* * *
Больше никаких воспоминаний. Чёрный ящик опустел: обезображенный труп, что в нём так долго хранился, наконец-то отправлен в печь, его смрад и пепел развеяны по ветру. Прошлое по-настоящему обратилось в прах — в выцветшие чёрно-белые фотографии, стопками лежащие на высоких стеллажах памяти, больше не имеющие надо мной никакой силы. Сегодняшний день создал для меня новое прошлое, свежие яркие воспоминания, ящик под них — белый и сияющий. Господство зла над миром неоспоримо, но оно прекратило тиранию хотя бы в моей голове. Хотя бы до момента ухода из уютного гнёздышка, где запах подгоревших кексов с черникой успешно перебит запахом долгого, жёсткого и изнурительного секса. Мой заокеанский гость полтора часа провёл с раздвинутыми и задранными под разными углами ногами, на которых сейчас не мог стоять, и лежал, свернувшись калачиком в большом кресле. Его попа лишилась вообще какого-либо положительного намёка на девственность, четырежды залитая спермой, моей слюной и — совсем немножко — лубрикантом. Я хотел помыть его, когда мы закончили в спальне, а вместо этого — влез с ним под душ и трахал его под душем, упершись в прозрачную стенку и грубо вдалбливая до почек, но тщетно ждал криков: он содрогался, прикусывал себе язычок и выпячивал свой маленький разгорячённый зад сильнее. Я крепко впивался в него, сосал, как маньяк, кожу на его аристократической шее, а ещё мочки ушей, оцарапал зубами каждое плечо, по очереди. Член поршнем двигался без остановки, выжимая из растянутого ануса остатки семени с прошлого соития, оно текло по нашим ногам, но быстро смывалось прохладной водой, а Элф лишь глубоко дышал и помогал моей уставшей руке дрочить ему, пока я снова не кончу. Я знал, что буду валяться потом в полном изнеможении, как выпотрошенный кролик, но мне безумно хотелось нащупать его предел. Не нащупал. Насколько полно он насытился? Нужна ли ему секс-машина? Или дело во мне и не имеет значения, насколько я неутомим, если я — я? Или дело в запрете, который он с восторгом преступил, не важно, в чьих объятьях? Его столь явное наслаждение, беспричинное довольство процессом совокупления двух обжигающих кусков плоти, полная отдача мне, незнакомому, самозабвенное доверие... как вообще возможно? При этом мы перекинулись всего парой слов — когда пробовали новые позы. Продолжили молчать и после душа: пришлёпали голые на кухню, он напился молока, я — креплёного вина; вернулись в спальню, он завернулся в чистую простыню, которую я выдал из тумбочки, кровать же следовало перестелить, поменять всё постельное бельё, мы успешно запачкали, м-м... даже настольную лампу. Сам не верю, что не отрубаюсь от переутомления, но короткий сон и отдохнувшая голова мне всё-таки понадобятся. В 19:00 пора будет на выход. Додж оставлю Элфу, доберусь на такси, так будет безопаснее. И таксисту наверняка лучше известен кратчайший путь в The Waldorf Towers — именно там остановился диктатор на ночь. Вдоволь накурившись и надымив себе ещё три вороха мыслей разной степени тревожности, я выключил камин, перенёс мальчика на диван в гостиной, исцеловал его, уже задремавшего и выглядевшего особенно беззащитно в розовой простыне, и сам уснул рядом, ласково пихнувшись ему под бок. Может, следовало завести будильник? Нет, чепуха, я проснусь вовремя. Я не просто должен, я... нащупываю внутри особенный шифр своей судьбы, шершавые стрелки моих часов почти сошлись, предсказывая чью-то скорую смерть. Будто показывая без пяти полночь. И когда пробьёт полночь — Хет умрёт. Или умру я. На самом деле и вовсе насрать, кто победит, но вдвоём мы точно не вступим в завтрашний день. Правда. Никак. Если честно... Очень хреново прижимать к себе вслепую доверившегося, ни о чём не подозревающего любовника и чувствовать такую железную предопределённость.* * *
— Ты обнимаешь меня будто в последний раз. — Элф продул свою же игру в молчанку. Слабак. Шучу. Достойно держался: полдня ел, спал и трахался со мной втрое лучше самых классных дипломированных шлюх. А я... всего лишь пытался не целовать его второпях. Хотел сполна насладиться вкусом губ, не совсем ему принадлежащих. Не думал о нём, думал о Данаисе. Псих? Нет. Просто я готов. Нахлобучил дурацкую синюю шляпу, подаренную когда-то Харви Пейджем, уйду в ней. Не оставлять же в доме наедине с Элфом такую бесполезную вещицу. И когда, то есть если... если я не вернусь — обязательно прилетит его брат на вертолёте, развратный Дизайрэ тоже позаботится о малыше, когда... если... его накроет горе. Господи, я не могу уйти. Почему нельзя шепнуть всего пару слов? Не шепнуть, так черкануть. Не бросать его вот так. Не бросать, как я бросил Маттео. Они оба не заслужили такого бессердечного скотства. — Мне нужно в бар. В тот, ты знаешь — в “107”. Босс следит, чтоб я исправно посещал его заведение, исправно напивался и тратился на проституток. Как все и как всегда. Я боялся, что он задаст самый страшный вопрос. Вопрос, от которого моё обычно убедительное и филигранное враньё буксирует и намертво застревает в горле. «Когда ты вернёшься?» Он не спросил. На секунду придушил в объятьях со всей силой худеньких рук и позволил доковылять до пожарной лестницы не споткнувшись. Спотыкался я потом уже на каждой из громыхавших ступеней, спрыгнул со второго этажа, быстрее заканчивая эту пытку, и укатил на Пятидесятую улицу, к самому роскошному отелю Нью-Йорка. Как я собирался проникнуть в апартаменты Ван Дер Ваальта, отважный дурак? Я горько улыбался, поздоровавшись на рецепции и свернув к любезно указанным мне сверкающим лифтам. Три шкафоподобных охранника (не зря я их сравнивал с мебелью) у двери номера дёрнулись было, обнажая пистолеты, но моментально угомонились, стоило мне вытащить руку из кармана. Дизайрэ отдал мне свой чип-ключ. Отдал, рискуя всем. В самом сердце империи, на инкрустированном золотом ложе императора, пригрелась красивая красная змея. Как Хету это понравится? Надеюсь, не узнает. Надеюсь, я прикончу его до того, как он прикончит меня. Я захлопнул дверь и осмотрелся безо всякого интереса. Дворцовые хоромы класса люкс, десять комнат... ладно, восемь. Можно и заблудиться. Приёмная плавно переходила в столовую, налево от неё располагался кабинет и ещё чуть дальше — бильярдная, а направо — небольшой конференц-зал с роялем и библиотека. Свет предупредительно горел везде, включая три ванные комнаты, но я не обнаружил ни души. Мне быстро наскучило гонять шары по зелёному бильярдному сукну, и я решил завалиться в последние неизученные комнаты — две смежные спальни. В первой стояла скромная одноместная кровать и кушетка, предназначенные, видимо, для неприятных поздних гостей. А приятных диктатор должен был принимать во второй — под королевским балдахином, на скромненькой такой кроватке king-size. При желании полуночников на ней могло покувыркаться и трое, и четверо, и... Рабов для сексуальной услады на ложе не было. А то, что там восседал сам Данаис, я понял, когда кулём свалился на пол. Подкосившиеся ноги не то чтобы заболели от ментального удара этого чудовища, но раньше тупой башки почуяли, что мне крышка. И в жутком сверкании его вырывающих душу глаз я не нуждался, чтобы ещё разок пожалеть о столь глупо закончившейся жизни. Как я вообще собирался застать его врасплох?! Его сраное расписание меняется каждые полчаса, подстраиваясь под мимолётные капризы. — Проснись. Что-что? Он издевается? Я нехотя поднял голову. Не потому, что боялся расправы в случае неповиновения, а потому что меня заинтриговали нотки удивления в его холодном голосе. Чему ты удивляешься, монстр? Разве тебя способно что-то поразить? Подумаешь, один придурок, отказавшийся обращаться в рабство, вернулся... Но я таки задрал нос и рассмотрел его вытянутое лицо и поднятые брови. Чёрт, Данаис не на шутку изумлён! Но почему?! — Проснись, — повторил он более настойчиво. — Что за хрень? — я поддался в недоумении, не чувствуя ни его гнева, ни своей застарелой обожжённой ненависти. — Я не сплю. И я пришёл, чтобы... — Проснись! — он стремительно слез с кровати, он уже высился рядом, сейчас его леденящие руки прикоснутся ко мне, прошивая токами отвращения, снисходительного интереса и любопытства, сейчас, сейчас... Нет? Да почему нет?! Он встряхнул меня! Заставил подняться и сосредоточенно встряхнул за плечи, ну, как встряхивают уснувших в метро пьяных собутыльников, когда объявляют их остановку. Только какого беса?! — Ты рехнулся? Неужели от моего внезапного непотребного вида... — пробормотал я, не в силах больше удивляться. — Ты должен проснуться! — резко выдохнул он мне в физиономию. Не очень страшные (о, это поначалу) глаза вмиг пострашнели, заряжаясь, кажется, непосредственно из городского воздуха какой-то энергией, тёмным бесовским электричеством. — Сейчас же! Твой самолёт идёт на посадку! Ego præcipio, fons et origo, do ut facias!¹ Мертвенно-белая ладонь накрыла мне глаза, мягко, но без вариантов подтолкнула куда-то вниз, а... Куда ниже-то? Ниже пола... Но я слушался и улетал — как сквозь длинный закрученный спиралью тоннель, всё дальше от него, от его светящихся ультрафиолетом глаз и от края непонятной воронки, разверзшейся в его спальне. Странные слова, выкрикнутые последними, зачем-то гулко отдавались в ушах, одновременно тяжёлым покрывалом на зрение навалилась кровавая пелена, всё тело охватила сладостная истома, не то предсмертная слабость, не то гнусная сонливая ложь. Я что, и впрямь засыпаю? Чтобы затем проснуться, как он того и требовал? Ну и катись оно всё к чёртовой матери. Если это смерть — то не больно. Если сон — то нелепый, конечно, но зато без предварительных истязаний. А если... Даровано ли мне что-то третье? Шершавые стрелки часов сделали полный круг и коснулись друг друга. Наступила полночь.