* * *
Я принял подряд четыре таблетки и решительно выбросился из чулана воспоминаний. Они преследовали мой Додж на протяжении всего пути в офис, но догнать не смогли. С каменным лицом я прошёл по ресепшн-холлу, напугал Зару взглядом и манерами дрессированного зомби, твёрдой рукой забрал пол-литровый стакан кофе с молоком из кофе-машины IT-отдела и покинул его в гробовой тишине. А затем... с категорично умным и загадочным видом запершись в «золотом» data-хранилище серверной на личный ключ-карту и отрезав себя от всего мира, я валялся на полу, раскинув руки, словно распятый, и орал. Там не было окон, лишь три толстые стены, а на месте четвёртой — трёхдюймовый лист стали, служивший дверью. Так что орал я во всю мощь лёгких, я не слышал свой голос, я мгновенно оглох от него. Я чувствовал кровь, которой наливались от черепного давления глаза, и не чувствовал глотку. Не мог быть уверен, но надеялся, что разодрал голосовые связки в клочья и хоть на короткое время это отвлечёт мой выжатый и развешенный на бельевых верёвках мозг от леденящих душу криков, раздававшихся в ту ночь. Ночь, которую я не могу обозвать ни злой, ни уничтожающей. Потому что и зло, и уничтожение — понятия известные и близкие каждому, разжёванные доступным языком, дополненные сравнениями и фактами на основе прецедентов из прошлого. Но у этой ночи не было сравнений. Не было уточняющих деталей. Не было ничего общего с тем, что однажды с кем-то уже могло произойти. И вот я поднимаю вверх одну свою руку, срываю с неё латексную пародию на перчатку, кручу ладонь и так и эдак перед воспалёнными глазами, и белёсый восьмиконечный шрам шевелится, отрываясь от вспоротой плоти, и валится мне на лицо, накрывает мне его полностью, похищает меня из дата-центра, не вопреки таблеткам, а просто... назло им. Я взошёл на костёр, который не был костром. Я видел пламя — оно было красным до ярчайшей малиновости и уверенно объяло всё моё тело — но не получил ожогов. Во мне засела боль, похожая на паразита, она ползала по мне, прогрызая отверстия наружу то здесь, то там, высовывая одно отвратительное сморщенное личико из моей шеи, а другое — из-под рёбер, прячась и показываясь вновь из бедра или между лопаток. Я опрометчиво назвал её болью, но она была скорее сводной сестрицей обычных пыток, она властвовала за пределом болевых порогов, толкаясь и зудя там, куда не доставали ниточки обезумевших нервов. От неё не хотелось корчиться в муках, моля о пощаде, но избавление от неё, потом, в конце... показалось истиной воскрешения. А мои отчаянные вопли — были воплями существа, которое абсолютно не понимало, что с ним вытворяют. Можно ли считать надругательством и насилием акт выхода из собственной разверзшейся глотки гладкого, как стекло, и блестящего чёрного монстра? Он вытягивал свои плечи и стопы не только из моего горла. Из всех дыр, проделанных «болью», сочилась тёмная густая влага, что была часть него, покидала меня поспешно и втекала в него, укрупняла его, он рос вширь и ввысь, монолитный, но безликий, угловатый и бесформенный, как недоделанная статуя. И пока он вырастал, утопая чёрными ступнями в песке, меня прикончил гораздо более прозаичный нож. И Данаис. С грубостью, которая, можно сказать, его второе имя, он вырвал меня из круга пламени за запястья, потянул за них так, будто всерьёз намеревался оторвать. Когда кисти рук в его тисках полностью онемели, он полоснул по раскрытым ладоням специально затупленным лезвием, нанёс первую рану, медлительно облизал свои губы, нанёс вторую... Рисовал своё глумливое художество штрих за штрихом, наслаждался тем, что я не могу уже вопить, полумёртвый от усталости, как не могу и извиваться, а только стоять полутрупом на полусогнутых и смотреть. И слушать... как нож иногда звенит, напарываясь на кость. И снова вопрос боли мне непонятен и смешон. Она осталась за десятью Рубиконами, ей можно было махать белым платочком, о ней можно было мечтать, сожалеть, хотеть её. Её — а не процедуру, которой я подвергся дальше, когда кресты были тщательно расчерчены и заалели, полностью залитые кровью. Чёрное исчадие ада прижало мои свежайшие раны к своей голове и изрыгнуло блаженный стон-рёв. Кровь, ручейками стекавшая по нему, сделала его гладкость шершавостью, безжизненный монолит поверхности — тёплой кожей, а грубую заготовку лица... ну, я увидел эту метаморфозу последней. Два зелёных уголька появились на месте чёрных провалов глазниц, а ниже — жадно раздувающиеся ноздри, а ещё ниже — оскал, немного похожий на ухмылку людоеда. Анатомия его тела продолжилась гораздо ниже подбородка, да, ниже, ниже... и вот я должен умереть от стыда из-за восстающих в памяти подробностей. Оно совокуплялось со мной? Оно? Наверное, «он», но разве у исчадий ада есть гендерное деление? Оно проникло в меня, как обычно проникает всюду вода, его пальцы очутились у меня во рту, его язык свободно затекал в уши и под зажмуренные веки, его член... Это точно было членом? Меня заполнило до краёв, пусть место входа и было прозаичным и презренным задним проходом, но вошла в меня не плоть, не пульсирующий шмат мяса. Если бы вода и электричество могли сосуществовать, не убивая всё живое, то... Но меня они убили, совершенно точно. Необычное убийство, смерть ополовиненная, даже над ней они надругались, связали, разрезали и не дали ей никуда меня забрать. Ток высокого напряжения, что в обычных условиях прошил бы насквозь, оставив от меня почерневший высохший труп, в ту ночь застревал у меня в костях, под кожей, питался мягкими тканями и сам их питал, выпрямлял все волоски на теле, а затем снова прижимал. Живые клетки должны были светиться, насыщенные водно-электрической эссенцией изнутри, должны были искрить, сгорать, испаряться и орать от скручивания и сжатия, каждая — своим персональным криком. Но кроме этого безумного антиприродного действа — он меня ещё и трахал. Ритма движений не было, я не поймал его, но волнообразно меня качало, то отпускало, то подхватывало, а в центре тела — ширилась приятная ужасная саднящая рана, в которую хотелось, чтоб он достал и погружался без остатка, и в то же время — не хотелось, потому что мне становилось мерзко от собственного противоестественного запала и возбуждения, от переливающихся в паху остатков крови, я чувствовал её запах, я ещё дышал, и меня тошнило от гнусности самого действа, от прижатого сзади и всюду тела, от соития с тем, чему даже не придумано имени. Инкуб? Но инкубом для меня был только Данаис. А здесь меня имела голая сила природы, высвобожденная набором древних текстов на латыни, которые ещё вчера я считал бессмыслицей, и помноженная на чью-то больную сорвавшуюся с цепи фантазию о серных озёрах и геенне огненной — и о фигуре беса, что с нетерпением ждёт там, по ту сторону гробовой доски. Кто-то довёл меня до высшей точки, и в ней было всё — ненависть, страх, долго сдерживаемая злость и обида на обрушившиеся несправедливости, и похоть тоже была, и жажда мести, жажда выпустить кому-то холодные кишки за то, что гнусно копался в моих. За то, что насильно уволок меня и мои чувства за мыслимые и немыслимые границы дозволенного, заставил переступить предел, отпущенный бренному человеку... и заставил при этом выжить и остаться в сознании. Я выплеснул всю мешанину застоявшегося неистовства, плотно забитой и заколоченной злобы и горечи, копившейся с детства, давно перебродившей в яд. Я кончил, и это было точкой не забравшей меня смерти, просто выдохшимся обманом, кошмаром навыворот — который я словно смотрел из финала в начало. Видел в семени кровь и частицы плоти, и частицы чужеродной плоти, и чёрных червячных паразитов, что вовсе не были ни червями, ни паразитами, но ад нарочно облёк мне свою мерзость в форму, что была мне наиболее противна и ненавистна. Я кончил в несгибаемом упрямстве — по-прежнему не уверовав в ад. Кончил и моментально повалился на колени, выскальзывая из непонятного плена. Огонь давно погас, подо мной шипели мокрые угольки, песок действительно был щедро залит водой (и кровью), а пытавшее меня электричество... куда оно исчезло? Восставший из пекла любовник исчез вместе с ним. Пытка блуждающими паразитами закончилась тоже, всё-всё закончилось. Остались мои изрезанные ладони, к ним медленно возвращалось умение чувствовать обычную физическую боль. Но до того как эта боль стала невыносимой и заставила истошно взвыть, позабыв о всякой усталости, Данаис взвалил меня на плечо и понёс прочь от дымящегося места жертвоприношения.* * *
Тысяча шестьсот семь секунд непрерывного крика внутри кошмара. Почти полчаса, проведённые в моём давнем прошлом как наяву, со всеми вытекающими и поражающими своей чёткостью деталями — вплоть до атмосферного давления, рассеянного звёздного света и порывов ночного ветра. А на тысяча шестьсот восьмую секунду крик оборвался. Я начал выбираться. Таблетки ли подействовали, чувство надвигающейся беды или я сам себя подбросил вверх, на свободу? Выкарабкивался оттуда, как из зловонной пропасти, по отвесной стене. Долго. На четвереньках. Полз, полз, пока не выполз — из чёрного ящика памяти. Уцепился за край его крышки двумя руками, отдыхая после нечеловеческого усилия... а затем перегнулся и выкинулся вниз, как из вертикального слухового окна. Летел в мутное сероватое ничто, ни чувства падения, ни уплотнений, ни сопротивления. И снова тут, в реальности — лежал крестом на полу дата-центра, дыша, как подстреленный, насквозь промокнув от пота, смотрел на ровный потолок с квадратами ламп дневного света и отдыхал — бездумно, бессмысленно, но сыто и спокойно, как младенец, только отвалившийся от материнской сиськи. Долгие годы я боялся возвращаться в это глубинное, отпечатавшееся на самой моей вздёрнутой душе воспоминание, панически глушил таблетками, с расширенными неизъяснимым страхом глазами, что никогда не успокаивались ночью под закрытыми веками. Я бежал, бежал, бежал... обвязывал ящик цепями, заклеивал, закапывал, обливал бензином, сжигал, топил. И пока он горел или тонул, или исчезал под землю — я опять сбегал... А устав от бега, садился отдохнуть. И когда садился — обнаруживал под задницей вместо стула его, ящик, проклятый и невредимый. И я орал, как резаный, жрал горсть таблеток, и если они не помогали — ударялся в новые бега. Но вот марафоны окончились. Ящик опрокинулся на меня, раскрытый во всю ширь, я больше не мог уклониться. Заглянул в него... вовнутрь себя. Вернулся в ту ночь, в холодное пламя костра. И пережил. И не сошёл с ума, окунувшись в это ещё раз. Но, сохранив трезвость рассудка, я вынужден мириться и с минусами нормальности. То есть возвращаться к обыденной жизни и к своим обязанностям, распрощавшись с мыслью о дурдоме и смирительной рубашке. Босс. Элф. Работа, далёким фоном. Пропажа, слежка, надвигающиеся неприятности. Нужно уходить отсюда, в темпе. Гостеприимно распахнуть двери, ко мне однозначно наведается Дэвис. Переодеться. Запасной костюм есть в админке, в шкафчике со сменной обувью. Жаль, трусов нет лишних, а те, что на мне — первыми до отказа вобрали в себя мой пересоленный пот. Я стряхнул его также со лба, пальцами взбил и расчесал волосы. У корней они жирные, мокнущие и наверно воняющие, на ощупь — просто гадость. Но надо просто забить, переждать, пережить, стиснув зубы. И не бежать по пятам за часовыми и минутными стрелками. Но как? Только Маттео ненадолго смог поломать мой внутренний атомный счётчик. Ещё триста секунд. Хранилище заперто, пятно на полу, повторявшее очертания моей корчившейся фигуры, стёрто, частички кожи и волос собраны и сметены в мусорную корзину. Отпечатки пальцев на дверной ручке отсутствовали — благодаря наладонникам, я надел их снова, я не забыл. Молодец, дальше. Костюм. Свежий хрустящий воротничок. Кресло. Компьютер. Что со вчерашним сканированием? А тут намечается французский канкан. Две попытки взлома и один несанкционированный доступ в базу данных сотрудников. IP-адреса взломщиков китайские, копать дальше бессмысленно, добавил их в чёрные списки. А вот на досье кто-то пытался взглянуть из отдела безопасности. Мак-адрес компьютера подтверждён, но учётная запись не в меру любопытствующего пользователя создана лишь день назад и не имеет достаточно прав для просмотра конфиденциональной информации. Я лениво развернул отчёт на весь экран, щёлкнул последнюю строку с ID анкеты, скопировал в строку поиска. На кого там так ретиво охотились со свежей левой учётки? База ответила одним совпадением, сразу раскрыв анкетное окно. Бланк, заполненный от руки, загнутый уголок, стандартное прямоугольное фото... с которого, ослеплённый вспышкой фотокамеры, смущённо таращился я сам. Я вздрогнул, но сам не знаю, от чего больше — от этой угрожающей находки с душком неприятного сюрприза или от одновременно послышавшегося шелеста открываемой двери. Я успел закрыть базу и вернуться на рабочий стол одним щелчком, пусть воздастся Ктулху за горячие клавиши. Заставил себя не вцепляться на нервах в подлокотники кресла, а аккуратно крутануться, чтоб встать и поприветствовать визитёров. Я по нестройности шагов понял, что их больше одного: Говард и?.. И чёрта с два я угадал. Упал обратно в кресло, не успев толком привстать. Признаюсь сразу, я боялся увидеть рядом с шефом высокую, туго обтянутую чёрной армейской формой фигуру Данаиса, несущего мне персональный ад (последнюю его версию, исправленную и дополненную) и смерть в невиданных доселе муках. Он мне почти примерещился, о да. — Ксавьер, прекрасное нынче утречко. Из Лондона пожаловали мои лучшие друзья, — пухлой рукой Дэвис очертил в воздухе незамкнутую окружность. Я отметил это едва ли краем глаза, ни жив ни мёртв пожирая взглядом того, второго, рядом стоящего, незнакомого. — Господин президент созвал экстренное совещание, решая одну свою щекотливую проблему, а проверить, как идут дела у нас в Америке, отправил своего арт-директора. Мистер Рэтт Дизайрэ или, как они мягко проговаривают у себя на Туманном Альбионе с восхитительным акцентом — Дизаийе. — Очень приятно, — басом возвестил огромный тип, больше похожий на башню, чем на человека, и приблизился для рукопожатия. Выглядел он на все двести... выше двух метров то есть. Я пытался хоть как-то спрятать своё — обычно боязливое, а сейчас — жутко растревоженное и взбудораженное любопытство, но не жрать его глазами просто не получалось. — Вам, должно быть, нравятся мои волосы, мистер Санктери? Хотите пощупать? Не стесняйтесь, в первый раз их все хотят пощупать. — Нет, я... — и я, прикусив язык, привстал и влез по локти в его фантастическую шевелюру. Какого она была цвета? О-о-о. Кто никогда не испытывал эстетический оргазм, а потом вдруг содрогнулся от него, изливая восторженную слюну и второпях ловя её, чтоб не закапала по подбородку — сможет меня понять. Я сглотнул раз пять, пока заокеанский гость стоял надо мной, беззаботно улыбаясь. Говарда заминка если и беспокоила, то он благоразумно помалкивал. Арт-директор был той самой птичкой, что занимала в иерархии корпорации жёрдочку повыше, почти у самой «короны». Злить его — категорически нет. Потакать всем капризам — категорически да. Почувствовав себя от этой мысли вдвое спокойнее и увереннее, я вытянул загребущие лапы из ярко-алых, почти волшебных волос. Мистер Рэтт «Желание» вёл себя искренне и прямолинейно, как танк... или же открыто плевал на правила, забавлялся нарушениями и упивался сладкой вседозволенностью? Осторожно посмотрев в его прищуренные серые глаза, я узнал ответ. Потрясающий, простой до абсурдности... Дизайрэ под кайфом. Под действием такой большой и жёсткой дозы неизвестного вещества, которая человека обычной комплекции уже отправила бы в кому и на кладбище. Но широкий, как дверь админки, массивный и вообще чем-то напоминающий античного Геркулеса Рэтт отделался лишь сверхъестественно расширенными зрачками и лёгкой синюшностью губ. Подмигнул мне, недвусмысленно намекая на что-то очень личное и похабное, и повернулся к Дэвису. — Говард, мне понравились местные ребята, юристы, рекламисты, менеджеры и счетоводы. Но серверная у тебя выше всяких похвал, такая нескромная, аж завидно стало. Нельзя ли как-то переманить у тебя парочку ценных кадров? Уж больно хороши. — Если, прикрываясь «парочкой», ты метишь в одного этого парня, — босс шустро встал у моего кресла, — то не знаю, что и сказать. — Скажи прямо, — Дизайрэ ослепил нас улыбкой. — Не продаётся? — Всё продаётся, что однажды покупалось, — рассудительно ответил Говард и по-хозяйски взял меня за плечо. — Но капитализация за два года была огромная. Да и цены на IT-консалтинг рванули вверх. Требуется пересмотр всех договорных условий. Если ты правда хочешь... — Хочу переговорить с ним наедине, — технично уловил смену настроений Рэтт. — Вдруг не придётся сильно переплачивать? Особый и редкий товар иногда уходит с прилавка не за деньги. А бартерная форма предусмотрена седьмым пунктом названного тобой договора. — Разумеется, — выдавил Дэвис уже практически сквозь зубы. До боли сжал моё предплечье (такие намёки я тоже расшифровываю сразу, без подсказки), медленно отпустил и грузной поступью вышел из серверной. Дверь щёлкнула, захлопываясь плотно, как надо. Рэтт тотчас же отклеил с губ безумную клоунскую улыбку и опустился передо мной на одно колено. — Давай ты сразу догадаешься, — прошептал он быстро, холодным деловым тоном. — Ты ведь гений, вломившийся вчера в архивы Пентагона. Умеешь навести шороху. Сумей и разгрести. — SIM-карта, — опасливо предположил я, надеющийся на чудо вопреки всем напастям, но слишком подозрительный и наученный горьким опытом не доверять ни единой душе на этом свете. — Телефон с собой? Покажи-ка номер. Дизайрэ уверенно потянулся в карман. И уже по этому жесту я понял. От облегчения хотелось победоносно вскричать, но я просто сидел и унимал радостную дрожь в пальцах. «Наркоша и алкаш», цитируя пренебрежительно настроенного Элфа и его близнеца, оказался вовсе не таким больным и жалким, никому не нужным отбросом общества, каким старательно изображал себя перед искушёнными зрителями. Бегло сверив цифры на дисплеях двух мобильных, мы одновременно приподняли головы и смачно, с хрустом, врезались друг другу в носы. А потом — зачем удобный момент упускать? — и в губы.