Огонь вдали

После ухода капрала в комнате сделалось холоднее и темнее — неизбежно близился вечер, на горизонте загорелся закат, а под окнами забегали солдаты в преддверии поминальной службы. И чувства Ханджи, раскачивающие ее душу в неспокойной буре, разом улеглись, швырнув о скалистое дно с силой титана, что Зоэ ёкнула и вдруг затихла, ощущая внутри лишь клубящуюся пустоту, в которую руку просунь — а там нет ничего. Абсолютно ничего. Женщина, просверлив дырку в полу потерянным взглядом, медленно поднялась, прислушиваясь к своему сердцу — спокойно ли ему? — а не найдя прорехи, осторожно приблизилась к письменному столу и бросила перед собой книгу о титанах. Формуляр был старым и обтерханным, ему и так несладко досталось, когда он спал с кровати, так что сейчас подавно — корешок развалился и страницы выскочили из прошивки, — и Ханджи с разочарованием подумала, что придется потратить время еще и на ремонт рукописи. — Грёбанный Ривай… В голове всколыхнулись воспоминания о том, как она не раз отшивала юных поклонников. Они были глупенькими, их были единицы — конечно! какой здравомыслящий станет напрашиваться на свидания с пришибленной на голову? — а потом их вовсе не стало. Желторотые птенцы, восхищавшиеся ее энтузиазмом и силой духа, полегли, как один, в чужих землях. Ханджи на секунду представила, что было бы, если она позволила себе полюбить, но тут же отогнала вереницу домыслов прочь. Зоэ за всю историю своей службы в Разведкорпусе не посещали мысли кого-то полюбить так, как делают это простые миряне, которым она клятву принесла освободить из вечного страха и жизнь свою преподнесла в плату словам своим. Одной любовью она жила — к человечеству. И в сердце больше не осталось места. Ханджи потрепала волосы, взгляд зацепился на поникшее соцветие дикой ромашки в горшке заместо алоэ, и майор сокрушенно выдохнула, упав на стул. Аккерман не тот человек, который бы принялся проявлять заботу о ней из-за чувств — у него, как и у нее, слово «любовь» стёрлась из словарного запаса годами битв и сражений, — а поэтому завершить бессмыслицу не составит труда. Она схватила горшок и собиралась было швырнуть его в нетопленый камин, однако, взглянув на растение снова, возвратила на место. — Вид у тебя так себе. Сдохнешь всё равно, не приживешься. В дверь постучали. — Майор Зоэ, — из-за двери выглянул Моблит, — через час начнется поминальная служба. Командор просит всех прибыть к главному штабу к этому времени. — Хорошо, Моблит. Спасибо, что предупредил. Ты свободен. В оставшееся время Ханджи села за починку рукописи, а ближе к концу часа, опрятно одевшись и собрав волосы в лохматый пучок, явилась на место назначения. — Вы сегодня заметно тихая, майор Зоэ, — подметил один из сослуживцев и, тотчас припомнив о причине созыва всех военных, в спешке залепетал: — Не то что бы нужно веселиться… Просто… вы… ну… — и не найдя толкового объяснения, ретировался, простившись. Солдат верно подметил: на ее счету — потерянное количество поминальных служб, однако этим вечером настроение упало хуже некуда. С ней случалось подобное в определенные времена: эксперимент не удастся или спланированный план провалится, который унес за собой десятки судеб, доверившихся ему. А сейчас обнаружились и другие причины, скажем, мысли о возможности полюбить. Даже если объектом выступал такой дрянной человек, как капрал Аккерман. Зоэ встрепенулась при виде Ирвина, он отдал приказ, и процессия началась. Останки тех, кого успели вывести за стену, в обернутом тряпьём виде покоились на смертном орде в центре площади. Раздавался плач родственников погибших, проклятия летели в сторону военных, а когда факела коснулись погребального костра, вой скорбящих превратился в крик. Ханджи вслед за остальными приложила кулак к сердцу и склонила голову. Внутри стен издавна сжигали умерших, будь то погибший солдат или умерший гражданин: ценился каждый клочок земли, который мог бы прокормить народ, поэтому королем был подписан указ не создавать кладбища, а прибегать к кремации. Пепел развеивали по ветру. Зоэ приподняла голову, и взгляд зацепился за маленькую фигурку Ривая, стоящего впереди выпускников 104-го курсантского набора. Эрен возвышался за спиной капрала, и в его глазах горел огонь решимости и злобы. На его фоне Ривай выглядел ребенком — тихий и маленький. Углубляясь в свои раздумья, Ханджи согласилась с тем, что Ривай не был уж таким плохим. Да, своенравный, да, суровый, да, нелюдимый, да, да, да, совершенно-не-мечта. Однако женщина приметила деталь, которую упускала из виду тысячи раз до этого: кулак свободно вытянутой руки сжимался да с такой силой, что костяшки пальцев выделялись на фоне сумрака кипенными пятнами. Ханджи наблюдала разницу между ним и Йегером — две вариации проявления эмоции: ярость молчаливая, ярость открытая. Пламя горело до небес: дрова заблаговременно облили горючим средством, чтобы скорее всё сгорело. Крики жен и матерей спали до всхлипов и бормотания. Поминальная служба подходила к концу, у костра из гарнизона оставались лишь некоторые солдаты, назначенные для присмотра за углями, пока всё не дотлеет. Аккерман отдал приказ младшим расходиться по казармам и развернулся, чтобы уйти в неизвестном направлении. Он держал путь довольно близко от места, где стояла Ханджи, и шел, словно площадь пустовала. Ей показалось, что он заметил ее, но его взгляд равнодушно скользнул куда-то мимо, и он растаял среди фигур военных. Ханджи вдруг почувствовала вместе с уколом обиды из-за его холодности облегчение. Рано или поздно им придется объясниться друг перед другом, но пускай это будет не сегодня и не здесь. Ей, если откровенно, несерьезно и по-детски хотелось избежать разговора вовсе, забыть, представить, что ничего не случилось, и выполнять военные обязанности, как прежде. Следом за облегчением пришло одиночество — женщина ощутила холод площади, будто бы она враз опустела, и нет людей, и нет костра. Она поёжилась и поняла внезапно, что нужно выпить. Запить тёмную пустоту и завтра проснуться поутру. Но идти в кабак, тем паче сидеть там не хотелось совершенно, и Ханджи отыскала помощника. — Моблит, принеси мне бутылку чего-нибудь покрепче, — она похлопала мужчину по плечу. Бернер опешил, не сразу найдясь с ответом. — Но… но… майор… — Я знаю, что у тебя есть. Всё-таки работа со мной — не сахар… Не волнуйся, это останется между нами.

***

Бутылка крепкого арманьяка прогрела горло и душу Ханджи. Она откупорила ее и собиралась напиться с горла, но, отхлебнув глоток, посчитала, что для такого хорошего терпкого вкуса необходим стакан. Зоэ освободилась от сапог и брюк, растворила оконные ставни и уселась с бутылкой у кровати, закинув голову на постель. В помещении повеяло ночным холодом. Тени в комнате сгустились, затаившись, и отбросили на противоположную стену длинные ленты. Через какое-то время они перебегали — напротив окон погас и снова разгорелся уличный огонь: некто менял свечи в фонарях. Зоэ пила арманьяк, смакуя остатки жидкости на языке, глубокими глотками и восхищалась, какой удивительный алкоголь Моблит для себя держал. По ее мнению, отрава еще та, но такой отравой травиться в одно удовольствие. Ханджи вздрогнула от громкого стука в дверь, скрыла бутылку простыней и, в спешке поправляя прическу, направилась открывать. Позабыв об очках, собственно, позабыв, и где она их бросила, со зрением и грациозностью крота еле-еле пробралась через кипы бумаг в прихожую. — Чёрт, — сокрушенно простонала Зоэ, лишь мельком взглянув на гостя, и, отвернувшись, попыталась скорее прихлопнуть дверь. Мужчина просунул ногу в щель, не позволяя двери полностью закрыться. — Очкастая, давай без бабьих выкрутасов. Зоэ терпеть не могла сравнений, колкое замечание вынудило обернуться и распахнуть дверь во всю силу. — Ну, чего тебе? Если не по срочному делу, то уходи, я спать хочу. — По твоему связному говорению ты определенно ложилась спать. — Ой, давай без твоего мужского, — состроив выразительную гримасу, Ханджи показала в воздухе кавычки, — умозаключения. — Хорошо, согласен. — Мужчина шагнул вперед — Ханджи отступила назад, сбитая с толку его решимостью и стальным акцентом. — Час настал, Зоэ. Сейчас или никогда. — Чёрт тебя побрал, Ривай! — Зоэ всплеснула руками и углубилась в комнату, оставив капрала в проеме. Женщина без стыдливости выхватила из-под кровати арманьяк и плеснула в стакан. На фоне коридорных свечей фигура Ривая казалась темным призраком, пришедшим по ее душу, в полночь, и вот она двинулась на нее. — Налей мне выпить. — А что такое, капрал? — съязвила Зоэ. — Язык проглотил на трезвую голову? — Скорее, душу выпотрошил. Он протянул руку к находившемуся в ее ладони стакану, и уличный свет проявил на пальцах кляксы и разводы от чернил. Ханджи поняла, что следы остались после написания отчета о результатах сегодняшней вылазки, и, деликатно промолчав, отдала стакан. Ривай в несколько глотков опустошил его, сморщив лицо от непривычного стойкого вкуса спирта. — Дерьмо. Каким бы дьяволом он не казался, нечто человеческое оставалось в нем. Ханджи видела его в растерянном состоянии впервые, и его внезапное проявление эмоций, пускай хорошо замаскированных, выбило из настроенного на сопротивление состояния — женщина неловко повела плечами и, дабы кое-как скрыть оторопь, вернулась к изножью кровати, отхлебнув алкоголь из горла бутыли. Сейчас ей казалось, что слова излишни и ничего, что происходило между ними ранее, не существовало и в помине. А значит, прекращать то, чего нет, и не нужно. Ривай повалился на пол неподалеку от нее. — Могу отдать тебе арманьяк, — предложила Ханджи, разрушив воцарившуюся тишину. — Не стоит. Не нравится мне это пойло. — А вот Моблит очень даже одобряет, когда возвращается после тяжелого рабочего дня, — усмехнулась Зоэ и предприняла попытку выпить еще, но Аккерман выхватил напиток быстрее, чем горлышко прикоснулось к губам. — Хватит с тебя на сегодня. Иначе завтра сляжешь с отравлением. — Ты что, моим лечащим врачом сделался? — немедленно ощетинилась женщина. — Какого чёрта вообще припёрся? И так одна головная боль от тебя! — И чем же я так разволновал тебя? — в лоб спросил Ривай, переведя взгляд на нее. — Айщ, Ривай, серьезно, зачем ты начал всё это? — в отчаянии воскликнула Ханджи, выразительно заглянув ему в глаза. — Начал не я, а ты: ты выебала мне мозги. Окончательно. Зоэ саркастически усмехнулась, опрокинув голову на кровать. — Ты последний человек, которого я бы хотел сегодня видеть, но я рад, что ты здесь, Зоэ. Необъяснимо искренне рад. — Знаешь что, Ривай? — Ханджи взглянула на него с плотно сжатыми зубами. — Иди ты… Она ведала, сколько литров пустоты вмещает человек и где заканчиваются края безразличия, когда накопленный пласт погубленных чувств начинает давить на стенки мембраны, норовя оставить душу в лоскутах. Ханджи долгое время сосуществовала с этой болезнью, служившей лекарственным ядом для нее многие годы, но когда в твой крохотный мирок врываются с внезапным открытием, что успешно выстроенный годами план самосохранения на самом деле лишь плацебо, становится невозможно жить. Зоэ хотела встать, чтобы уйти подальше от мужчины, однако была схвачена на руку крепкой хваткой. Женщина зашипела, стараясь вырваться из оков мужских рук и отползти, и единственное, что ей удалось — упасть на бок, ощутив теплую щеку Ривая на животе. Ей захотелось скулить от беззащитности, просить помилования, только не давать ложным надеждам врасти в рыхлую почву. Зоэ материлась, словно сапожник, хлестала наотмашь по голове, плечам и спине Аккермана, не ослаблявшего объятий, и, выбившись из сил, поддалась. — Ривай, чего ты добиваешься? — устало поинтересовалась Ханджи, проглотив застывший в горле ком. — Знаешь, каково это — чувствовать к тебе что-то инородное, другое, особенное? Я до того ненавижу эти ощущения, что, каждый раз при виде тебя жажду сломать тебе руки, зажать горло, поглотить, стереть в пыль. Полностью уничтожить. — Это всё алкоголь, — решила Ханджи, потому что у нее самой язык уже заплетался в узел, а руки потяжелели. — В тебе говорит алкоголь. — Хотел бы я также быть уверенным в этом, но, к нашей с тобой беде, я трезв. Вместе с дыханием мужчины на обнаженной коже Ханджи вдруг обнаружила, что плачет. И касается ладонями жестких волос мужчины. Наверное, это преступление.