Врешь же. Не в них дело. Во всяком случае, в настоящий момент. — Верно. Зоэ твердо смотрит ему в глаза — в полусумраке комнаты кажущиеся грозовыми тучами, — и разобраться во взгляде не может: там и мрак, и пляшущие языки пламени на радужки. От Ривая веет кровью, в одежду впитавшейся, дымом и свободно гуляющими за пределами стен ветрами. Полной свободой. Она перекручивает запястья, от его рук освобождаясь, чтобы самой ухватить за рубашку и головой прильнуть к мускулистой груди — сердца стук услышать. — Ты окончательно головой тронулась, очкастая. — Не исключено. Ханджи всё еще пахла постелью — запахом завалявшихся перин, смешавших в себя аромат земли, пыли и солоноватого пота. А еще Ханджи пахла им. Ривай, едва касаясь, провел рукой вдоль взвившихся колтунами волос. — Прекрати липнуть ко мне схоже побитой кошки. Перевернись. — Что ты намереваешься делать? — подозрительно поинтересовалась Зоэ, оказавшись спиной к Аккерману и почувствовав его пальцы в своих волосах. — Твои волосы бесят меня. Могла хотя бы причесаться? Ханджи усмехнулась. — Будешь, что ли, распутывать мне локоны? — она фокусировала взгляд на рабочем столе, заметив охапку инородного растения в горшке из-под алоэ, и в замешательстве спросила: — Что это? — Цветы. — Откуда? — Из-за стен. Высший сорт: обагрены кровью титанов. — Ты мне что, букет цветов подарил? — сдерживая смех, поинтересовалась Ханджи. — Не мели чепухи, четырехглазая. Алоэ, судя по всему, уже не реанимируешь, а ты ведь подохнешь без дополнительного источника кислорода в этой лачужке. — Какое внимание, Ривай. Нужно было еще записку оставить: «Уникальные цветы для уникальной женщины»! Мужчина, сдерживаясь, чтобы не придушить полоумную тут же, сжал зубы и резко дернул несколько прядок волос. — Скорее, ёбнутой женщины. Ханджи, зашипев, зло посмотрела на капрала. Чтобы она хоть раз еще волновалась за него — черта с два!