Осколки

Ты ненавидел сначала себя, а после весь мир. Холодная комната стала тебе приютом, а миниатюрная девушка с бледной кожей и вовсе похожая на призрака – спутницей. В вашей комнате всегда было темно, и проходящего через шторы днем солнца не хватало, чтобы ее прогреть до конца. Пускай, был май, майское солнце умерло и у вас остался затянувшийся ноябрь, но делить его на двоих, казалось, было куда теплее. В родном городе тебя сделали легендой, и твоя история ходила между школьниками, приправляемая удивительными подробностями. Тебя сжирали собаки, многократно убивали, сжигали. Кому-то, сказавшему, что ты покончил с собой, верили особенно охотно, и этот слух стал самой реальной версией, расползшейся по всему району. Эта версия, ты был уверен, была ближе к правде, чем ничто иное. Ты отчетливо помнил ее нож у твоего лица, и этот холод, в котором застыло тело в тот раз. Кожа на спине саднила до сих пор – пусть раны и затянулись, старые шрамы всегда будут давать о себе знать. Ты просыпался в холодном поту каждое утро, а последний месяц почти не спал. Ни одно существо в этом белом мире не могло быть чернее тебя. Весь свет доселе обходил стороной, и только одно белое пятно уверенно тянулось навстречу. Ты уходил слишком рано, чтобы увидеть, как она просыпается. А возвращался из города слишком поздно, чтобы застать ее в комнате. Она находила ворованные украшения на своей прикроватной тумбочке, но никогда их не надевала. Эта девушка приходила под ночь, почти не улыбаясь и коротко говоря с тобой. Она просто садилась рядом, обхватывая твое лицо своими маленькими ледяными ладошками, и долго шептала какие-то глупости. В редкие моменты, слушая очередной выпуск новостей вашего огромного города, ты почти улыбался. Она слишком осторожничала с тобой, касаясь губами щеки и обдавая тихим выдохом с запахом мятного чая, ее любимого. Глубоко-голубой с бледными, светлыми, льдинками ее цвет глаз резко разнился с почти черным глаз той, с которой вы делили плитку приторного шоколада и которой ты носил сирени. Эта бело-голубая девушка с горячим изрезанным ненавистью и предательством сердцем возносила худые ручки к небесам, моля всех богов этого мира о помощи. Она, собирая терпение и силы всего человечества в себя, маленькую и почти незаметную, продолжала молиться только за тебя, умоляя о спасении от всего зла. Ее тихий высокий голосок не услышать ни одному из богов, но она держала в своих руках нечто более сильное, чем все дары Провиденья. Она не сопротивлялась, когда ты во сне пытался ее задушить – на ее шее до сих пор остались тяжелые отметины. С утром приходило ее время, а ты уходил, не слыша последние слова ее молитвы. Когда вы вдруг оставались в одной комнате, она смотрела только на тебя, освещенного слабым светом, пробивающим через тяжелые шторы, и ты, не оборачиваясь, чувствовал улыбку на ее губах. Мегурине не видела перемен и лишь с легкой задумчивостью смотрела, как ее подруга выбегает на улицу без куртки и в тонких домашних штанах, набрасывает на твою шею свой темно-синий шарф и улыбается так, будто бы этот момент – главный и последний для вас. Ее губы не дергаются, но ты уверен – ее красивое лицо освещала бы улыбка, если бы только не. Уборщица с европейскими чертами аккуратного лица не понимала и только удивлялась. Ее руки медленно теплели, когда твои становились холоднее. Она касалась своей ладонью, маленькой и костлявой, твоего изуродованного лица, доставая намного глубже. И, когда она аккуратно, отточенными движениями бинтовала твой глаз, ты думал – как только эта маленькая рука остановится, ты задохнешься. Она скрывала старые фото, и тебе казалось, что прошлого у этой девушки даже и не было. Ты пьян, чертовски пьян, и вместо закончившихся в лесу белочек к тебе пришла она, сводя с ума не хуже. Все мысли о твоем прошлом, все глупые слова, воспоминания и кошмары не виделись ей проблемой. Тебе тоже, когда она выбегала в полузасохший сад на заднем дворе, кружась и обнимая тебя. Лука сходила с ума, когда, стуча подруге, не получала ответа. Вы сходили с ума в парке, забываясь вдвоем. Тот раз, твой первый, с навязанной мертвой любовью, был просто ничем по сравнению с этим. То, как она втягивала тебя в поцелуй, не замечая ломающихся под ее ногами стеблей и старых ветвей, то, как она смотрела, дышала и то, как худы и узки были плечи этой красивой опытной девушки – это было единственным, что ты помнил. Синие глаза горели темно-бордовым, когда ты в них смотрел. Октябрьские листья, майское солнце и багрянец волос жестокой красавицы. Она не говорила ничего, но ее обнаженное сердце безбожно выдавало себя, когда ее руки, все ее тело отнимало тебя у этого мира. На ее прикроватном столике появлялись ворованные украшения – чем дороже, тем лучше. Она не носила ничего из этого, принимая все, но надев лишь твой последний подарок – аккуратное серебряное колечко с несколькими мелкими фианитами. Ее лицо в то утро отпечаталось в твоей памяти, а потом все стало понятно. - Сколько лет этой фотографии? – странное фото, потертое, но лица семерых улыбающихся в камеру девушек были различимы. - Около месяца, - она отводила взгляд, улыбаясь и молча о записи на обороте, когда ты держал рамку, всматриваясь в лица девушек. – Мы в одной школе учились. Ты молчал – все девушки с фото давно уже выпустились и, насколько ты знал, ни одной из них, кроме самой низкой, с синими волосами и тонкими бескровными губами, не было уже в живых, и все они умерли при совершенно странных обстоятельствах. Та, что стояла посередине в красной майке с четвертым номером - ты ее помнил, взгляд буйных глаз, ржавый нож и слабый свет подвала. Это она была той, кто убила тебя. Ты кивнул, и она положила свою голову на твое плечо, вдруг о чем-то задумавшись и так и заснув, что-то мыча в твою смятую рубашку. На следующий день твой мир вновь изменился. Так, что забыть казалось слишком тяжелым. Тогда ты уже не сомневался: связи Шион слишком странны, чтобы быть для тебя, не привыкшего к такому, чем-то привычным. На пороге появился взрослый мужчина, и Шион обернулась, взглянув с толикой печали и тоски на него. - Ты почти не изменился, - улыбалась она сквозь скрываемые слезы. Он лишь осматривался в поисках хоть кого-то, кроме тебя, и казался расстроенным. Она метнулась в другой конец комнаты, с легким трепетом и тяжелым румянцем на острых щеках глядя на высокого и худого мужчину в плаще. Она была похожа на него. Что-то неуловимое читалось между ними, когда она, глядя на него, закрывала лицо ладонями, а он рыскал единственным здоровым глазом по комнате, выискивая ее. Вчера ночью умерла его молодая жена, родив ему девочку. Вчера ты был счастлив, целуя уже не льдистую девушку. Мужчина и молодой папаша назвал дочурку Кай, как когда-то звал он маленькую и хрупкую сестру. Она полулежала на полу, тихо плача и почти задыхаясь, сдерживаясь в истерическом смехе, и эта ее агония передавалась на все.

Эй, Куо, ты знал? У стен ведь правда есть уши. Они чувствуют своих хозяев и разделяют их эмоции. Поэтому, когда в доме кто-то умирает, это место становится опаснее.

Когда он ушел, обещая больше не беспокоить и измотав тебя расспросами, девушка плакала. Информация в доме расходилась так, что любой интернет обзавидуется. Но он не знал ничего, и теперь искал ту, что он когда-то променял на холодные руки, алые глаза и хризантемы в длинной косе.

Когда-нибудь и ты оставишь этот дом. Меня. Ты можешь отрицать это сколько хочешь, но только я знаю точно. Ничего в этих стенах не может быть вечным.

Она, странная мудрая женщина, летела сломя голову из комнаты вслед за ним, всхлипывая, падая, и не будучи замечена никем, кроме усталой Луки, стучавшей в стену. Ты сидел на краю кровати. Когда это только она научилась азбуке Морзе? Она стояла у двери в комнату своего брата, молчаливо и печально охраняя ее сон, и ты, наконец привыкший спать по ночам, не знал той минуты, когда нога Шион переступила порог вашей комнаты. Ты ничего не знал: ни ее прошлого, ни его имени, ни их связи с тем человеком, ни того, как она могла учиться с теми девушками, последняя из которых умерла 5 лет назад. Только, когда ты уходил, ты слышал ее слова.

Избавь его от любого зла.

Когда дверь тихо хлопнула, защелкнулись замки, свет пробился в комнату, и тихие шаги были встречены лишь холодными стенами. Когда в доме умирают, они плачут. Сегодня они плакали уже третий год.