Другое время и место

      Когда этим вечером они с Беем возвращались с полей домой, Румпельштильцхену шагалось легко, как никогда прежде. Свет просачивался сквозь занавески на окнах, скрывающие Белль от любопытных взглядов, а из трубы поднимался дым, обещая уют и вкусный ужин. Белль наверняка встретит их у двери, такая красивая… Она будет поправлять выбивающиеся кудри, и ее теплая улыбка без слов покажет, как она рада, что он вернулся. Что они вернулись, – поправил себя Румпельштильцхен. Белль, наверное, будет рада, что они вернулись.       Сегодня он приготовил для нее подарок: букет из калужницы и молодого вереска, который собрал, пока они пасли овец. Это были не цветы, а, скорее, сорняки, но накануне Белль издалека восхищалась их видом, и Румпельштильцхен подумал, что букет заставит ее улыбнуться. Она часто улыбалась, но ему по-прежнему казалось, что недостаточно. Белль должна улыбаться всегда, не зная ни боли, ни страданий. Он боготворил ее улыбку.       Он боготворил ее, – признался себе Румпельштильцхен. Как может быть по-другому, когда каждый ее поступок приносит радость его дому и его сыну? Белль была куда более волшебным созданием, чем фея, за которую он принял ее при первой встрече, – она была женщиной, которая смотрела на него без издевки и презрения и щедро дарила ему свои улыбки, расцвечивая мир яркими красками.       И еще она была принцессой. А он не имел права думать о ней подобным образом.       Замешкавшись перед самой хижиной, Румпельштильцхен попытался отдать букет Бею:       – Держи. Они понравятся ей больше, если их подаришь ты.       Сын посмотрел на него как на умалишенного:       – Пап, это твои цветы. Ей понравится, если их вручишь ты.       – Бей… – Румпельштильцхен не успел закончить – Бей в мгновение ока улизнул к колодцу, а до двери было рукой подать, и Белль наверняка уже расслышала стук палки по дорожке. Отступать было некуда. Набрав в грудь побольше воздуха, он толкнул дверь и был встречен приветливой улыбкой Белль.       – С возвращением.       Сейчас хижина походила на дом как никогда раньше. Они и с Беем справлялись кое-как, но каким-то образом Белль делала все живым, уютным и прекрасным. Румпельштильцхен покраснел, сообразив, что она заметила букет, и робко протянул его:       – Для тебя. Если ты захочешь его принять…       Белль с видимым удовольствием взяла букет и зарылась в него лицом, вдыхая слабый аромат цветов. Она держала собранный им пучок сорняков, словно это был самый роскошный букет, какой она когда-либо видела. И когда Белль подняла глаза от цветов и улыбнулась ему, он почувствовал себя таким же сорняком, волею светлой души превращенным в благоуханный букет.       – Спасибо тебе. – Она присела перед ним в настоящем реверансе, как перед дворянином, затем потянулась и поцеловала его в щеку. Отошла, чтобы поставить цветы в глиняный кувшин, бережно и ласково расположив каждый цветок так, чтобы тот смотрелся наилучшим образом.       – Тебе нравятся цветы, Белль? – спросил вернувшийся Бей. Самый правильный его поступок за сегодня – потому что Румпельштильцхен до сих пор ощущал губы Белль на своей коже. Он не смог бы завязать разговор хотя бы и ради спасения собственной жизни. – Папа потратил весь день, выискивая самые красивые.       Белль стрельнула глазами в его сторону, и Румпельштильцхен даже не успел смутиться от откровенности Бея, потому что никогда раньше не видел у нее такого выражения лица. Оно было одновременно счастливым, и серьезным, и полным надежды – и от этого его сердце бешено заколотилось.       – Я думаю, они великолепны, – сказала она, не отводя глаз, и он не мог не думать, что она имела в виду нечто большее, чем цветы.       Обед прошел в молчании. Все блюда, приготовленные Белль, были восхитительны, но этим вечером Румпельштильцхен не имел ни малейшего представления о том, что ест. Она могла положить перед ним разделанную крысу, и он бы даже не заметил. Он не мог перестать смотреть на Белль; в груди ворочалась и никак не желала растворяться безумная надежда. Девушка отвечала ему теплым и нежным взглядом, и Румпельштильцхен пытался убедить себя – она так улыбается ему из благодарности.       Но вероломное сердце отказывалось этому верить.       Бей заметил их переглядывания и, покончив с едой, немедленно сцапал со стола книгу со сказками.       – Белль, можно я сегодня сам себе почитаю? – быстро спросил он. – Я уточню, если не разберу какое-нибудь слово.       Не дожидаясь ответа, Бей сорвался с места и уселся возле очага, уткнув нос в книгу, словно старался превратиться в невидимку. Вся его поза как бы громко возвещала – я слеп и глух ко всему, кроме своих сказок. Румпельштильцхен со стыдом прикрыл глаза. Его сын был добр и полон самых лучших побуждений, но, увы, ему не хватало тонкости. Белль наверняка подумала, будто это он подговорил Бея.       Они сидели в тишине несколько долгих минут, а потом Белль вдруг спросила тихим голосом:       – Как ты повредил ногу?       Это было последнее, что он ожидал от нее услышать, и потому он вздрогнул и неосознанно отодвинулся.       – Почему ты спрашиваешь?       – У каждого есть что рассказать, – пояснила она. – Ты все обо мне знаешь, Румпельштильцхен. Я бы хотела узнать тебя. – Это было правдой. За последние недели она поведала множество историй – в основном, Бею, но он тоже слушал, – и он смог себе составить довольно полное представление о ее жизни.       А сам ни разу не отплатил ей тем же.       – Здесь особо нечего рассказывать, – ответил Румпельштильцхен, и вот это уже было ложью. Он мог многое рассказать – просто не хотел. Потому что, услышав о его трусости, она посмотрит на него совсем по-другому. Женщинам не нравятся трусы. Он отлично это усвоил. Узнав обо всем, Белль перестанет улыбаться ему – а он не был уверен, что проживет хотя бы день без этой улыбки.       Белль продолжала умоляюще смотреть на него, и Румпельштильцхен не смог отказать ей в этой единственной просьбе.       – Я участвовал в войне с ограми. В первой. Я недавно женился, был молод и глуп. Я думал, что война – это почетно.       Его обманули… но он быстро выучился.       Взгляд Белль смягчился.       – Как ты познакомился с женой?       Если она рассчитывает на романтичную сказку, придется ее разочаровать.       – Она жила в нашей деревне. – Румпельштильцхен пожал плечами. – У ее отца был участок, на который положил глаз мой отец, так что нас сосватали.       Он не был уверен, как расценивать выражение, появившееся на лице Белль. Простые люди не могли позволить себе жениться по любви, но он думал, что у знати дела обстоят точно так же. Возможно, Белль осуждает его за то, что он заключил договорной брак, в то время как ей хватило отваги сбежать от своего.       Белль накрыла ладонью его покоящуюся на столе руку и печально спросила:       – Ты не любил ее?       Хоть убей, но он не представлял, как ответить. Он попросту никогда об этом не задумывался. Та женщина была его женой, и он выполнял свой долг – вот и все.       – Я не любил ее, – наконец выдавил Румпельштильцхен, задаваясь вопросом: звучат ли для Белль эти слова так же бессмысленно, как они прозвучали для него. Когда его женили, это оказалось довольно удобно. И когда жена ушла, это было неприятно. Однако ее уход был лишь еще одним примером того, какой он неудачник, – сердце Румпельштильцхена осталось нетронутым.       – Итак, ты ушел на войну, – напомнила Белль, придвигая свой стул поближе и возвращая их к первоначальной истории.       – Я думал, что стану героем, – тихо сказал Румпельштильцхен, насмешливо кривя рот от нахлынувших воспоминаний. – Все было не так.       Она молча сжала его руку, позволяя самому подобрать слова, чтобы объяснить, что он увидел.       – На бумаге это выглядело очень аккуратно. Огры там. Мы тут. Они составляли план передвижений войск перед каждым боем, говорили нам, куда идти и что делать. А потом это началось, и огры были везде, и кругом были крики, и кровь, и куски тел… – Он быстро дышал, в горле поднималась желчь – он вспомнил вкус крови, брызжущей ему на лицо и попадающей в рот. – И когда все закончилось, половина людей погибла, и были другие совещания и еще больше планов, и это просто продолжалось…       Голос прервался. Белль обняла Румпельштильцхена, притянув к себе, и он уткнулся лицом в ее шею, всхлипывая, как ребенок. Укачивая, она гладила его по волосам, а он пытался забыться в ее объятиях. Прикосновения Белль в какой-то мере облегчали ужасные воспоминания, возвращая его в реальность, где все еще существовали такие вещи, как сострадание и доброта.       Выплакавшись, Румпельштильцхен обессиленно уронил голову на плечо Белль, и она крепко обняла его, прижимаясь щекой к его волосам.       – Я дезертировал, – прошептал он, закрывая глаза, чтобы не видеть осуждения на ее лице – а оно появилось, наверняка появилось. – Во время одного из сражений я просто потерял рассудок и сбежал. Позднее я узнал, что весь мой отряд был уничтожен. Я не знаю, была ли в том моя вина или нет.       Румпельштильцхен сделал глубокий вдох, стараясь надышаться запахом Белль. Теперь она в любую секунду оттолкнет его, не в состоянии вынести рядом с собой труса. Она скажет ему, какое он ничтожество – и он согласится с нею. Храбрая Белль почувствует к нему вполне справедливое отвращение.       – Конечно же нет! – горячо возразила Белль, сильнее прижимая его к себе, и ее слова оказались настолько неожиданными, что он едва сумел их понять. – Тебя бы тоже убили, если бы ты остался. Слава богам, что тебе хватило здравого смысла бежать.       – Здравого смысла? – повторил Румпельштильцхен, чувствуя странное оцепенение. Возможно, она недопоняла его. – Белль, я бежал. Я трус. За это они наказали меня хромотой.       Он вздрогнул и выпрямился: последняя часть секрета открылась против его воли. Он рассказал вполне достаточно. Белль не нужно знать подробностей о булаве капитана, дробящей его колено.       – Они наказали тебя хромотой? – неверяще переспросила Белль, сверкая глазами. – Вот ублюдки. – Ее голос походил на рык, и Румпельштильцхен немедленно понял, что злить Белль – очень, очень плохая идея. К счастью, на сей раз ее гнев был направлен не на него.       – Это закон… – попытался объяснить он, но Белль перебила.       – Это нелепость. Вся война – сплошная нелепость. – Она всплеснула руками, будто взбешенная несовершенством мира. – Должен быть другой путь.       – Я бы хотел, чтобы он был, – Румпельштильцхен вздохнул от облегчения, что разговор перешел на другую тему. С ограми нельзя было договориться, их нельзя было победить в открытом бою, и даже Темный не в силах был уничтожить их при помощи магии.       Румпельштильцхен не мог придумать других способов.       – Он должен быть, – повторила Белль, вставая и принимаясь яростно убирать со стола. Она молча набросилась на грязную посуду, полностью погрузившись в свои мысли. Несомненно, пытаясь закончить войну. Если кто и сможет найти выход, то это будет Белль. Но Румпельштильцхен не мог не думать, что это безнадежно. Они будут сражаться и умирать, пока их не одолеют. Все, на что он был способен, – надеяться, что этого не произойдет при жизни его или Бея.       Вроде бы к концу вечера Белль успокоилась. Она молчала, пока Бей не улегся спать.       – Насколько все плохо? С твоей ногой? – спросила она. К тому моменту Белль уже забралась под одеяла, одетая в одну лишь сорочку. Они оба отбросили стыдливость еще недели назад, когда поняли, что спать в верхней одежде не только физически неудобно, но и… неловко. Тем не менее, Румпельштильцхен всегда ложился в штанах.       Услышав эти слова, он остановился, не потушив лампу.       – Ты хочешь посмотреть? – мягко спросил он, не веря собственным словам. О чем он думает, предлагая показать ей такое?       После секундного колебания Белль кивнула. Румпельштильцхен перенес лампу к кровати, поставив ее на пол, и стянул с себя скромную одежду. Тени не давали Белль разглядеть все полностью, но, подняв лампу, он услышал рваный вздох.       Румпельштильцхен смотрел вниз, на свое колено, не желая видеть отвращение на ее лице. Колено выглядело уже не так плохо, как когда-то, – далеко не так, – но безобразные бугры все еще причудливо выпирали в таких местах, где у нормального колена ничего выступать не должно. И там, где сгустки крови так и не разошлись, кожа была почти зеленоватого оттенка. Он жил с болью так долго, что уже и не помнил, каково это – не ощущать ее.       Румпельштильцхен попытался успокоить Белль:       – В какие-то дни колену хуже, в какие-то – лучше. Я не придаю этому особого значения.       Белль едва сдерживала рыдания, поэтому он поспешно прикрутил огонь, чтобы она больше не видела этого кошмара. И едва не уронил лампу, когда ощутил чужую руку на своем бедре, прямо над коленом, а затем Белль склонилась и нежно поцеловала раздробленный сустав.       Румпельштильцхен со всхлипом втянул воздух – каждое нервное окончание внезапно воспламенилось, и он благословлял свое больное колено, раз из-за него к нему прикоснулась Белль. Она потянула его вниз, к себе, опустила голову ему на плечо и положила руку на талию.       – Мне так жаль, – прошептала она. – Это не должно было случиться с тобой. Это неправильно.       Он нерешительно обнял ее и крепко прижал к себе. Несмотря ни на что, он все еще не был до конца уверен, что она не даст ему пощечину. Но Белль лишь вздохнула и прильнула ближе. Румпельштильцхен зарылся лицом в ее волосы, вдыхая запах дыма и лаванды, которым они пропахли, и позволил себе представить, что так будет всегда.