Проклятье слёз

- Я туда не пойду. Не хочу. Я не желаю видеть это приторное ликование их продажных душ, что будет пронзать меня надменными взглядами, – Брагинский упирался, как маленький баранчик, которого хотели привязать к столбу. - Товар… кхм, – черноволосая бестия поджала губы, в очередной раз запнувшись в обращении к своей стране, и потуже затянула узелок чёрного галстука. – Шеф, вы наконец поправились. Ваше состояние начало стабилизироваться, и силы постепенно возвращаются. Пришло время «закидывать сети». Россия знал, что с этой женщиной спорить бесполезно, так как сам вырастил и воспитал её. Во времена его предыдущего состояния, она была его глазами и ушами, а если требовалось, и карающим мечом, судья и палач в одном лице. Теперь она стала его защитником и своей первоочередной задачей поставила его благополучие. Вот только Иван не догадывался, что в этом стремление она не пощадит даже его. - Неужели ты думаешь, они меня примут, ФСБ? – Иван попытался было стянуть галстук, но тихое рычание со стороны «сторожевого пса» остановило его. – После того чёрного пиара, который мне так любезно предоставил этот рассадник капитализма? Она не ответила. Опустившись перед северным гигантом на колени, спецслужба принялась поправлять стрелки брюк. И если бы не наглухо зашторенные окна и яркий свет искусственного освещения, этот жест можно было назвать интимным. - Что я могу им предложить, Саш? Изогнув тёмную бровь, от чего краешек шрама на скуле чуть дёрнулся вверх, она одарила его самым снисходительным взглядом, на который только был способен фактически бывший профессиональный убийца. - Мне перечислять по алфавиту? Они оба изменились с тех пор, с того самого мига, как рухнул железный занавес, и светловолосая страна пережила ещё одно перерождение. Она стала более открытой, общительной, разговорчивой, даже более мягкой и снисходительной. И если раньше выражение её лица ограничивались надменностью, презрением и яростью, то теперь, находясь в неформальной обстановке, она наконец позволяла каждой своей эмоции отражаться на лице. - Саш? – и вот теперь она улыбалась. Он тоже изменился. После того шквала негатива, что обрушился на него после исчезновения великой империи, ранее непоколебимый Брагинский стал более нерешительным, скромным, даже где-то боязливым. Так как первое десятилетие его разрывали те или иные внутренние конфликты или неразберихи, из-за чего он едва держался на ногах. Но в отличие от него она верила, что беззаботная улыбка снова тронет его лицо, что уверенность вернётся в его сердце, и все тревоги покинут душу, стоит лишь наладить контакт с внешним миром. - Не веришь мне, вспомни её слова, – резко перевела тему спецслужба, не желая затевать новый спор. – «И твои злейшие враги станут самыми близкими друзьями». Она никогда не лгала тебе. Воцарилось молчание, обрушившись на просторный кабинет проливным дождём. Оно было пустым, шелестящим где-то в глубинах разодранной в клочья души. Русский дух не появлялась с тех пор, как новая жизнь заструилась по его венам. Сколько бы он ни звал, сколько бы ни просил. Этот полупрозрачный образ не откликался, словно не желая видеть своего ученика, друга, соратника, сына, отца, брата, как угодно можно назвать. И это чувство колкой иголочкой предательства особо одинокими вечерами и тяжёлыми годами пронзало сердце. Но даже так он чувствовал её, в те короткие миги, когда ему казалось, что нет смысла бороться дальше, пытаться жить, он чувствовал словно касание холодного ветерка. Она просто не может принять видимую форму, уверял себя Россия и в потаённых уголках своего естества знал, что так оно и есть. - Если я пойду, обещаешь отстать от меня со своим экономическим занудством? Ты, в конце концов, мой щит, а не назойливый комар Минэкономики! - Я выполняю его «жужжащий долг», пока он пытается хоть как-то удержать равновесие после Чёрного вторника. Брагинский тяжело вздохнул, понуро опустив голову. Он знал, что все беспокоятся о нём, что спецслужбы, министерства делают всё, что в их силах, что бы помочь ему. Но в место благодарности он испытывал презрение. Презрение к самому себе, за то что был так слаб. *** Саммит за саммитом, встреча за встречей, и Ивану начало казаться, что он невидим так же, как некогда был Канада. И с каждым разом презрение и ненависть к самому себе сплетались в клубок, обрастая плесенью чувства безысходности, что пожирало волю хуже, чем пираньи свежее мясо. - Ну конечно, – шептал он себе под нос тыкая вилкой в неповинный горошек. – Альфред скотина постарался, хотя сам не лучше того чудовища, коим меня выставил. Ненавижу, ненавижу, ненавижу. - Ты будешь дессерт? – этот вопрос с характерным картавым акцентом был произнесён настолько обыденно, Российская федерация не сразу понял, что он был адресован ему. - А? Северная страна, наконец, поднял взгляд и едва не ослеп от блеска волос Франциска. Яркие кудри блондина в лучах заходящего солнца и вправду казались золотыми. Непривычно было видеть француза в строгом чёрном костюме, без потенциального намёка на родину Высшей моды, однако намётанные глаза легко заметили бы крой известнейшего дома Шанель. - Ты не против? Даже не думая дожидаться ответа, Бонфуа ловко носочком лакированной туфли отодвинул соседний стул и сел напротив Ивана. Мгновение спустя абсолютно беспардонно стащив у того фруктовый салат, принялся поедать нарезанные кусочками фрукты. Брагинский просто потерял дар речи после того, как его мозг едва не поверил в то, что сошёл с ума. Так как это казалось ему несбыточным сном. Ведь даже после развала СССР от него шарахались, как от ударной волны, стараясь не приближаться и обходить стороной. - Мы тут с Людвигом… – неуспел Франция произнести это имя, как младший брат его ныне Калининградской обрасти занял соседний стул по другую от него сторону. И вот тогда Россия почувствовал себя зажатым в тиски, то, что мгновение спустя звенело в его душе восторгом от того, что с ним заговорили, обернулось клубком раскалённых игл. Не считая последних событий, их история насчитывала множество войн. И зачастую получалось так, что либо он вместе с немцем боролись против Франции, или же они с Франциском воевали против Германии. Но никогда они не оказывались втроём по одно сторону баррикад. И на мгновение ощущение, что тебя пытаются загнать в смертельную ловушку, сковало его естество. - … слышали, что ты теперь делаешь основной упор на добывающую промышленность. Что-то щелкнуло в тот миг в сознание северного гиганта, будто кто переключил выключатель. Он посмотрел на Францию, затем на Германию. И не увидел в их глазах ненависти или лукавства. Голос бывшего мушкетёра звучал кристально чисто, без фальши, издёвки или надменного тона. - Да, – наконец смог выговорить Россия, коротко кивнув и легко нахмурив светлые брови. В его душе поднялся хаос. Как ураган с корнями может вырвать дуб, так сейчас весь его внутренний мир летел в тартарары. Его разум отключился, напрочь отказываясь принимать действительность, так как все его страхи растаяли подобно утреннему туману, а все предрассудки смыло, как волной песочный замок. Он просто не верил в происходящее. Не мог поверить. – А что? – но несмотря на душевное состояние, голос сам по себе прозвучал увереннее, чем прежде. - Знаешь, эту зиму обещают аномально-холодной, – Людвиг не мог смотреть ему в глаза, и Иван не мог понять, почему голос некогда столь великого завоевателя звучал столь неуверенно. Но ситуацию спас Франциск. С едва различимым бормотанием о беспощадности погоды, блондин снял пиджак небрежно закинув его на спинку стула, расслабил узел галстука, наигранно-облегчённо вздохнув, и, сцепив пальцы в замок, подпёр ими подбородок. - Мой стеснительный друг, – Бонфуа одарил немца лёгкой улыбкой, тотчас же переведя взгляд обратно на Ивана, – пытается сказать, что мы бы хотели оформить сделку о поставке газа. Так как вряд ли наша промышленность справится с морозами, подобными вашим. Огромный кусок головоломки разом встал на место. И зеркало сомнений, тревог треснуло и разлетелось мерцающей пылью. Всё те разрывающие душу чувства были сорваны подобно грязной ширме, что закрывала окно. И яркий ослепляющий свет ворвался в его мир, сметая всю тьму сомнений и заглушая боль внутренних тревог. То, что казалось шуткой, внезапно обернулось сбывшейся мечтой, и в памяти выплыли те самые слова «И твои злейшие враги станут самыми близкими друзьями. Поверь. Я знаю.» Вязкий ком встал поперёк горла и слёзы подступили к глазам. Но это было не горе, не страх, не ярость, а странное, почти невесомое, но обволакивающее изнутри чувство звенящего счастья, что открыло нового Брагинского новому миру в то мгновение, когда кремлёвские часы пробили Миллениум. - Да, конечно! *** - Ой, да не смеши меня, – Иван улыбнулся так, словно только что откусил от самого кислого в мире лимона. – Да Альфреду плевать на меня с тех пор, как я перестал быть, – сделав театральную паузу Россия попытался изобразить на лице максимальную секретность и придать голосу серьёзность, застыв на месте и парадируя агента ЦРУ, ждущего в засаде, – Врагом номер один Обычно сдержанный Германия аж хрюкнул в попытке «проглотить смех», но даже прикрыв рот кулаком, он не смог скрыть расплывающейся улыбки и порозовевших щёк. С начала их отношений прошло пять лет. Пять лет с того момента, как наступил 21-й век. И теперь вместо извечно хмурого Ивана, фривольного Франциска и непоколебимо-серьёзного Людвига, что вечно ходили по одиночке, соседствующие страны всё чаще видели трио Париж-Берлин-Москва, что не упускало возможности провести каждую свободную минуту вместе, несмотря на нарочито плохо прикрытое недовольство некоторых. - Да? – лукаво улыбнулся француз. – Смотри внимательно. Людвиг сразу же разгадал намерения лучшего любовника Европы, в то время как страна с глазами цвета фиалки среагировать не успела. В мгновение ока Бонфуа оказался на коленях Ивана, а его руки подобно двум змеям оплели шею северной страны. - Фрося, ты… — но вспыхнувшее возмущение русского было задушено поцелуем. В отличие от Германии француз не умел быть грубым, и даже столь малая шалость в его исполнение превращалась в сладкую утеху. Лёгкая небритость и аккуратная бородка приятно щекотали кожу и не позволяли забыться и зайти «на публике» слишком далеко. Мягкие губы всё ещё хранили привкус утреннего кофе и шоколадного круасана, а прохладный шёлк волос, что скользнул по щеке Ивана, казался прикосновением тёплых капель летнего дождя. Где-то сбоку и чуть впереди послышался картонный хруст и следующий за ним короткий плеск в тот момент, когда Бонфуа наконец решил оторваться от немного ошарашенного Брагинского, который, казалось, перестал дышать. Троица наконец обернулась на звук, причём всё ещё сидевший на коленях Российской федерации француз случайно хлестнул Ивана по лицу своими волнистыми волосами. Не считая возмущённого турка и залившегося краской египтянина, больше всего внимания привлёк Америка. США застыл как вкопанный посреди открытого ресторана, куда страны большой двадцатки пришли отдохнуть. Его голубые глаза буравили наглого Франциска так, что если бы взглядом можно было убить, сосед Германии уже бы давно валялся кучкой дымящегося пепла. По его пальцам стекала пенящееся кока-кола, так как бедный стаканчик был беспощадно раздавлен в кулаке из-за внезапной и неконтролируемой вспышки ярости своего обладателя. Челюсти Джонса были стиснуты с такой силой, что жвалки резко выделялись на лице. - Ну я же говорил, – не менее хитро, чем несколько минут назад, улыбнулся француз, возвращаясь на своё место, когда Альфред буквально швырнул раздавленный стаканчик на пол и с грозным видом покинул территорию ресторана, скрывшись в ближайшем переулке. - Тебе не кажется, что ты перегнул палку? – поведя бровью, спросил немец. Для многих уже давно не было секретом, НАСКОЛЬКО близки отношения у этого тройственного союза двадцать первого века, но до сих пор они не проявляли их настолько открыто, предпочитая сохранять хотя бы иллюзию обычной дружбы. - Если бы он не считал себя пупом земли, я бы так не поступил. - Хочешь сказать, что просто спустил его с небес на землю? – усмехнулся Людвиг, пытаясь дотянуться до солонки, что стояла на противоположном краю стола. - Фрось, ты вообще из ума выжил? – наконец подал голос очнувшийся Брагинский. Россия по сути своей каждый день был готов ко всему. Ну, почти ко всему. Подобная выходка со стороны Франциска была вполне возможна, но русский просто не думал, что лучший кулинар рискнёт воплотить её в жизнь. - Да ладно вам, – Людвиг поднялся со своего места, кинув на стол две купюры достоинством в сто и пятьдесят евро. – Пойдёмте прогуляемся, я первый раз на Санторине, – лицо арийца тронула улыбка, когда он потянул за предплечье всё ещё не отошедшего от шока и возмущения Россию. – Ещё нужно решить в чьём номере сегодня будем спать. А то я не хочу, как вчера, проснуться с Италией под боком.