Кармакод. История третья. Modern End

До рассвета мне больше не удалось уснуть. Элф сидел у меня в ногах и рисовал... на моём животе и бёдрах. И между. Его рисунки пальцами врезались мне в сознание сильнее, чем в кожу. Чернота за розовыми шторами медленно серела, я смотрел на спинку кровати, но не видел нихрена, выгнув шею так, чтоб подбородок задрался перпендикулярно к потолку. А мальчишка рисовал и рисовал... без устали водя по моему телу своими ласковыми худыми руками. Он ничего не объяснял, но мне казалось, что он считывает с моего тела какой-то шифр способом, ведомым ему одному. Был ли Элф ненормальным? После признаний, которые я сделал ему хриплым до открытой непристойности голосом... — Ксавьер, — он выводит моё имя долго, до невозможности растягивая полтора слога, и я сглатываю, представляя свой язык в его горле. — Харви не знает, чем ты увлекаешься по ночам? — Харви — простодушный кретин, — отвечаю я, стягивая с юного любовника одеяло. Я опустил голову обратно, я любуюсь его совершенным телом без единого лишнего волоска. И плевать, как сильно он краснеет, когда я задерживаю взгляд на некоторых особенно понравившихся деталях. — Однажды я заявил ему, что жду «единственную», он поверил. Потом я, скучая, сказал, что я импотент, и он опять поверил. Затем я решил уже откровенно позабавиться и сообщил, что ищу породистого пса, дога или гончую, специально обученного для сношений с человеком. Харви выпучил глаза и пообещал посодействовать. Но к концу того же дня я небрежно «вспомнил», что групповуха с женщиной, возжелавшей собаку, отменяется. Он пробормотал соболезнования и ходил задумчивый два дня. На дольше его отвлечь не удалось. И он опять начал лезть ко мне с обычной болтовнёй. — Он действует тебе на нервы? — Элф вывел сложный геометрический узор у основания моего члена и прижал свою ладонь к губам. Каждая тонкая фаланга его пальцев кажется мне чем-то неземным. Пластины ногтей слабо мерцают, отбивая тусклый диодный свет с куба моих часов. — Он думает, что он мой друг, — я нетерпеливо вздохнул и приподнялся над постелью, желая почувствовать себя в его объятьях. Его руки... Начинаю понимать, что стал фетишистом. Замечает ли Элф моё нездоровое обожание? Вряд ли. Он обнял меня вполне спокойно и прижал обратно, ложась сверху, как и в начале ночи. — Почему ты подошёл ко мне в баре? — Я оценил стиль и стоимость твоей одежды и предположил, что у тебя точно найдутся деньги хорошо заплатить за мой позор. — Не верю. За стойкой сидели мужчины, одетые и побогаче меня. Ещё версии? — я спустился с осторожным прикосновением в ложбинку между его ягодицами. Вопреки ожиданиям, они не напряглись и впустили мою любопытную руку дальше. Я почти ничего не нащупал. Плотно сомкнутое анальное отверстие моего любовника без намёка на какое-либо отверстие вообще... никогда никого не принимало. — Я зашёл, оглядел зал, расстроился и собирался прошмыгнуть на кухню и отсидеться там. Я, — он тихо потянул носом воздух, — замёрз и не мог сразу уходить дальше. Пока крался на кухню мимо подозрительно косившегося бармена, ты несколько раз повернул голову в профиль, обращая взгляд на этого несчастного Харви. И я увидел, что ты очень красив. — Но ты ведь не собирался бросаться на незнакомца только потому, что его лицо показалось тебе симпатичнее, чем у других? — Нет, — Элф уронил голову лицом вниз так тяжело, что я почувствовал боль от врезавшегося в грудь носа. Голос его зазвучал глухо, жарко дышащий рот оставлял на коже влагу. — Я предположил, что тебе известно чувство, съедавшее меня. Когда тебя все откровенно... алчут. Я предположил, что ты сжалишься надо мной, увидев во мне себя. И... и мой первый раз будет не таким тошнотворным и болезненным, каким представлялся в кошмарах, после того как... Я не тороплю события и этот разговор. Мальчика не насиловали, это я уже тактильно проверил. Но, видимо, угрожали. И он, должно быть, решил сбежать до того, как потенциальный насильник приведёт угрозу в исполнение. — Кто напечатал тебе визитки? — Сам сделал. Пришлось повозиться с принтером и машинкой для нарезки картона. — Почему я? — Я ведь уже сказал, — Элф повернул голову набок, ложась щекой и перестав образовывать на мне мокрые пятна своим дыханием. Двумя руками я прошёлся по его талии, лаская. — Детка... — Я отчаялся. Мне очень хотелось спать. А когда ты меня прогнал, я готов был лечь под любого, кто зайдёт в аптеку за чем угодно, хоть за упаковкой детских подгузников. Плевать, лишь бы согреться. Сердце знакомо сжалось, засочившись свежей кровью. Он расплакался в машине, испугавшись, что я причиню ему боль раньше времени. Но боль я внезапно решил причинить сейчас. — И сколько ты хочешь? — Что? — Денег, спрашиваю, сколько дать. — Ксавьер, — мерцающие пластины ногтей вырывают борозды в моей спине и боках. Нет, я их не вижу, не могу никак... но они маячат перед глазами, загораживая его изменившееся лицо. — Почему ты так поступаешь со мной? — Я не похож на сестру милосердия, верно? И ты не в монастыре остановился на ночлег. Уже через пару-тройку часов ты сбежишь. Так сколько портретов Франклина мне сунуть за резинку твоих трусов? Я знаю, что игра опасна, и играть в неё без козырей в рукавах нельзя. Но всё же рискую, в надежде услышать от него заветное... — Три сотни хватит. Бля. Я собирался услышать «никуда я не сбегу»! Но проигрывать так скоро я тоже не собираюсь. — И куда ты подашься? За эти деньги получится максимум снять на неделю комнатушку во вшивом мотеле... — Пять сотен. — ...и питаться на помойке тебе не понравится... — Тысячу. — ...а потом тебя найдёт какой-нибудь желчный человек в чёрном костюме, с бегающими глазками сукиного сына и сухим вкрадчивым голосом. Слащаво посмотрит, обнимет за талию и объяснит, что ты работаешь на его территории. Затем отберёт все твои деньги и документы, если таковые при тебе есть. Его будет сопровождать один или даже два верзилы с пустыми бульдожьими лицами, и тебе не останется ничего, кроме как принять предложение сутенёра. — Пистолет. Можно эту тысячу я выменяю у тебя на пистолет? — он привстал на локтях, фиолетовые глаза разгорелись. — Они выбьют его из твоих слабых рук одним щелчком, зато за попытку сопротивления тебя будет ждать не волосатый член терпеливого барана-клиента, а кое-что похуже. Из хозяйских кладовых. Спец-доставка, так сказать. — Откуда ты знаешь... Неужели ты?..

* * *

То утро было ещё не самым скверным в моей жизни. Но серым, душным и дерьмовым. Августовская гроза не спешила разрядиться над военной частью, где была расположена моя казарма и длинная прямоугольная комната с койкой где-то у стены слева. Парило так, что матрас отсырел, простыня липла и застревала у меня в самых неожиданных местах. Но простыня — такая фигня. Меня встряхнули, как щенка, выбрасывая из постели на пол. Я больно ударился локтями и коленями, падая ничком. Голову прошибла жуткая мысль, что я попал в настоящую армию и сейчас стану забавой для солдат, соскучившихся по крови хилых новичков. Меня пнули в живот, заставляя перекатиться на бок. Я сжался, пытаясь защититься от новых ударов, но за этим последовал лишь грубый издевательский смех. Мучители (мне показалось, что их было двое, по звукам стучащих об пол ботинок) ушли, минуту или около того я просто лежал, упорядочивая хаос в голове. Нотки паники из гула мыслей удалил сразу. Бояться нельзя. Если кто-то почует мой страх, мне точно несдобровать. Заклюют, затуркают, затопчут и сожрут. Я не боюсь! Но надо разобраться. Почему мальчиком для битья выбрали меня? Я особо отмечен со вчера? Потому что сержант Хет выразил особое желание заняться мной? Сержант Хет... Зубы невольно скрипнули. Кто он? И для каких нечеловеческих зверств я мог ему понадобиться? Я осмелился, наконец, подняться и оглядеться. Казарменная спальня пуста, все кровати аккуратно застелены. Кроме моей, естественно. Внезапно я сообразил, что останусь сейчас без завтрака, или — и того хуже — опоздаю на первое занятие. И тогда у тех обормотов, что прошлись по моей печёнке грязными подошвами, появится реальный повод поучить меня уму-разуму. Оделся за минуту, постель заправил кое-как и побежал. Запах яичницы с беконом привёл меня относительно быстро в столовую — длинный барак под двускатной крышей, состоявший из одного громадного помещения без перегородок. Там находилось не менее сотни солдат и офицеров разных званий, от рядовых до подполковников. Своего сержанта я заметил сразу. Не заметить красивого длинноволосого дьявола в чёрном мундире на фоне коротко стриженных американских вояк в форме цвета хаки мог разве что слепой, да и того... неумолимо притянул бы холодноватый голос, навечно застывший в полутонах насмешки и презрения. Я поискал глазами своих собратьев по несчастью — они должны были, как и я, прийти в штатском — но никого не обнаружил. Или они уже откушали и куда-то разошлись, или им выдали стандартную форму, чтобы сливались с ландшафтом, или... Бледнею. А вдруг завтрак в этой столовой нам просто не положен? И моих коллег отвели в совсем другое место? А я, как идиот, всё проспал и теперь топчусь на одном месте целую вечность, загородив проход между столами, на меня уже обращают внимание какие-то напыжившиеся персоны в погонах. Их неодобрительные морщинистые лица раз за разом поворачиваются и мрачнеют, я должен уйти отсюда, сейчас же, и не мозолить никому глаза, почему же все мышцы будто одеревенели... Данаис Ван Дер Ваальт встал со своего места и грациозно подплыл ко мне. Его движения никак не вязались ни с жёстким покроем его мундира, ни с тяжеленными сапогами. Он действительно плыл. Его подошвы не касались земли. Не говоря ни слова, он взял меня за руку и повёл вглубь зала к стойке, где неприветливые повара раскладывали всем еду на плоские тарелки. Я шёл, как робот. Его рука в чёрной кожаной перчатке была холодной ледышкой... и такой же твёрдой. — Двойную порцию, — отрывисто бросил сержант, не добавив ни «будьте так любезны», ни простого «пожалуйста». Человек на раздаче, который до этого с кислой миной размешивал в тазике какой-то салат, сразу как-то подтянулся и расплылся в фальшивой улыбке. Ещё через секунду до него дошло, кто именно потребовал двойную порцию, улыбка стала подобострастной и напуганной. Он быстро заметался в поисках большой тарелки, водрузил на неё башенку из пяти кусочков гофрированного бекона, потом уронил с лопатки глазунью из трёх яиц, присыпал тёртым сыром, щипцами вынул из тостера хлеб и заполнил оставшееся место на тарелке тем салатом, который размешивал. Им оказался стандартный микс из чипсов, жареного фарша, перца чили, гуакамоле и листовой зелени. Я сам забрал пустую чашку с пакетиком чая и наполнил её кипятком. Водрузил всё на поднос и вопросительно посмотрел на сержанта. Спрашивать что-либо вслух не хотелось, в столовой, как по команде, воцарилась неудобная тишина, даже посудомоечная машина перестала звенеть ложками и стаканами. Он мотнул головой в направлении своего стола. В полном молчании я пошёл туда, провожаемый далеко не самыми добрыми взглядами. Да, я уже понял, что у сержанта своеобразная репутация среди своих. И да, сообразил, что за несколько секунд стал объектом всеобщей зависти с огромным клеймом на лбу. Но всё ещё непонятна причина, по которой Ван Дер Ваальт возжаждал свернуть именно мою цыплячью шею. Он сел напротив и пил кофе, не сводя с меня своих необыкновенных ультрафиолетовых глаз. Не моргнул ни разу, пока я давился угощением, пытаясь то отвечать на его взгляд открыто, как подобает, а то просто смотреть в тарелку, делая вид, что не замечаю его жгучего интереса. Я чувствовал пресыщение после солидной порции салата, но заставил себя съесть всё, даже жирный бекон. Что-то подсказывало мне, что снова поем я очень нескоро. Когда я закончил и отхлебнул чай, Хет нарушил долгое молчание: — Смелый? — Пока никто не жаловался, — я не очень въехал в тему, но трусом действительно никогда не был. Стоял на воротах школьной хоккейной команды. — Почему? — он громко, чересчур громко поставил чашку на стол. Все обернулись. — Откуда я знаю. Характер. Мать так воспитала, — я подавил вздох. Мать у меня злодейка и интриганка, но это другая история. — Оружие в руках держал? — Дедушкину двустволку. Старая она была. Стрелять не умею. — Почему не боишься? — опять спросил он и прожёг насквозь спинку моего стула. Меня не прожёг. Пригнуться я успел... — А должен? — ухмылку подавить не смог и глянул на него исподлобья. Нашла коса на камень. Дьявол наткнулся на достойного противника. Выражение его белого лица не изменилось ни на йоту, но чашка... его чашка треснула. Остатки чёрно-коричневой жидкости, смешанной с гущей, потекли на столешницу. — Ты местный божок? Упырь? Отведёшь в своё капище, покажешь, где слуги в раболепном страхе поклоняются тебе и совершают жертвоприношения? Хет подал мне салфетку и зубочистку. — Я найду в тебе вещь, которой ты боишься, — процедил он тихо. — Вскрою её, разверну, раздую и утоплю тебя в ней. Захлебнёшься... — Где-то я уже слышал подобное. Ночью, да, — я склонил голову набок. — Но болтающим ты далеко не такой убийственный, как сидящим с закрытой пастью. — Ты забывчив. Кто-то обещал мне твой страх. И хорошее поведение. — Иначе что? Со мной произойдёт то же, что с твоей чашкой? Она мало боялась? И тут меня накрыло. Жуткое притяжение сержанта, его аура, его обаяние будто усилились стократ. Шатаясь, я не встал, а почти выпал из-за стола и приблизился к нему. Губы дёргались, я широко раскрывал глаза в изумлении, не понимая, что происходит, чёрт возьми. Ведь я ничего не хочу. Это насилие над моим телом и волей, насилие скрытое и сравнительно безобидное, но... предупреждение или демонстрация? Очевидно, и то, и другое. — Зачем?! — прошептал я, превозмогая онемение голосовых связок. — Слишком выделяешься. Даже сейчас! Вякаешь, когда должен молчать. Но я найду тебе подходящее место в грязи у своих ног. С зашитым ртом или вырезанным языком... сам выберешь, что тебе больше по душе.

* * *

Элф тронул губами мой висок, заметив, как далеко я «отплыл» от темы нашего разговора в своём молчании. Повторил вопрос вполголоса. — Нет. Я не работал на улице. Но знаю тех, кто работал. Удивительно, что ты проболтался на свободе до самой встречи со мной и остался невредим. Чудом, не иначе. — И что ты предлагаешь? — он закрыл половину лица светлой чёлкой. — Останься у меня. Квартира большая. — На каких правах? Твоей подстилки? — он вернул мне издёвку, правильно подгадав момент, хорошо держит удар. — Будешь беженцем на почве сексуального притеснения. А моя суверенная территория — политическим убежищем, никогда никого не выдающего врагам. — А ты сам... — Захочешь чего-нибудь — оближешь это, — я приложил его к своему члену. — Простые поцелуи за приглашение к действию считать не буду. — Ты странный, — он обвил меня длинными ногами и застыл. — Можно просьбу? — Что угодно, кроме духовых музыкальных инструментов и домашних питомцев. — Ох, нет, — Элф хихикнул, — я не о том. Можно мне утром позвонить? У меня нет телефона. Выкинул. — Да. По межгороду только больше часа не трещи, — я пытался искренне улыбнуться, а сам лихорадочно вычислял, кому может предназначаться звонок. Матери? Отцу? Тайному другу? Кому-то, кто ищет его не первый день... Надо поставить на запись его будущий разговор. Оборудование для этого у меня имеется. Ну а номер собеседника я так и так вытащу.