Сборник всякого по Наруто

За окном медленно занимался рассвет. Солнце величаво выползало на небосклон, окашивая его во все оттенки алого, из-за городских крыш. Ирука стоял возле окна и разглядывал причудливую игру светотени на крышах Старого Города. Руки грела чашка, и не смотря на сквозняк по полу, ему было совершенно не холодно. На кровати, в спальне, тихо сопел, когда-то сломанным, носом в подушку Какаши. Мыслей в голове не было совершенно, но это была приятная пустота, которая происходит из прекрасного настроения. И глядя на восходящее солнце, Ирука начал тихонько напевать: — Stoję dzisiaj tu przed Wami, wszyscy się zbierajcie... - Песня, как и ее мотив, отзывалась в сердце легкой нежностью, которая сладкой пряностью оседала на губах, хотя, скорее всего это была ваниль из чая, - Świtem wypływamy, kto się boi niech zostanie... - Когда-то эту песню он услышал от собственной матери, она ее всегда напевала, когда что-то делала по дому. Так этот простой и незатейливый мотив стал ассоциироваться с счастьем, - Pożegnań znów przyszedł czas, może to ostatni raz... - Напевать приходилось едва-едва, чтобы не разбудить спящего человека, чей слух был очень чуток, это был такой приятный и очень милый вызов, - E-kichen mein ar veilh, o deus mouilhet o eorioù!, - Смесь двух языков, достаточно разных в своей основе, но таких созвучных на слух, казалась Ируке идеальной, - Niech Bogowie będą z nami bronią nas i strzegą..., - Чай уже почти кончился в чашке, на самом донышке осталось только его ванильное сердце, крепкий пряный вкус, - Tri martolod yaouank, z tą pieśnią warto żyć... — Вот, Райдо-таки не врал, ты очень красиво поешь, - раздалось от двери, что вела на маленькую кухоньку. — Matka Boga... - Вздрогнул Ирука, едва не уронив чашку с остатками чая на пол, - Я тебя разбудил? — Нет, я проснулся сразу же как ты ушел, - Какаши подошел ближе, забирая из рук Умино чашку, - Просто остался поваляться в тепле, это... приятно, если ты понимаешь о чем я. — Вполне, понимаю, - рассмеялся в ответ бывший агент. — О чем песня была? Она была на польском? - Освободив Ируку от чашки, Какаши тут же полез обниматься. Ничего он с этим не мог поделать, нравилось ему это дело. Да и не только это. — На польском и бретонском, старая баллада о трех моряках, я ее от матери услышал. Она ее очень любила. — Ну, я, пожалуй, на слух польский от бретонского и наоборот не отличу, - рассмеялся в ирукины волосы Какаши. — Ну... почему же... E-kichen mein ar veilh, o deus mouilhet o eorioù - это бретонский, а вот: "I niechaj ta stara pieśń, w sercach znów rozgrzeje krew" - это уже польский. — Это уже сложно, но если ты будешь почаще со мной говорить на польском, то я, пожалуй, научусь его отличать от всех других языков... — А русский? - Чуть отпрянул от Какаши Ирука, разглядывая того с интересом естествоиспытателя. — Русский сложно забыть, - Чуть нервно рассмеялся Какаши, вспоминая посиделки с Хиденко, - Странный язык. — Ничего он не странный, - Улыбнулся Ирука, легонько целуя Хатакэ в уголок губы, - Он красивый, звучный, протяжный и богатый... — Сдаюсь, - Тихо рассмеялся капитан, - Но польский мне нравится больше...