Кармакод. История третья. Modern End

— Не бойся, — вымолвил он прежде, чем я вспомнил хоть слово. Бессвязный вихрь поломанных слогов крутился в груди, в голове же было пусто и страшно. Она не взорвалась, но... лучше бы взорвалась. Что могло быть хуже и страшнее мрака, восставшего против законов природы и надвигавшегося вопреки яркому свету зелёно-жёлтых ламп? Его не отогнать светом, его не изгнало моё пробуждение, он вылез из кошмара и последовал за мной. Его, проклятого, ничем не победить! — Подойди. — Почему ты здесь... — я вышел из токсической комы. Нет времени выяснять — как, я просто должен был, ведь я не сдох ещё, я ненавижу его, я набью ему морду! Быстро поискал пути к отступлению. Не густо: входная дверь, в замке торчит ключ Юргена, окно слишком высоко над землёй, две двери в смежные комнаты, чулан. Я... боги, я помню клетку бараков и территории для стрельбы, за ними был колючий забор и много километров пустыни. Бежать было некуда, и он травил меня всласть и вволю, зная, что наказан никем не будет. Но здесь? Здесь?! Он подошёл сам. Я не верил в происходящее, из последних сил надеясь, что снова сплю. Заснул по дороге домой в такси, а значит, на самом деле зло не вылезало из моего сна в реальный мир, как из ящика Пандоры... Но сжался пружиной, готовый дать сдачи. Я ударю его, о, я не испугаюсь его ада, я уже прошёл через него и выжил. — Ты узнал меня, всё правильно. Я, признаться, не ожидал такого поворота и представлял нашу встречу иначе — ведь ты не должен был меня помнить... Но хорошо, хорошо, не надо изнывать от желания врезать мне или кусаться. Здесь я не причиню тебе вреда. Посмотри, — он протянул луч смерти, то есть свой взгляд, на Юргена, беззаботно снимавшего огромные ботинки и как будто не слышавшего нас. Ещё один признак нереальности этого фарса, я во сне, во сне! — Даже если представить, что ты прав и я хочу тебя сделать своей послушной бесправной жертвой — он не допустит этого. Он вырвал тебя дважды из лап кровавого режима. Он скорее убьёт меня, чем лишится тебя. — Но он же твой... — Брат, — Юрген закончил раздеваться и разуваться и подсунул ладони мне под грудь, крепко прижимая к себе. — Да, он такой. Мерзавец, которого я задушу голыми руками, если он даст повод. Но поводов он очень благоразумно не даёт. Поверь, я прекрасно осведомлён о его «талантах», а ты... ты чувствуешь меня полностью и знаешь, что я не участвовал ни в каком преступном сговоре и не заманивал тебя к нему в ловушку. Вы можете выяснить отношения позже, разве нет? Данаис приготовил нам роскошный ужин, не хочу, чтоб всё остыло. Ксавьер, я ведь обещал изысканную пытку твоему желудку? Так вот, Данаис всегда готовит ужины. Превосходно управляется на кухне с ножами, сковородами и кастрюлями. — Особенно с ножами, — мрак не рассеивался, кукольно-сладостное лицо со страшными ультрафиолетовыми глазами горше прежнего вселяло страх и отторжение. — Я не съем ни кусочка из еды, приготовленной твоими гнусными руками, скорее подавлюсь и умру! Объяснись! Объяснись сейчас! — Ваш самолёт упал, Ксавьер, солдаты четвёртого рейха одержали верх. Вы оба погибли, — Данаис интригующе выгнул бровь, вызывая красотой жеста зубовный скрежет. — Ты думаешь, я сейчас скажу: «Я не мог этого допустить». Как раз наоборот — допустил. Предвидел. И знал, что не смогу пережить смерть Энджи. Пятнадцать лет назад я увидел катастрофу во сне, что не был обычным кошмаром. Увидел тебя, увидел всю историю твоей жизни под крылом у двинутого отца, пришёл в безумное отчаяние, поняв, что Бог в издёвке явил мне будущее, что он всесильный самодержец и садист, а я — беспомощный червь и не способен изменить реальность. И все же я вступил с ним в схватку. Упрямо взялся за невозможное. Я придумал этот план. И я же обратился ко злу, отвернувшись от Бога, чтоб не допустить ещё большее зло. Ангел, отдай его мне. Он должен услышать, а он не слышит, поглощённый шумами твоего сердца. — Конечно, — Ангел/Юрген, что упрямо был сейчас больше Юргеном, чем Ангелом, разжал объятья и толкнул меня вперёд, на ненавистного палача. Я отшатнулся, но слишком поздно. И руки Данаиса, именно такие холодные и сильные, какими они всё время казались во сне, впились мне в тело, сковали талию, сковали бёдра. Я взглянул на него обозлённо. Я готов на всё, чтобы стереть довольство с его самовлюблённого лица. — Полно, Ксавьер. Ведь я нарочно тебя раззадориваю, — он раскрыл ладонь веером, в кричащем нахальстве накрывая мой пах. — Преодолей же себя. Перестань меня отвергать. Ты ненавидел меня в наркотической дымке лекарств, возможно, ты до сих пор бредишь, но зачем переносить эту ненависть в явь? Закрой глаза, раз спишь с открытыми, отверни заслоны упрямства в голове. Я свет, льющийся на тебя не сверху, но снизу. Отдайся моему течению. Обнажись передо мной. Перестань орать, перестань барахтаться в возмущении. — Не дождёшься, — я крепко двинул ему коленкой в живот, но вырваться это не помогло. Мягко и вкрадчиво он опутал меня своими руками, которых, казалось, было больше, чем две. — Перестань сопротивляться, — выдохнул он на ухо. — Уже через три часа, когда нас сморит усталость, а ночь полностью войдёт в права, ты ляжешь под меня, задрав длинные, похотливо дрожащие ноги. Поверь уж, ведь я видел будущее. Обещаю, на моем члене тебе понравится не меньше, чем на члене Юргена. — Почему ты такой отвратительный! — я снёс ему ржущие губы кулаком и взбешённо поглядел на брызнувшую кровь, густую и ароматную. — Эти вещи можно сказать другими — другими! — словами, не возбуждая злобу и отвращение, но ты выбираешь самые унизительные! Нарочно делаешь всё, чтоб я тебя убить хотел! Почему?! — Потому что ты нравишься мне таким, Ксавьер, — с радостным довольством он облизал разбитые губы. — Таким... а не ласковым и покладистым. Ты готов меня выслушать? — Нет! Да! Говори, чёрт подери! И самолёт — не упал! — Самолёт не рухнул, мой бархатный мальчик, потому что я нашёл способ раздробить реальность до его крушения, повлиять на ход событий, повлиять на всё — и на всех нас. К сожалению, я нашёл этот выход не сам, мне подсказал дьявол. В обмен на величайшее знание и умение я отдал ему половину своей души — именно по этой причине я кажусь тебе мерзким хладным трупом. Да, оставшаяся половина не слишком меня греет, но мы вернёмся к ней попозже. Итак, дьявол. Я изучил оккультные труды, встретился с нужными людьми, подчинил их своей непреклонной воле, купил, похитил или обманом завладел нужными колдовскими материалами. Подготовился основательно — на это ушёл год. В годовщину вещего сна я отслужил чёрную мессу в заброшенной церквушке, принёс великому лорду Асмодею свою кровь, кровь брата, кровь жертвенного животного и кровь невинно убиенного человека. Осуди и оплюй меня, мне всё равно. Я вызвал в наш мир секретаря лорда, он принял от меня поклон его господину, забрал кровавые дары и обещал, что сам лорд придёт ко мне в урочный час с советом. Но сначала я должен был назвать цену. Я недолго колебался, ведь имелось всего одно средство оплаты, достойное этой сделки. Когда я предложил себя, адский секретарь тонко усмехнулся и сказал, что возьмёт половину сейчас, а остальное — после, когда мы закончим. Когда, хм... всё закончится. — После твоей смерти? — я всё ещё крутился, не прекращая попыток высвободиться, но вяло, из чистого упрямства. Понимал, что не вырвусь, но, проклятье... Он не просто меня держал мёртвой хваткой, но ещё и гладил, по всем нежным местам, грязный подонок. — Нет, после смерти мира. Если ты понимаешь, о чём я. В каком-то смысле он дал мне жизнь длиною в вечность. Вечность с половиной души — удовольствие сомнительное, но меня всё устроило. Мне нужен был совет советов, и я получил его. Лорд Асмодей вторгся не во владения Морфея и не в ночь: напугал средь бела дня своей железной поступью, костлявой фигурой и безжизненным оскалом неземного лица. Страшный и красивый, он сразу перешёл к делу, увлёк меня из мира материи в живую и мыслящую сингулярность — в водоворот вопросов и ответов, водоворот вселенский, где сосредоточено всё существующее Знание — из прошлого, настоящего и будущего. Ты бессилен представить, куда я исчезал, а я бессилен описать, откуда я вернулся. Это место растворяло меня, потихоньку растаскивая на части, и чем дольше я искал — тем меньше от меня оставалось. Вопреки всему я не исчез в небытие, я нашёл там ответ на свой вопрос. Я вынул его, как вынимают из воды блестящий камешек — и затем Асмодей выдернул меня из водоворота обратно в мир. Я показал ему свой тихо шепчущий камень, а он дал мне истолкование. Понимание ответа было бы не по зубам никому, вплоть до самых ярких светил мировой науки, а я не мог даже пикнуть о нём посторонним. Единственный обладатель безумного знания, я записал его, как смог, и у меня ушли годы на расшифровку. Лорд Асмодей вручил мне ключ к фундаментальному открытию — что такое Время, как с ним взаимодействовать и как оно управляет реальностью. К сожалению, мозг человеческий не предназначен для тайн подобного рода, и в этом крылось всё коварство ада... и в то же время — наивысшая справедливость. Ведь люди — племя, которому не предназначалось повелевать Временем. Я вызвал лорда снова и осмелился просить о метаморфозе, которая навсегда меняла мою сущность и сущность брата, буквально переписывала нас, наши выверенные эволюцией генетические коды и нашу историю, подчиняла нас другим законам Мироздания, доселе никому на земле неведомым. Но я был согласен на всё, чтобы сохранить Юргену жизнь. Асмодей предупредил, что наше перерождение оставит нас людьми лишь внешне и что последствия моего выбора изменят не только наше будущее, но и прошлое. Я заглянул в это новое прошлое, но картины генезиса привели меня в восторг, а не в ужас. Тогда лорд открыл мне, что мы переродимся в чью-то дивную ожившую мечту, превратимся в существ, чуждых человеческой совести и морали, существ пронзительных и опасных своей притягательностью. Я узрел человека, возжелавшего нас — он был прекрасен в своём несбыточном желании, во многих желаниях, гнусных и отталкивающих, он был и падшим, и вознёсшимся, творцом антимира, достойным такой потрясающей мечты — узрел достаточно и вновь озвучил лорду своё согласие. Цена за всё была одна — и я уже уплатил её. Поэтому в следующую ночь мы с Юргеном пережили пьянящий яд и горький мёд метаморфозы. Наши сердца синхронно остановились, но Смерть, с превеликим удовольствием прилетевшая забрать нас, была напугана тем, что нашла в наших телах. Мы напали на неё и высосали её, оставив пустой чёрный саван. А наутро новый я, сбросив покровы человека, без всякого труда проник в тайну Времени до самого дна, и смысл расшифрованного знания полностью вошёл в меня и остался во мне. Тогда-то мои глаза и утратили привычный цвет. В некотором роде они перестали быть только моими. Как ты мог догадаться, с рождения они были синими, совсем как у Энджи, а стали вот такими — пронзительными и пробирающими до нутра, разлагающими любую тварь дрожащую на составные части. Мне пришлось прятаться от людей, моя метаморфоза в погоне за адским откровением оказалась чересчур сильной — и необратимой. Но быть изгнанником рода людского для меня радость и услада. — Да ты на всю голову нелюдь, — буркнул я, но встал ровно и взглянул на него с мрачным спокойствием, даже без особого желания превратить его раздражающе прекрасное лицо в отбивную. — Ты не мог бы сократить свою увлекательную сагу эксклюзивно для меня? Я так хочу жрать, что сдаюсь и траванусь твоей едой. — Я попытаюсь, — Данаис заставил меня прильнуть к нему всем телом. — Глаза стали инструментом спасения и моим персональным проклятьем, но я должен был ещё хотя бы пару раз появиться на улице, найти жертв и редкие растительные ингредиенты, чтобы провести ещё один кровавый ритуал. По единственно возможной схеме, что отменяла будущее — а я рассмотрел тысячи вариантов будущего — я должен был убить Юргена до того, как он умрёт в разбившемся самолёте. И для того, чтобы одновременно сохранить ему жизнь, я вынужден был раздробить текущую реальность на четыре параллельных и протекающих независимо рукава. Тайное знание Мироздания было дано мне именно для того, чтобы я — со всей искусностью бога, но не человека — разбил живую дышащую реальность, не уничтожив её при этом и не покалечив. Мой первоначальный план был достаточно прост: во вспомогательном рукаве я безбоязненно убиваю брата и обманываю его судьбу, а в главном — он благополучно остаётся жить. Но постигая технику обращения с Временем, я понял, что двух рукавов не достаточно. В дополнительном (третьем) рукаве я обязываюсь нейтрализовать последствия ранней смерти брата, а в ещё одном, четвёртом, техническом — убираю все остальные последствия, мусор, остающийся от трёх первых реальностей. Я нарисовал громадную схему, я разрабатывал каждый рукав мира в мельчайших деталях, я должен был учесть любое, самое слабое и незначительное колебание, которое в призме будущего повлияло бы наихудшим, катастрофическим образом. Я бился над чертежами отчаянно, без роздыху, и днём, и ночью, у меня уже не было в запасе лет на долгие построения алгоритма, счёт шёл на месяцы, на считанные месяцы. Новым ритуалом я запускал свои изменения, запускал четырёх червей Времени, которые прогрызли в ткани реальности четыре прохода и позволили ей разделиться и потечь по четырём разным путям. В реальности №1 всё с виду оставалось без изменений: именно в ней должен был упасть ваш самолёт. Именно в ней — если в остальных трёх всё прошло бы гладко — я заставил бы хрупкую посудину, следовавшую рейсом Цюрих-Роттердам, удержаться в воздухе, не взорвавшись от подложенной вояками твоего отца бомбы. И именно в ней ты стоишь сейчас, да, прямо сейчас, ненавидя мои объятья. — А что с моим сном?! Чёртовым сном длиною в жизнь, где ты разве что сапогами меня не топтал... И не говори, что не знаешь отвратительные вещи, отсмотренные мной в кресле самолёта по программе Каннского фестиваля. — Знаю. Правда, теряюсь в догадках почему... но тебе приснилась реальность №3. Ты прожил её в Америке, отучился в Стэнфорде и — ключевая точка изменения — попал ко мне в плен на два месяца армейской подготовки по программе “Falcon Peregrine”. Это специальная программа для дохляков, откосивших по состоянию здоровья, и я сам её создал там, чтобы поймать тебя. Прости. Я мог бы наврать, что был в той реальности обычным участником событий в точности, как ты, что уродился там больным на голову ублюдком. Но это не так. Я пришёл туда извне, Ксавьер, как инженер-конструктор, я писал сценарий под себя. И я играл роль ублюдка. Играл, признаюсь, не без удовольствия. — Ты и есть ублюдок, — выдохнул я утомлённо. Он поглаживал мои скрещенные руки, локти и предплечья, эта ласка мне и нравилась, и бесила. — Прости. Ты не подозреваешь, что такое лишиться половины души, не представляешь, во что нас превратила метаморфоза великого лорда, как это изуродовало оставшуюся половину меня и как исказило мой мир. Да и знание... слишком большое и тайное знание тоже развращает. Но я был готов к такой расплате и хладнокровно продолжил воплощать дальше свой жестокий план. В реальности №2 ты не родился вовсе, а Юрген прожил недолгую одинокую жизнь наёмного киллера и погиб на секретном задании. Его смерть там была необходимым грузиком, уравновешивающим его выживание в первой реальности — его и твоё. В реальности №4 на свет не появился никто из нас троих вследствие довольно жестоких и ошеломляюще кровавых поздних абортов наших матерей — и это было последним штрихом, самой важной жертвой во имя того, чтобы хотя бы в одной реальности мы имели шанс на длинные и счастливые жизни. Внимательно отследив наши быстро оборвавшиеся пути на второй и четвертой дорожке, я вернулся к третьей. Там я должен был в одиночку творить свой гнусный шедевр на податливом холсте Времени, совершить самый главный поступок в жизни, привести к финалу три важнейших изменения. И там я должен был провести последний ритуал, запрещающий Ангелу умереть насильственной смертью. — Говори же, говори по сути. — Итак, третья реальность, речь пойдёт сейчас только о ней. Следуя расшифрованным указаниям лорда Асмодея, в возрасте двадцати четырёх лет я отслужил специальную нечестивую мессу, принёс в жертву Тьме тело своего брата. Хрустальным нерассеявшимся призраком он остался рядом со мной в ожидании обратного превращения. Вернуть его в тело мог лишь ты — такова была цена уз, связывавших вас где-то и когда-то навеки. А вскоре ты явился на базу в Нью-Мексико, прикатился на высланном мной бронетранспортёре, я принялся тебя «обрабатывать», методично ломать и порабощать: на алтарь сатане должно было взойти обезумевшее от страха и покорности животное. Ты сопротивлялся как бешеный, я не ожидал в тебе такого отчаяния, такой силы, воли к жизни и прыти. Своими яростными действиями ты принёс новые Временные колебания. С ужасом я обнаружил, что ты «валишь» все шансы на счастье в настоящей версии своей жизни тут. Твоя пощёчина в ночь нашего принудительного секса, равно как и последовавшая за этим попытка бегства спровоцировали в швейцарских Альпах взрыв, лавину... и погребли тебя заживо. Ангел не успел буквально на полминуты, подлетая на спасательном вертолёте, ты погиб и унёс с собой в царство света его любящую душу, его сердце. Я подавил очередную волну отчаяния, рассвирепел, избил тебя и заставил повиноваться. Изнасиловал так, как должен был, подкрутил шестерёнки Времени назад, к началу твоей службы, и насиловал тебя каждую ночь до конца твоего пребывания на полигоне. Сломив твою волю, порвав тебя и твой щит на мелкие щепки, я добился от первой реальности обратного колебания — ровно на не хватавшие полминуты. Ангел успел привезти тебя в Сьон и передать врачам. Как только это произошло здесь — там я ослабил свирепый контроль, и леденящее душу изменение «откатилось» до одного жестокого изнасилования в последнюю ночь — то есть до минимально требовавшегося необходимого воздействия. Именно его ты пережил после ритуала воскрешения Энджи, и больше я тебя не трахал — при всём желании, знаешь ли. — Но ты ведь всё равно наслаждался моими воплями и слезами в ту единственную ночь? — Разумеется, барашек мой жертвенный, — он провёл длинным липким языком по моей ключице, заставив содрогнуться и взбеситься по сто первому кругу. — Осталось дорассказать чуть-чуть, ты не умрёшь с голоду. В последнюю твою ночь на базе я поставил решающую точку: принёс тебя в жертву лорду, пустил тебе кровь, сделав крестовые надрезы на руках, через них сатана проник в тебя и в живой мир, а с собой он принёс тело нового Ангела. И новую надежду. Выпустив дьявола, что в обмен на свою свободу любезно предоставил мне возможность делать с Временем всё, что мне заблагорассудится — да, это было сладкое дополнение в мой с ним договор — я подкорректировал план, уничтожив две лишние реальности (вторую и четвёртую), и утром проснулся не с хрустальным голосом Юргена, а с ним самим. Ты же уехал домой, едва живой, но сдавший стрельбу и спасший себя и своё нежное тело для первой реальности. Дальнейшие всплески и колебания в третьем мире значения не имели. Вся мерзость, сделанная мной там, уберегла тебя тут от разврата и преступлений твоего отца, уберегла от смертной казни за поджог детского приюта, забросив в долину у озера, уберегла от снежной лавины и, наконец, уберегла от крушения в воздухе. Четыре реальности слились опять в одну, когда неповреждённый самолёт совершил посадку. Ни меня, ни тебя больше нет нигде — только здесь и сейчас, в этом доме. — Пойдём за стол, — ответил я коротко.