Про снега, льды и вселенскую печаль

Тематическая музыка: Voltaire – dead girls have you ever loved someone who didn't hurt you, didn't harm you?

           Белый снег, белые руки, белые губы. Дрожь под ногами, дрожь перед глазами, дрожь в руках и коленях, а на него смотрят и смотрят черные безжизненные глаза. Снег жжет лицо, – или это слёзы? – уши одеревенели и готовы были отвалиться, за шиворотом струйками сбегает пот и забившийся под одежду растаявший снег. Мелькают снежные твари, рычит, распаляясь, ветер, и колючие хлопья впиваются в кожу тысячей иголок, заклинают, шепчут в уши одну фразу, слов не разобрать, или это просто Чарльз не знает языка.      Он делает шаг, превозмогая штормовые порывы, нога утопает в снегу, а метель всё кружит и кружит, путает, но он должен идти прямо, туда, где чернеет уже мёртвый взор. Он должен, как и остальные, бежать, спасаться, кричать или молиться, но вместо этого он зачем-то идёт дальше в буран, лишь бы убедиться, что это не морок, что в белоснежной каше алым сверкает действительно перевязь, а не чья-то кровь. Чарльз молчит, закусывает до выступивших красных капель губу, и снежные колючки тут же слизывают их с его лица, сыплют на рану будто солью, это жжёт, это больно, это сложно, но он не может отступить, пока в состоянии сделать еще хотя бы один шаг.      Скалы гудят незнакомой, не слышанной ранее мелодией, торжественно, похоронно. Капитан Давенпорт делает еще один шаг и падает на одно колено, пытаясь сквозь стену из взбесившегося снега дотянуться хотя бы до белеющей ладони. Они, те существа на скалах, кричат и буйствуют, они никого не хотят выпускать, они никого не выпустят. Ветер доносит обрывки фраз, но невозможно разобрать, кому принадлежит голос, скрипящий, визгливый, истеричный. Он сменяется хором, который раз за разом поёт одну и ту же песню на прилипчивый мотив, на миг Чарльзу кажется, что он начал подпевать, но тут же пытается выкинуть замогильный хор из своей памяти, зачеркнуть, забыть, только бы дотянуться, осталось совсем немного – и пальцы коснутся нелепо изогнутой руки. Чарльз не знал, зачем он это делает, он просто делал, как ему велело сердце, и живая рука ухватывает мёртвую, тянет на себя, освобождая из плена снегов.      Над ухом раздается вой и цокот копыт, Чарльз не смеет обернуться, но и затылком видит, как меж двух черных каменных стен черным провалом зияет фигура хромой лошади. Взметнулись черные волосы, откололись почти у основания красивые закрученные рога, и астэра падает на колени, пушистые и бордовые от крови, что течет из рассеченной груди. Скалы будто шагают, проклинают нарушителей своего покоя, сжимаются две чернеющие стены, чернеющие, как раньше чернели агатовые глаза.            – Давенпорт!      Дрожь пронзила всё тело, не давая опомниться и вынырнуть из омута. Холодно. Ветер колотил его по щекам и стискивал грудную клетку.      – Чарльз, проснитесь!      Тяжело и часто дыша, капитан резко сел на походном матрасе, судорожно пытаясь нашарить рядом пистолет и невидящим взором глядя перед собой. Его бил озноб. Сидящий напротив Лионель легонько встряхнул его за плечо, приводя в чувство и заставляя на себя посмотреть, а потом без предупреждения вцепился в основание шеи. Боль образумила, Чарльз потряс головой, ухватился за маршальский рукав, пытаясь отцепить пальцы, и только тогда Савиньяк разжал хватку.      – Что вам привиделось на сей раз, капитан? – нахмурился маршал, поднимаясь с колен.      – Ничего, – гаркнул Чарльз, нежно растирая свою пострадавшую шею и добавил, увидев взлетевшие светлые брови: – Ничего важного.      – Тогда собирайтесь, – как ни странно, не стал допытываться маршал. – К вечеру армия должна достичь горной гряды, и для вас есть работа.      Зябко ёжась от холода, Чарльз буквально впрыгнул в сапоги, украдкой лелея шею, которая прямо-таки горела. Наверняка останется синяк от этого Савиньяка. Чарльз уже споро застёгивал последние пуговицы на мундире, как на голову ему упало нечто меховое, закрывая обзор. Давенпорт помотал головой и взялся за края одежды, которая оказалась чудовищно теплой меховой накидкой. Тело начало согреваться, и Чарльз непроизвольно шмыгнул носом. И только потом понял, из каких милосердных небес на него могла свалиться благодать.      – Господин марш…      – Вы не поверите, – перебил самодовольно ухмыляющийся Савиньяк, – но она оленья. Я вам уже говорил, что ваша болезнь не станет оправданием неисполнения приказов, но если я срочно не приму меры, вы сегодня же покроетесь коркой льда вне зависимости от вашего желания.      – Спасибо, – тихо буркнул Чарльз под нос, застёгивая металлические заклёпки с рисунком геральдических рогов.      Шарли встретила хозяина восторженным ржанием, кажется, кобылица была единственным существом, которое было Чарльзу вообще всегда радо. Чарльз прижался носом к лоснящейся холодной гриве, в которой застряли утренние снежинки, пару раз провел зажмурившейся девочке по носу и вскочил в седло, накидывая на голову меховой капюшон: кажется, снова начинался снегопад.      Они выехали из ставки Ариго три дня назад, и с тех пор в бешеном темпе куда-то бежали. Савиньяк людей не щадил, безжалостно гонял офицеров и то и дело рычал на солдат. Военные плевались, но шли, косились, но приказы исполняли. Чарльз и сам, промёрзнув три дня в своей прежней накидке, потихоньку начал подумывать о том, чтобы начать роптать.      Маршальский плащ теперь был точно таким же, как и у Давенпорта, и Чарльза на мгновение кольнуло подозрение, что таким образом Лионель в какой-то мере страхует себя от покушения, но сразу же отмёл эту версию: отличить спину ссутулившегося, вечно озябшего Давенпорта и прямую, горделивую спину Савиньяка не смог бы, наверное, только очень большой кретин. Несмотря на то, что они ехали рядом, и Грато с Шарли были чем-то похожи.      Чарльз вспомнил литтен и затосковал, кутаясь в олений мех. Он давно её не видел вживую, а мимолётная встреча в засыпанном бураном сне ему не нравилась. Кажется, всё еще могло случиться, а могло и не случиться, но Лионель не говорил, куда он вел армию, а Чарльз не интересовался, поэтому понять, что за место видел, было проблематично. Давенпорт ранее радовался, что козлоногая женщина исчезла и не спешила появляться, но он свято был уверен, что астэра появится, когда ему будет угрожать опасность. Но во сне всё выглядело так, будто это ей нужна была помощь… и им.      Шея всё еще саднила, Чарльз мягко водил пальцами по месту, где Лионель больно сжал основание, и тут вспомнил, как именно пробудился сам Савиньяк после «встречи» с литтен. Ему ведь тоже что-то почудилось, не могло не почудиться, в тот раз он сжимал рукоять кинжала и бешено вглядывался во тьму.      Чарльз как мог быстро передал всем приказы, и теперь маршал ехал рядом, сегодня уже медленнее, в одному ему понятный ритм покачиваясь в седле. Иногда Лионель оборачивался, чтобы охватить вздором бредущих за ним людей и, чего греха таить, задумчиво посмотреть на Чарльза. Возможно, стоило рассказать, что на сей раз заставило капитана проснуться в холодном поту. Даже не проснуться – вынырнуть из смертоносной ловушки. Почему-то Давенпорт не сомневался, что не разбуди его Савиньяк, он бы неминуемо там погиб под хромыми копытами пегой клячи, и в этот раз литтен бы его не спасла.      – Вам снятся кошмары? – выпалил Чарльз, сам от себя такого не ожидая.      – А?      Светлые волосы отразили солнечный свет и чуть качнулись – маршал Лионель повернулся к нему лицом. Чарльз стушевался и зарыл нос в мягкую меховую оборку. И зачем он вообще это спросил?      – Нет, мне не снятся кошмары, – всё-таки соизволил ответить озадаченный Ли. – Но в любом случае, я бы не стал с вами делиться их содержанием.      – Да, конечно, – буркнул Давенпорт, еще сильнее натягивая капюшон. Этот плащ и вправду был самой тёплой из всех когда-либо имевшихся у него вещей, и в нём хотелось утонуть, чтобы спрятаться от северного холода. Почему-то чем дальше в горы, тем холоднее ему становилось, несмотря на то, что Чарльз был всё-таки северянином, к суровым зимам привык. Было не сказать что сильно холодно, скорее зябко, нечастые, но сильные порывы ветра сбивали с ритма вышагивающих лошадей. Стоило чуть-чуть двинуться, и всё – пробирало до костей. Правда, кажется, одного Давенпорта. Из раздумий капитана выдернул негромкий голос.      – Вы когда-нибудь влюблялись, Чарльз?      – А?!      – Чисто и искренне, чтоб до дрожи в коленях. – Лионель на него не смотрел. – Так, чтобы всё тело морозило, как в лихорадке, чтобы проживать каждый день просто с осознанием того, что по грешной земле ходит кто-то, кто вам небезразличен?      – С чего вы задаете такие вопросы?!      – Так, чтобы без страха, без боли, без давления на голову, не унижаясь, не боясь и не стыдясь, теряя пульс? Вы когда-нибудь любили того, кто принимает вас таким, какой вы есть, никогда вас не ранит, не причинит вреда?      – Маршал Лионель!      – Отвечайте, Давенпорт, – жестко отрезал маршал. Чарльз стушевался.      – Нет. В любом случае, я бы не стал с вами откровенничать.      – В таком случае, наши с вами вопросы одного порядка. – Чарльзу показалось, или равнодушный голос прозвучал немного обиженно? – Думайте, что говорите, Давенпорт. Хотя бы иногда.